Пуэла жадно взглянула на пачку сигарет на столе, а Юста, перехватив ее взгляд, предложила:

— Курите, курите.

Пуэла с наслаждением затянулась дорогой сигаретой и неожиданно закашлялась.

— Непривычно, — сказала она, пытаясь сдержать кашель. — Вы эти ароматизированные курите?

— Нет, я не курю. Просто ношу с собой. Вот иногда кто-нибудь и закурит, — ответила Юста.

Пуэла подавила кашель и подозрительно заметила:

— Травите других.

— Можете не курить, — ответила Юста и сделала вид, что обиделась.

— Я устала, — прохрипела Пуэла. — Если у вас нет больше вопросов по существу, то можно меня отпустить?

— Да, для первого знакомства, пожалуй, хватит, — согласилась Юста.

* * *

На следующий день состоялась их вторая встреча. С подозреваемой что-то произошло, и она долго и монотонно, как бы отрешенно, пересказывала слова генерала, а Юста почти воочию представила себе то утро, когда молодой лейтенант, командир взвода, впервые оказался на передовой:

Предрассветный час — самый загадочный из всех часов суток. Ночь с ее тревогами и фантастикой снов близится к завершению. Впереди новый день с новыми ожиданиями и надеждами на удачу и успех. Такие переходы от прошлых забот к новым дают время, может быть, и очень краткое, для душевного отдохновения и восстановления утраченных сил и надежд. Какие только мысли не приходят в голову в этот загадочный час: и облегчение после тяжело пережитого прошлого, и слабое, едва ощутимое, и еще, может быть, иллюзорное ожидание маленького, но своего счастья.

Пронзительная тишина, казалось, затаилась в ожидании грохота взрывов и свиста пуль. Он, молодой лейтенант, еще только вчера расположившись со своим взводом на передовой, чутко прислушивался к незнакомым звукам фронтового утра. Где-то, как ни странно, в тылу грохнуло и затихло. На переднем крае тишина никак не отреагировала на далекий глухой звук. Молодые ребята кто как притулились в свежем окопе. Никто не спал, только два сержанта из «старичков» еще досматривали последние ночные сны. На востоке забрезжило. Ночное тепло прошлого дня ушло. Влажная прохлада опустилась в окоп, проникла под гимнастерку. Сосед, молодой паренек без усов, поежился и, осторожно приподнявшись, вытянул шею, пытаясь разглядеть в утреннем тумане передний край противника.

— Назад, назад… — добавив крепкое словцо, прошептал лейтенант, — куда лезешь? Подстрелят враз.

Паренек, не глядя на лейтенанта, медленно опустился в окоп. Когда красная полоска только-только зарделась на востоке, канонада расколола утреннюю зарю. Грохот разрывов сотрясал воздух и землю, бил по ушам. Взвод прижался к земле. Паренек, пытаясь получить поддержку, втянул голову в плечи и повернулся к лейтенанту. Он явно старался подавить в себе страх, но широко раскрытые глаза выдавали его, и с каждой волной ударов он инстинктивно прижимался к стене окопа, пытаясь вжаться в землю, слиться с ней воедино. Взводный, как его только что обучили, сдавил ладонями уши и открыл рот, стараясь докричаться до паренька:

— Делай как я, как я…

Молодой боец, то ли услышав взводного, то ли по наитию от страха обхватил всю голову руками, прижал подбородок к груди и, сжавшись в комок, затих на дне окопа.

Канонада не стихала — гул то приближался, то удалялся. Видимо, доблестные пушкари утюжили не только передний край противника. Вдруг грохот прекратился. Еще с минуту глухой, еле различимый гул плавно затихал, как будто раскачавшиеся от ударов пласты земли не сразу смогли успокоиться. На секунду показалось: вот оно, счастье, можно отдохнуть. Но секунда пронеслась над окопом — и напряженное ожидание охватило всё вокруг.

