Всегда собранные в пучок светлые волосы оказались распущены и метались во все стороны из-за ветра, большие голубые глаза смотрели куда-то сквозь меня и слегка косили. Крупные алые губы беспрестанно шевелились: их обладательница то и дело повторяла заклинание, которое я не мог расслышать. Приблизившись, попробовал понять «на глаз», что она там несет.

– Я вас люблю, – повторил за движением ее губ. И в ужасе замолчал. Что за хрыс?!

Она счастливо кивнула и хрипло прокричала:

– Я вас тоже!

Я сделал шаг назад.

Студентка, одетая в сиреневый неправильно застегнутый плащ, приникла к стеклу, едва не распластавшись на нем. Улыбнулась, очень этим пугая. Кажется, начала икать.

А потом, чуть отодвинувшись, она дунула на окно и начертила пальцем очень кривое сердечко. Поиграла бровями, снова икнула, игриво прикрыв рот ладонью и… упала.

Я дернулся к окну. Открыл его и высунулся наружу. Высота здесь была небольшая, но некоторые дураки могут разбиться даже споткнувшись…

Дождь уже прошел, однако ветер еще бушевал знатный.

– Студентка Винир, – с беспокойством позвал я, не понимая, куда она делась.

Где-то снизу застонали.

– Проф-с-сор, – раздалось оттуда. – Любовь зла. Я полюбила коз… тьфу… вас. С-слыш-те?

Я слышал. И не понимал, как быть. Со мной за год преподавания бывало всякое. Но такого еще не случалось. И меньше всего я ждал подобного от трудолюбивой, спокойной и милой Элы Винир.

– Эй! – заорала та снизу. – Я тебя люблю! Это знач – ик – ит, что надо меня пересдать. Берешь? Я и – ик – ду.

– Нет! – испугался я.

Никого не боялся в жизни, а тут…

– Любви не надо боя-с-со, – решительно наставляла меня Эла Винир, выкарабкиваясь из грязи. – Ее нужно благо… благо… хотеть!

Она еще раз икнула и показалась моему взору. Испачканный плащ, ладошки, лохматая и очень-очень нестойкая. Она грустно вздохнула, одним глазом глядя на меня, а вторым в бескрайнюю даль, и уточнила:

– Дашь?

– Что? – не понял я.

– Перес-сдать.

– Нет, – ответил честно.

– Ну п-пеняй на с-себя, люби – ик – мый, – сказала Эла, развернулась и, пошатываясь, пошла куда-то во тьму.

Прежде чем я успел хоть что-то подумать, из ближайших кустов вывалилось нечто в красном с черными, во все стороны развевающимися волосами.

– Ну что козел? – спросило оно голосом студентки Флис.

– Объявил нам – ик – войну! – ответила Эла.

– Жаль его, – постановило нечто в красном. – Хрыс ему в…

Я быстро закрыл окно, наблюдая, как два недоразумения исчезли во тьме. Вздохнув, озадаченно посмотрел на бутылку прио́ля, которую собирался открыть к ужину, празднуя окончание приема экзаменов. Сегодня решил обойтись.

Утро было беспощадным.

Оно, как следователь на допросе, светило мне в глаз (почему-то в один), ввинчивалось в уши гомоном давно проснувшегося города, стучало молоточками в виски, как папа во время последнего ремонта в лапшичной.

– Бо-о-оги, – стонали рядом голосом Риты. – Пожалейте меня, заберите к себе прямо сейчас.

Надо сказать, что просьба наверняка была риторическая, потому ни я, ни подруга не ожидали какого либо ответа. Зря!

– Нет уж! Жалеть вас никто не будет, – знакомым, и до отвращения бодро-радостным голосом донеслось в ответ.

Я с трудом приоткрыла глаза. Над кроватью, на которой мы валетом лежали с подружкой, возвышался рыжий громила с густой гривой волос и такой же бородой. В клетчатой рубахе, красном в горошек переднике и растянутых домашних брюках, мистер Хьюго Флис выглядел чуть безобидней, чем обычно. Самоотверженный вдовец, в одиночку воспитавший Риту, и мой непосредственный работодатель в одном лице. Он смотрел на нас с негодованием. Осуждающе смотрел.

Увидев дядю Хью, сразу вспомнила, что именно в его таверне я трудилась накануне демонового экзамена. И сразу стало ужасно грустно.

