Мужчина разворачивается в теплых лучах заката. Поднимает руку и машет. Он уже не такой, как в моих воспоминаниях. Это Нат.

Мы быстро обнимаемся, а потом отходим друг от друга и внимательно изучаем.

– Ты, наверное, на фут вымахал, – только и могу выдать я.

Он улыбается и тактично отвечает:

– Ты тоже.

До этого момента я дико гордился своими тремя с четвертью дюймами, на которые вырос в этом году.

– Пошли, – нетерпеливо тычет меня в бок Нат. – Бросай свои вещи и пойдем к морю. У меня есть пиво. – Его скулы кажутся еще более точеными под грубой щетиной.

Я бросаю сумку на кухне. А потом прислоняюсь к стене и медленно вдыхаю, не включая свет. В кухонных окнах полоска заката над океаном кажется зеленоватой. Я понимаю, что Нат ждет меня у ворот – почти ощущаю его нетерпение сквозь стены. И все-таки не торопясь захожу в каждую комнату. Почему-то мне кажется очень важным заполнить весь дом собой, своим дыханием. Снова сделать его своим. В этом есть что-то магическое – так обязательно сделала бы Харпер. Интересно, насколько она изменилась за этот год.

Дом как будто тоже встречает меня вздохом. Глубоким, спокойным вздохом облегчения.

Я натягиваю плавки, хватаю свитер и выхожу в темноту. Я дома.

По дороге к морю Нат останавливается.

– Подожди, иди за мной. – Он сворачивает с тропинки и морщится, когда острые камешки впиваются в его босые ноги.

Высокая трава на лугу кажется бледной в лунном сиянии. Дрожащая, разбитая на кусочки луна отражается в море. Мне тут по-прежнему не нравится.

– Да что такое? Зачем такой крюк?

– Мне нужно кое-что забрать. – Нат светит фонариком на груду камней у небольшого склона. Он аккуратно запускает руку в расщелину и извлекает оттуда упаковку с шестью банками пива. – Мое тайное место, – объясняет Нат. – Иногда я прячу здесь выпивку. Можешь угощаться, если вдруг захочешь. Только не выпивай все, ладно? – добавляет Нат. – Мне приходится платить этому придурку Сонни из магазина запчастей по пять баксов каждый раз, когда я прошу его купить пива. Или ловить ему лобстера.

Мы сооружаем на пляже костер, и Нат задумчиво тыкает палкой в картошку под слоем сереющих углей. Он очень гордится, что сам сегодня сделал ужин и подготовился к моему приезду.

Мы с ним все еще немного осторожничаем друг с другом, пытаясь обвыкнуться. Все почти точно так же, как и прошлым летом, но по-другому. Как одна и та же фотография с разной экспозицией.

– Ты выглядишь старше, – произносит он, озвучивая мои мысли. – Когда я увидел тебя на холме в этом свитере и ботинках… – Нат неуверенно улыбается. – Я тебя не узнал. И ты на меня посмотрел как на незнакомца. Ладно, пора есть. – Он снимает с ремня нож для устриц и вонзает в почерневшую картофелину. В темное небо вздымается столб пара. – С картошкой всегда веселее, – приговаривает он.

Картофелины слишком горячие, так что мы вскрываем их с помощью ножа и впиваемся в картофельную плоть вилками, которые я принес из коттеджа. Нат достает из переносного холодильника маленькую жестянку и аккуратно ее открывает. Там лежит крохотный бледный кусочек масла. Он осторожно берет его и делит на две драгоценные половинки между нашими картофелинами. Чувствую укол совести. Я мог купить масло в Кастине, или в Бар Харборе, или в любом другом городе, который проезжал по пути. Мы бы так утопили эту картошку в масле, что она сочилась золотом. Но он хотел сам для нас все организовать. Я не всегда сообразителен в отношениях с людьми, но у меня хватило такта не пытаться помочь.

Нат добивает свою картошку и начинает жевать кожуру, и я делаю то же самое. Она подгоревшая, резиновая и отдает углями.

Тут я поднимаю глаза, и у меня сердце уходит в пятки. На границе освещенного костром круга стоит девушка: бледная, как лилия, с двумя темными озерцами глаз.

– Я думала, мы встречаемся где обычно, – обращается она к Нату. – Я час тебя прождала.

