Он, несколько утомленный напором администратора, ответил:

— Нет.

— Вот и чудненько! А гроза удачно вписалась? — снова спросил администратор.

— Да, — ответил он.

— Значит, все довольны. Претензий нет?

— Нет, — согласился он.

— А там с менеджером, я полагаю, вы пошутили?

— Да, пошутил, — ответил он.

— Вот и чудненько! — администратор проводил его до выхода и сдержанно попрощался.

Вечером он несколько раз пытался зарифмовать свое плавание на лодочке. Вспомнил грозу, но ничего хорошего в голову не пришло. Он даже немного испугался, сможет ли он после женских стихов что-то написать от себя, и подумал:

«Эти эксперименты с женским содержанием до добра не доведут — так и заказы можно потерять».

С твердой мыслью больше не рифмовать для этой дамы в черном он уснул.

* * *

А там наступил новый год. Начало января. Он уже полгода как «фазан», то есть перебрался в категорию «веселых ребят». Половина срока службы пролетела. Прошли тревоги и ожидания лишений и трудностей, осталась в прошлом салажья суета первого года службы. Появились кое-какой опыт и что-то вроде беззаботного существования в рамках армейской дисциплины. Его уже несколько раз назначали старшим наряда, и он уже сам учил молодых уму-разуму пограничной службы.

Сегодня с вечера мороз изрядно прихватил окрестности. Белёсый прозрачный туман проявился над намертво замерзшей рекой. Его и молодого назначили часовыми границы сразу после отбоя. Энергично поужинав и продумав, что наденет в наряд, он на своей табуретке разместился в коридоре казармы. Сегодня была суббота, и после бани и ужина показывали кино. Свободные от службы погранцы приготовились к просмотру. Киномеханик включил кинопроектор.

Это кино он смотрел уже в третий раз: первый — еще пацаном на гражданке и здесь второй. Черно-белые кадры мелькали на экране, где главный герой объяснял подчиненному, где должен быть командир в бою.

Фильм, как всегда, закончился трагично — главный герой погиб, — но оптимистичный артиллерийский обстрел врага вселял надежду на скорейшую победу наших. Кино закончилось. Коридор казармы опустел — пора было собираться в наряд.

Через несколько минут на нём, кроме нижнего белья и полевой армейской формы, оказались двое ватных штанов, бушлат и длиннющая шуба, аккуратно втиснутая в маскировочные белые штаны и накидку. Ноги обустроились в валенках на два размера больше, где поместились, помимо ног, домашние теплые носки плюс простые, обмотанные портянками. Всё это одежное сооружение оканчивалось шапкой-ушанкой и меховыми рукавицами.

Часовой границы — пожалуй, самая скучная служба. Ходишь себе туда и сюда по длинной тропочке с километр и бдишь, чтобы границу никто не нарушал. За шесть или восемь часов ноги обтопчешь о ту тропинку, поэтому для экономии организма устраивали наряды лежки. Местечко удобное определишь и лежишь себе, наблюдаешь за обстановкой. Летом-то хорошо, тепло, только комарьё дикое одолевает, а зимой холод угнетает изрядно.

Вышел он с младшим на тропинку, по льду проложенную. Прошлись они маленько после теплого помещения и залегли за льдинкой небольшой. После такого одевания жара в теле большая образовалась — отдышаться необходимо было. Лежат они, а тепло постепенно уходит, и пора бы встать, пройтись, да нет желания по холодрыге лютой бродить: апатия подкрадывается вредная, перемерзнуть можно запросто.

Первым делом мороз по рукам проходится — пальцы болят, деваться некуда, встаешь и машешь руками, словно мельница крыльями, пока кровь в пальцы не проникнет и тепло из центра организма к ним не проскользнет. А уж как ноги примерзнут, то беда. Ходить и ходить надо по тропе, может, даже бегом заняться, если только движение в раскачку бегом назвать можно. После такой «физкультуры» вместе с разогревом усталость приходит — опять полежать требуется. А красота вокруг разворачивается.