Взводный посмотрел на часы и нервно, с фальцетом крикнул: «Вперед, за мной!» Продравшись по узкому окопу вправо, он выскочил наверх и застыл в ожидании остальных. Молодой боец появился последним. Он судорожно крутил головой, по-видимому, не очень понимая, что от него хотят. Наконец-то взвод полностью выбрался наружу. В стороне противника стояло плотное марево дыма, слабо освещаемое только что наступившим рассветом. Справа и слева из окопов появлялись бойцы. Издалека было не очень понятно, что они собирались делать. Шевеление было заметно, но движения вперед, единого порыва не наблюдалось. Взводный, пытаясь увлечь за собой бойцов, уже менее уверенно крикнул: «Вперед». Его учили: атака должна быть стремительной пока противник не очухался после артподготовки. Оглянувшись назад, он остановился. Бойцы явно не рвались вперед. «Старички», страшно ругаясь, тщетно пытались выстроить наступающих в цепь. Взводный в несколько прыжков вернулся назад и что есть силы заорал, разрывая связки: «Впере-о-од!»

Цепь, подчиняясь его дикому визгу, двинулась вперед, и только молодой боец почему-то оставался на месте. Он, обхватив голову руками, присел, и лишь глухое подвывание исходило от этого комка страха. Взводный подхватил бойца под мышки, поднял его и, толкая вперед, пытался не отстать от наступающих. Боец через несколько шагов уронил винтовку и с криком «А-а-а-а!» и поднятыми руками побежал вперед. Он не обращал внимания ни на своих, ни на взводного, ни на пока еще редкие выстрелы противника. Взводный выхватил пистолет, заорал ему вслед «Стой!» и, подражая «старичкам», попытался крепко выругаться, но получилось это как-то невнятно и неумело. Боец отреагировал на неожиданный крик, перешел на шаг, согнулся в спине и несколько раз оглянулся назад. Взводному даже показалось, что он улыбнулся, обнажив белые зубы на худых скулах. Остальные бойцы приостановились, наблюдая, чем закончится этот эпизод.

Пуэла раскурила уже третью подряд сигарету, затянулась и о чём-то задумалась, прервав свой рассказ. Через минуту тишины Юста спросила ее:

— А что было дальше? Молодой боец пошел в атаку или… — она задумалась на несколько секунд и продолжила: — Сдался?

— Дальше… Дальше взводный застрелил его в спину. — Подозреваемая докурила сигарету и, завершая свой рассказ, грустно и тихо добавила: — Он считал, что за этот его поступок на него и свалилась эта тяжелая болезнь.

Юста кивнула головой в знак понимания чувств генерала и снова спросила:

— Он вам, наверное, много рассказывал о той войне?

— Нет, — ответила Пуэла, — только про этого молодого бойца.

— Бойцу этому было, я думаю, столько же лет, сколько сейчас Ньюке? — Юста попыталась перевести разговор ближе к делу.

— Ньюке? — переспросила Пуэла. — Да, наверное, столько же. Тогда забирали на войну в восемнадцать.

— Ньюка знал об этой истории? — Юста желала как можно больше узнать об этой семье.

Подозреваемая сразу замкнулась и долго — пожалуй, с минуту — не отвечала на вопрос. Пауза чрезмерно затянулась, но Юста терпеливо ждала реакции своей подопечной.

— Ньюка здесь ни при чём, — шепотом ответила Пуэла. — Он вообще не интересовался историей деда, — и, прокашлявшись, добавила: — Молодость живет другой жизнью. Всё наше старое им неинтересно.

— Да-да. Неинтересно, — Юста машинально согласилась с ее словами.

— Вы пробыли у генерала всего несколько минут. Как же вы успели сделать это?

Лицо подозреваемой посуровело, на нём появилась пелена равнодушия, даже скорее глухого безразличия.

— Я всё уже сказала. В протоколах всё есть. Мне нечего добавить, — сквозь зубы процедила Пуэла и добавила: — Я устала и хочу назад в камеру.

* * *

— На тебя жалуются, — он был заметно недоволен. — Ты дергаешь людей, когда и так всё ясно.

Она сделала вид, что не понимает его. Пожав плечами и изобразив на лице удивление, спросила:

— А что случилось? Кто жалуется? Почему мне об этом ничего неизвестно?

— Не притворяйся — тебе это не идет. Ты всё прекрасно понимаешь. Дело генерала. Что тебе там еще не ясно?

— А-а… — сотворив легкую улыбку, протянула она. — Да всё почти понятно. Есть подозреваемая, она же обвиняемая. Она же дала признательные показания. Она же обиженная семьей. Она же…