Ветер тревожно рвал пламя костра и норовил вконец затушить его. Однако уставшие путники не замечали этого. Прохор, пожилой и крепко сбитый мужчина, бродил по опушке и собирал валежник. А Фин, юный сладкоголосый гусляр из далекого южного городка, сидел с закрытыми глазами, прислонившись к телеге и подложив для удобства под спину мешок с пшеном. Прохор не видел, что музыкант стащил его тюки на землю, и удобно устроился.

Гусляр нежно обнимал во сне свой инструмент. Наброшенный для тепла кафтан почти весь сполз на землю, обнажив перед вечерними заморозками тонкие руки музыканта. Казалось, Фин даже посапывает мелодично, а изо рта под томленый аккомпанемент также изящно вырываются клубы пара. Ослабшее пламя уже не согревало его.

Осенний воздух медленно наполнялся холодом приближающейся зимы. А сумерки и вовсе забрали последние лучи солнца. Еще пара-тройка дней, и леса Предгорья покроет первый снег. Уже на завтра путники должны будут укрыться от него в теплых теремах, а пока им предстояла морозная ночь в лесной чаще.

Коренастый мужчина ни на миг не останавливался. Он порывисто склонялся и проворно собирал сухие ветки, с треском ломал их об колено, и скрипуче бубнил в густую черную бороду что-то похожее на «бездельник» и «лентяй». Вскоре, как только валежник перестал помещаться в руки, он вернулся к костру и, мельком глянув на юношу, в сердцах сплюнул наземь, а потом легонько пнул его так, что тот проснулся, подскочил и выронил гусли.

– Чего разлегся? Весь огонь сошел на нет, – проворчал Прохор.

– Дядя Проша, я так устал, что не заметил, как уснул… – заканючил Фин.

Он состроил жалостливое лицо, да такое по-детски гладкое и наивное, что Прохору ничего не осталось, как сдержанно скривиться и промолчать. Юноша, точно девица, всплеснул руками и продолжил:

– Да и костры – это не мое! Ты же знаешь, я лучше тебе спою. Хочешь про богатыря Святогора? Или про девиц-горемычниц? А может, того, про Русалку волоокую?

– Иш, не к ночи помянешь! – снова сплюнул Прохор и стал укладывать ветки шалашом в потухший костер, – В лесу, почитай, нечисть водится. Ее звать не надобно. Иначе явится, да оставит нас с кукишем. Мне один местный космач в прошлом лете рассказывал, что в этих горах кого только ни водится! И навки, и ящеры размером с быка, и зверье опасное. Рекомендовал ночью костры жечь, а днем меч в ножны не убирать.

Фин захихикал. Прохор снова скривился. Он уже пожалел, что согласился на компанию мальчишки-гусляра только из-за того, что побоялся ночевать в лесу один. Других спутников не нашлось, а одному ехать через горы все-таки было страшно.

Много лет он не ездил на ярмарки в Предгорье. После слухов о бесчинствах нечисти у южных гор он предпочитал отправлять торговать зерном то шурина, то помощника. Но в этом году, пришел приказ от государя – выдать по десять молодцев с деревни в столицу для военных сборов. Потому пришлось ехать самому.

– Не верю я, дядюшка, в нечисть, потому как всю свою жизнь бродил и пел песни в разных уголках земли и нигде сверхъестественной природы не видал. Да и зверья я не боюся. – Фин подоткнул еловые лапы полкой, так что костёр, распалившись, отразился озорными искрами в его прозрачно-голубых глазах.

Огонь набрал силу, и теперь ветер хоть его и трепал, но уже не мог погасить. Прохор подкиинул толстое полено, водрузил поверх пламенных языков железку и повесил котелок. Затем плеснул воды из туеска, забросил луковицу и горсть пшена – похлёбка обещала быть вкусной. Через несколько минут приятный запах потянулся по всей стоянке. Щиплющие травку в стороне лошади, повернули головы и принялись раздувать ноздрями. Прохор услышал, как смачно заурчали животы путников. Фин вздохнул и потянулся к гуслям. Тотчас по лесу вместе с бликами от костра и запахами еды, разлилась красивая музыка.

Пальцы то быстро бегали, спотыкаясь о струны, то нежно ласкали, а мелодия то пускалась в галоп, то лилась как река. Фин тихо запел:

– Над горою да по небу ласточки

КрУжаться, летают.