Луна полная в небе сверкает. Окрест белая пустыня с ледяными торосами, и только не наш далекий берег чернеет, но и наш родной косогором к селу поднимается. Небо черно, черно со звездами, и под сиянием лунным пейзаж какой-то фантастический, завораживающий видится, словно и не на земле ты, а где-то на другой планете, и собственный вид твой во всём белом космонавта напоминает в скафандре. Видимость прекрасная — почти весь охраняемый участок виден, и пока вторично не замерз, наслаждаешься красотой такой службы.

Второе замерзание часа через два наступает. Оно гораздо серьезнее первого. Некоторая тоска по возвращению в тепло в голове крутится, а служить еще ого сколько осталось! Это психологическое неудобство не подвигает организм на «физкультурные подвиги», а разогреваться как-то надо, движения включать, а настроение уже не то, не такое теплое, как в самом начале. Уже думается: «Может, дотянешь до конца и без этих изнурений тела и мышц?»

— Не дотянешь, — сам себе отвечаешь и за работу принимаешься, то есть движениями стараешься согреться.

Среди погранцов бытовало такое соображение о степени замерзания: первая степень — это когда мизинец с большим пальцем не свести; вторая — это уж когда указательный к большому с трудом подводишь, а по третьей степени считалось, что весь организм промерз и только еще один мозг работает и слегка соображает, как бы окончательно не окочуриться.

Вот так наслужишься — и такая радость наступает, когда последние четверть часа остаются и можно к заставе двинуться! Мороз уже не страшен — знаешь, что сейчас отогреешься и ночной ужин ждет тебя перед сном, который в армии почему-то отдыхом называется.

На берег поднялся, оружие разрядил, доложил, что положено, и в раздевалку ввалился — и вот оно, счастье! С удовольствием скидываешь с себя всё, что ранее, несколько часов тому назад, напялил. Правда, руки вначале мерзлые не очень слушаются, да это явление крайне короткое. Тишина и тепло, застава спит, за исключением других нарядов, и ждет тебя не дождется ночной ужин. Черпаешь на кухне супчика горяченького, а если вернулся до трех ночи и более ранние едоки мясо не выловили из большой кастрюли, то и мясца кусок достанется. Ублажаешь еще не совсем замерзшее тело — и тепло разливается, и в благолепии пребываешь, потому как впереди положен тебе заслуженный отдых.

Стали жаловаться ночные наряды: последним мясо не достается. Повару эти претензии надоели, и решил он проблему кардинально. Мясо супное через мясорубку пропустил и назад в кастрюлю вернул. Сколько ни черпай — всю мясную взвесь не вычерпаешь, более-менее справедливость получилась. Повар свое новшество не обнародовал, решил испытания своей новации в реальных условиях провести. Явился первый ночной наряд на ужин, к кастрюле сунулся, черпаком гремит, не унимается, а повар сидит на кухне и эдак ехидно улыбается — ждет реакции страждущих свой кусок мяса найти. Оторвался старший наряда от кастрюли и спрашивает серьезно повара:

— Слушай… — фамилию повара называет, — … у тебя «скафандра» есть?

Не ожидал повар такого вопроса, с ходу не сообразил, что на шуточку нарвался, и вопросом отвечает:

— А зачем тебе «скафандра»?

А в ответ:

— Чтобы твое мясо в кастрюле выловить.

Шутку оценили. Объяснил повар, что мясо в супе равномерно распределено путем мясорубочной обработки. Но не прижилось новшество. Вернулись к традиции: кто раньше пришел, тому и мясо. Это уж как судьба распорядится: как в наряд отправят — такая и судьба у тебя мясная будет.

* * *

А здесь утро выдалось свежее, с порывистым ветром. К обеду облака разогнало, появилось блестящее солнце поздней осени. К вечеру легкий морозец окончательно подсушил всю слякотную обстановку предзимья.

Настроение у него сложилось весьма неплохое. В контору он уже с неделю не заявлялся. Рекламные дела его не тревожили, а женские рифмы он постарался выбросить из головы. Только одно обстоятельство его немного беспокоило: он не рифмовал.

«Это пройдет, — так он говорил сам себе. — Надо переключиться на что-нибудь другое, других почитать, наконец-то, не дергаться — и всё наладится».