На четвереньках я немедленно пополз к повороту и, нащупав гирю, трижды дернул веревку в знак того, что сигнал принят и что я начинаю подниматься наверх.

Кое-как преодолев изгиб, я выпрямился, инстинктивно заслоняя голову поднятым вверх топором.

Дымоход был широкий, вполне проходимый и облепленный толстым слоем сажи. Здесь, внизу, у самого основания образовались целые залежи легковоспламеняющейся «глазури», которые отливали холодным металлическим блеском в падающем сверху тусклом свете.

Я поднял глаза вверх, туда, где отвесные стены сходились к выходному отверстию, в котором белел дневной свет, и... задрожал.

Надо мной, может быть несколькими футами выше лезвия моего топора, в полумраке дымохода я узрел какое-то белое, белоснежное существо, вперившееся в меня парой огромных желтых совиных глазищ.

Существо, сочетавшее в себе черты обезьяны и гигантской лягушки, держало в когтях перепончатых передних лап что-то темное, нечто вроде человеческой руки, безжизненно откинутой от туловища, нечеткий искривленный контур которого вырисовывался рядом, у соседней стены.

Обливаясь холодным потом, я уперся ногами в края дымохода и легко поднялся вверх. В этот миг из широкой, распахнутой от уха до уха пасти чудовища вырвался необычный хищный звук; страшилище заскрежетало зубами, словно обезьяна. Мое движение, должно быть, всполошило его, и оно, очевидно, немного сменило положение, потому что

- 326 -

в этот момент широкая полоса света ударила вглубь темницы и четче высветила мне жуткую картину.

Державшийся каким-то чудом, будто приклеившись к стене присосками пальцев, монстр крепко сжимал в своих объятиях Бедроня; покрытые белым пушистым мехом задние конечности крест-накрест сомкнулись вокруг ног жертвы, в то время как удлиненное, словно у муравьеда, рыльце алчно присосалось к виску несчастного.

Ярость залила мне глаза кровью, и, переборов страх, я снова поднялся на пару футов выше. Белое существо, похоже, обеспокоившись, начало стричь ковшевидными ушами и скрежетать все громче, однако с места не тронулось.

Я видел все его тщетные усилия, видел, как оно то пыталось спрыгнуть на меня, то вновь будто пробовало удрать вверх по дымоходу. Однако эти метания были какие-то неуклюжие, какие-то безмерно отяжелевшие; казалось, оно оцепенело, как удав, который проглотил жертву, или одурело как пиявка, чрезмерно насосавшаяся крови; только выпученные глазища, круглые как тарелки, продолжали все настойчивее впиваться в меня угрожающим взглядом...

Однако неистовство гнева уже взяло во мне верх над страхом. Я резко размахнулся рукой с топором и со всех сил обрушил его на отвратительный белый череп.

Удар был сильный и меткий. В одно мгновение огромные глазищи погасли, что-то задело меня в стремительном падении, и я услышал под собой глухой удар; химерное существо рухнуло на дно дымохода, увлекая за собой свою жертву.

Дрожь отвращения продрала меня до костей; у меня уже не хватило отваги спуститься вниз, чтобы рассмотреть результат своего удара.

Оставался путь вверх через крышу, поскольку я уже находился на середине высоты дымохода, из верхней части которого до меня доносились вопли Калины.

Поэтому я начал быстро карабкаться вверх, изо всех сил упираясь локтями и ногами. Но кто опишет мой ужас, ко¬

- 327 -

гда несколькими футами выше я увидел подвешенный на выступающем из стены крюке труп Осмулки?

Тело бедняги было устрашающе, неправдоподобно тощее и высохшее, словно лучина — кожа да кости, — полупрокопченное дымом, вытянутое как струна, сухое и твердое, как кусок дерева.

Трясущимися руками я снял труп с крюка и, обмотав его несколько раз веревкой от гири, подал знак Калине, дважды дернув за нее.

Через несколько минут я находился на крыше, где меня ждал мастер, с уже вытащенным телом Осмулки. Он встретил меня понуро, с нахмуренными бровями.

— Где второй? — коротко спросил он.

В нескольких словах я рассказал ему все.