– Я забыл, – то ли виновато, то ли раздраженно подергивает плечами Нат. Он протягивает ей остатки своей картошки на куске потемневшей фольги. – Есть хочешь?

Она берет у него фольгу, присаживается рядом и начинает есть длинными тонкими пальцами.

– Кто это?

– Уайлдер, – отвечает Нат. – Уайлдер, это Бетти.

– Привет, – говорю я.

Бетти смотрит на меня ровно одну секунду, а потом ее внимание вновь обращается к картофельной кожуре.

– Пошли, – говорит она Нату, расправившись с едой.

– Эй! – возражает Нат. – Уайлдер только приехал.

Бетти вытирает рот тыльной стороной ладони, а потом облизывается. На ее губах остается масляный блеск.

– Пошли.

Нат поворачивается ко мне и пожимает плечами, типа: «Ну, что тут поделаешь?»

– Конечно, идите, – говорю я. – Приятно было повидаться, дружище.

– Я зайду завтра, – обещает он.

Нат с Бетти уходят в темноту. Она обнимает его за талию. Потом я вижу, как девушка приподнимает ему футболку и начинает водить указательным пальцем по позвоночнику. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.

Я собираю бутылки и оставшийся от нас мусор, а потом наполняю холодильник Ната морской водой и выливаю на остатки костра. Угли громко шипят и дымятся, и вонь от горячего влажного дерева тяжело оседает в прозрачном ночном воздухе. Я иду к коттеджу, протираю холодильник насухо и ставлю его у дверей, чтобы завтра не забыть отдать Нату. Переодеваюсь в пижаму, чищу зубы и умываюсь специальным лосьоном, который должен помогать от прыщей. Я усаживаюсь в кровати и открываю перед собой «Сердце – одинокий охотник»[5]. Но слова не задерживаются в голове. Довольно скоро я выключаю лампу и просто лежу в темноте. Шум моря проникает в комнату вместе с лунным светом. Но я не сплю. С того момента, как на пляже из темноты возникла Бетти, мое сердце грохочет, словно бьющаяся о камни огромная волна; я аж слышу его в ушах. У Ната теперь есть девушка. Он больше не влюблен в Харпер.

Снизу из бухты слабо доносится протяжная, тонкая, высокая нота. А потом еще одна. Камни начали петь. Видимо, ветер изменился.

На следующий день родители приезжают в самом начале одиннадцатого. Они заходят в дом очень тихо и искренне удивляются, обнаружив меня проснувшимся, с книгой в руках и посреди полного порядка и чистоты.

– Мы боялись, что ты соберешь тут друзей, – произносит отец. – Закатишь вечеринку.

Я пожимаю плечами:

– Мы просто встретились с Натом. Сходили поплавать.

– Ты ответственный мальчик, Уайлдер, – говорит мама.

Не знаю, может, это просто мое воображение, но мне слышится в ее голосе некоторое разочарование.

Прошла неделя. Я сижу на низкой ветке клена лицом к морю и пытаюсь втянуться в Карсон Маккаллерс. У меня за ухом карандаш, но никаких заметок я не делаю. По-моему, я уже по сотому разу перечитываю одно и то же предложение.

Внезапно становится темно. На мои глаза опустились чьи-то ладони; холодные пальцы зажимают веки. У меня колотится сердце, и я неподвижно замираю: иногда я так делаю в минуты опасности.

– Так ты и умрешь, – шепчет голос прямо в ухо. По горлу проводят чем-то тонким. Я знаю, что это мой карандаш – я почувствовал, как он выскользнул из-за уха, – но у меня все равно перехватывает дыхание, а в горле пересыхает.

Я хватаю узкое запястье. Нащупываю на нем массивный металлический браслет. Теперь я чувствую, насколько руки маленькие. Высовываю язык и изо всех сил стараюсь лизнуть ребро ладони, которая лежит у меня на щеке.

Харпер отскакивает.

– Фу! – вскрикивает она. – Гадость!

А потом хватает мою книгу и облизывает ее – проводит языком по странице, при этом внимательно за мной наблюдая.

– Теперь мы квиты.

Страница разделена надвое влажным следом, как будто по ней проползла улитка.

– С возвращением, Харпер, – говорю я.

– Спасибо, – она швыряет мой карандаш куда-то вниз.