Лето кончилось, да солнце закатилося -

Ночька наступает.

Засыпает деревце, засыпает полюшко,

Засыпает девица, засыпает молодец -

Да деревенька вся – тоже засыпает…

Прохор прислушался. Отвлёкшись на музыку, он не так сильно чувствовал голод. Время от времени он задумчиво помешивал похлёбку и наслаждался пением. Фин долго выводил куплеты, заканчивал одну песнь, затем начинал другую. Гусляр закрыл глаза и упоённо напевал о сражениях между героями и чудищамии, когда вода почти вся выкипела, и Прохор принялся скрести ложкой стенки котелка.

Внезапно сердце пожилого торговца тревожно ухнуло. Краем глаза он уловил движение среди деревьев. Кто еще пришёл послушать сладкоголосого гусляра? Он вгляделся в сгущающиеся сумерки и увидел, как в саженях десяти между толстых стволов и еловых лап мелькает нечто светлое. Он, поежившись, не выпуская из рук деревянную ложку, ступил в гущу леса.

Прохор, стараясь не шуметь, ступал как можно осторожнее, боясь спугнуть видение. Он спрятался за мохнатыми еловыми лапами, так чтобы нечто не увидело его, но зато сам он смог лицезреть все происходящее в чаще.

– Ба, – тихонько охнул торговец.

Среди елей медленно, словно во сне, танцевала прекрасная девица. Она слышала музыку, и каждое ее движение вторило напевам гусляра. Волосы, черные, распущенные и развевающиеся на ветру, непокрытые, взметались в танце и окутывали словно вуаль, скрывая лицо. Руки поднимались и опускались, унося за собой воздушные белые рукава струящегося нижнего платья. Казалось, от нее исходит неземное свечение.

Прохор тихонько сплюнул наземь, но все также продолжал заворожённо смотреть на танцующую девушку. Он гадал, как она здесь очутилась, и не нечисть ли она случаем.

Песнь гусляра внезапно прекратилась, мелодия смолкла и раздался оклик Фина:

– Дядя Проша, тут похлебка пригорела! Снять с огня?

Девица от этой внезапной перемены остановилась, открыла глаза и бросилась прочь сквозь бурелом. При этом Прохор мог поклясться, что она превратилась в птицу и взмыла в воздух. Он отпустил ветки и поспешил вернуться к огню.

– Чудеса-а-а, – он спустил рукав кафтана так, чтобы не обжечься о железную ручку котелка, и снял его.

– Какие чудеса? – Фин достал холщевый мешочек с тряпицей, вытащил бережно завернутую краюху хлеба, а затем скатал края, так чтобы удобно было брать сушеные ягоды со дна мешка.

Прохор лишь махнул рукой и, по привычке сплюнув, разложил еду по тарелкам. Он подумал, зачем рассказывать юнцу, который все равно не поверит. Но отчего-то стоянка уже не казалась безопасной.

Костер мерно трещал, ветви деревьев скрипели, раскачиваясь, утомившиеся путники активно стучали ложками. На стоянку неотвратимо надвигалась ночная тишина и прохлада. Но внезапно сквозь тьму лезвием ножа прорезалася леденящий вой.

– А-о-о-о-ой, – послышалось где-то совсем рядом во мраке.

Фин и Прохор мгновенно побросали тарелки и вооружились мечами.

Они долго всматривались в темноту, но, казалось, вокруг снова все замерло. Лишь лошади настороженно крутили ушами.

– Это волки, – Фин поднял горящую ветку и направил на ближайший куст лесной малины.

Пламя осветило пожелтевшую листву, но не выявило ничего необычного.

– Нет, это девица… наверняка местная навка. Или ведьма! – Прохор прошелся по краю стоянки, то там, то здесь раздвигая молодую поросль.

– Какая девица? Скажешь тоже… Откуда здесь девицы? – криво усмехнулся Фин.

Прохор отметил, хоть юноша и храбрился, а всё же голос его дрогнул. Музыкант на мгновение повернулся к торговцу, и хотел было что-то сказать. Но в следующий миг нечто огромное и мохнатое вынырнуло из темноты и накинулось на юношу. Его крик утонул в хриплом бульканье. А затем послышался хруст костей и мерзкий хлюпающий звук разрываемой плоти. И торговец с ужасом увидел, как по поляне покатилась голова юного музыканта, а тело, лишившись жизни, кулём рухнуло вниз.