Когда мы осторожно снесли тело Осмулки вниз по лестнице, он спокойно сказал:

— Белый вырак. Это он — я предчувствовал, что это он.

В молчании мы прошли через прихожую, миновали две

комнаты и вернулись на кухню. Здесь не было ни души; семья садовника тихонько убралась куда-то в другое крыло здания.

Положив труп у стены, мы подошли к отверстию дымохода. Из него торчала пара босых окоченевших ног.

Мы вытащили нашего несчастного товарища и положили на полу возле Осмулки.

— Видишь эти две маленькие ранки на висках у обоих? — приглушенным голосом спросил Калина. — Это его знак. Через них он начинает высасывать своих жертв. Белый вырак! Белый вырак! — повторил он несколько раз.

— Я должен его прикончить, — ответил я с ожесточением. — Может, он еще не сдох.

— Сомневаюсь. Он свое получил — эта тварь не выносит света. Впрочем, посмотрим.

И мы заглянули в жерло проема.

В глубине неясно виднелось что-то белое. Калина оглядел кухню и, приметив длинный шест с железным крюком на конце, сунул его в отверстие дымохода. Через некоторое время потянул его на себя...

- 328 -

Я видел, как из жерла трубы наружу медленно выходит какой-то белый клубок, какое-то белоснежное пушистое руно приближалось к краю вентиляционной отдушины.

Труп вырака при этом словно таял, скукоживался и исчезал. Когда Калина наконец вытащил шест полностью, с его крюка свисал лишь небольшой молочно-белый клубок какой-то странной субстанции; была она шелушащаяся и растрепанная, будто мягкий податливый полушубок, будто пух, будто мел — в точности как сажа, только белая, ослепительно-белоснежная...

Затем он соскользнул с крюка и упал на пол. И тут в нем произошла удивительная перемена: в мгновение ока белый клубок почернел как уголь, и у наших ног осталась большая куча черной как смола сажи с металлическим блеском.

— Вот и все, что от него осталось, — задумчиво шепнул Калина.

И спустя мгновение добавил, словно обращаясь сам к себе:

— Из сажи ты вышел и в сажу обернешься.

И, уложив несчастных товарищей на носилки, мы отнесли их тела в город.

Вскоре после этого у нас с мастером обнаружилась необычная сыпь. По всему телу пошли большие белые пустулы, вроде перловки, и держались несколько дней. Потом пропали так же быстро и неожиданно, исчезнув без следа.

МЕСТЬ СТИХИАЛЕЙ

Пожарницкая легенда

Антоний Чарноцкий, начальник пожарной охраны город а Ракшавы, минуту назад закончил изучать статистику пожаров и, закурив любимую кубинскую сигару, разморенный, растянулся на оттоманке.

Был третий час пополудни, жаркая, июльская пора. Сквозь опущенные жалюзи внутрь комнаты проникал темно-золотистый дневной свет, вливался невидимыми волнами душный жар знойного дня. Издали доносился дремотный от жары звук уличного движения, на окнах изредка вяло жужжали разленившиеся мухи. Пан Антоний обдумывал только что просмотренные даты, мысленно упорядочивал накопленные на протяжении долгих лет заметки, делал выводы.

Никто не мог и предположить, к каким любопытным результатам способно привести искусное, выполненное с поистине громадным прилежанием и методичностью исследование пожарной статистики. Никто не поверил бы, сколько интересного материала можно добыть из этих сухих, казалось бы ни о чем не говорящих дат, сколько странных, порой удивительно нелепых явлений можно обнаружить в этом хаосе фактов, так похожих друг на друга, так монотонно повторяющихся!

Но чтобы заметить нечто подобное, выхватить что-то в таком роде — для этого нужно особое чутье, которое дано

- 331 -

не каждому, нужен соответствующий «нюх», а может, даже и физический склад. Чарноцкий, несомненно, был из числа таких исключительных одиночек и полностью отдавал себе в этом отчет.

Он уже много лет занимался этой проблемой, изучая пожары в Ракшаве и других местах, делал весьма подробные заметки на основании газетных статей, усердно изучал труды специалистов, просматривал огромные объемы соответствующей статистики.