– Доброе утро, – хрипло протянула Рита, с кряхтением принимая сидячее положение.

– И хватает же совести так говорить, – покачал головой дядя Хью. – Явились откуда-то грязные, с ветками в волосах. Распугали мне половину клиентов!

– Твоих ничем не распугаешь, – отмахнулась Рита. – И потом, мы впервые так сделали. И больше не станем.

– Ти-ише-е, – взмолилась я, – голова-а-а…

– Запомни это состояние, Эла Винир, и больше так никогда не делай, – наставительно сказал мне дядя Хью.

– Папочка, ты меня любишь? – вмешалась Рита.

– Люблю, – подтвердил тот и жестом фокусника достал из-за спины литровую баночку рассола. В мутной жидкости, очень привлекательно плавали половина огурца и зонтик укропа. – И даже могу это доказать.

– О да-а-а… – Рита потянулась к баночке как трава к солнышку. – Ты лучший, пап.

Я только согласно застонала. Сил говорить не было.

– Приводите себя в порядок и спускайтесь завтракать. Обед уже, бессовестные, – буркнул мистер Флис.

Дверь комнаты хлопнула, и я поморщилась от громкого звука, с завистью наблюдая за подругой. Когда та оторвалась от банки и протянула ее мне, я присосалась к горлышку как мифический вампир к жертве. Стыдно, но что поделать? Не знаю, как там вампирам, а мне стало очень хорошо…

Огурец в итоге разделили пополам, а зеленушка осталась невостребованной.

– Рита… – Удостоверившись, что рассола больше не осталось, я наконец обратила свой внутренний взор к вчерашним событиям и… пришла в ужас! – Мы ведь к Гордынычу ходили.

У подружки всегда была очень живая мимика. Потому я глядела на ее лицо и видела как эмоции сменяли друг друга: от задумчивости до шока, а после и веселья.

Она прыснула и кивнула:

– Кажется, да.

– Думаешь, это смешно? – У меня дернулось веко. – Боги! Я же рисковала покалечиться – левитировала перед его окнами! Как вообще получилось? А еще я скреблась в стекло и признавалась в… в…

– В любви, – подсказала подруга, уныло заглядывая в пустую баночку из-под рассола.

– И еще упала потом, – прошептала я, прижав руку к груди. – В грязь.

– Левитировать вообще мало кто умеет, – пожала плечами Рита. – А мы выпили много ламите перед путешествием в преподавательский городок. Так что концентрация была нарушена. Тут любая бы упала. Ты сделала, что могла.

– Что могла, – повторила я, чувствуя, как в груди разрастается ужас, вытесняя органы. Припомнила взгляд Эрвикса через окно. Стало сложно дышать.

Что теперь будет?

– Зачем мы вообще отправились к профессору? – прошептала я, резко посмотрев на подругу, и тут же схватилась за виски.

Боль в голове притупила эмоции. Мои плечи опустились, из горла вырвался всхлип-стон.

Упав на кровать, я закрыла лицо руками, вспоминая:

– У Гордыныча было такое лицо… Он никогда не забудет случившегося.

– И не надо, – заверила откуда-то сверху неунывающая Рита. – Мы все обернем себе на пользу. У меня шикарный новый план. Я тебе клянусь, диплом у нас в кармане. А профессор еще сам будет умолять принять от него отличную оценку.

– Нет. – Я всхлипнула снова. – Больше никаких планов. Я признаюсь родителям в своем провале. Хватит позорить себя перед профессором. Не хочу.

– Так, Эля! – Меня тряхнули за плечи. – Соберись. Ты чего нюни распустила?

– Рит, просто оставь меня. Хочу порыдать. Пришло время смирения.

– Точно?

– Да, – заверила я и приготовилась плакать.

Только с этим, как всегда, вышла загвоздка. Я совсем не умела себя жалеть. Никогда. Даже после заявления профессора Ликара, что его экзамен сдам, лишь отвалив кругленькую сумму, не сдалась, а отправилась решать проблему. К родителям идти было бесполезно – они и без того в долгах из-за моей учебы. Так что пришлось обратиться к Ритиному отцу. Я знала его с самого детства, как и то, что у мистера Хьюго Флиса, выросшего в приюте, есть принцип: никогда никому ничего не давать безвозмездно.

«Ничто, полученное даром, не ценится по достоинству, – любил повторять отец Риты. – А я ненавижу неблагодарность. Так что платите».