Он не обращал внимания ни на что и, закованный в сталь железной воли, героически исполнял свой долг. Пока не наступил момент самого страшного испытания.

О спасении дома уже не могло быть и речи: прогоревшие балки верхних этажей с грохотом падали вниз, дырявые как решето потолки обваливались с глухим шумом. В одном из

- 316 -

окон правого крыла, наполовину охваченного пожаром, собралась небольшая горстка жителей четвертого этажа: двое стариков, какой-то больной калека и молодая мать с прижатым к груди младенцем.

Пожарные под предводительством сержанта торопливо прилаживали спасательный мешок, в котором должны были спускать на землю наиболее беспомощных.

Вдруг из окна раздался спазматический женский крик. Несчастная, придерживая левой рукой плачущего ребенка, показывала второй рукой назад, на бушующее пламя, с ужасающей быстротой приближающееся из глубины комнаты. Желтые кудрявящиеся клочья едкого дыма на миг накрыли группу бедолаг.

Когда через мгновение ветер отдернул эту удушающую завесу, Шпонар увидел картину, от которой кровь застыла в жилах.

Через подоконник змеиным изгибом перегнулась Красная Магда, пытаясь поджечь своим огненным клеймом расстегнутый спасательный мешок. Сатанинская усмешка играла на губах девушки, адская радость освещала ее лицо в огненной кайме развевающихся волос. Гибельное жало вот-вот коснется полотна...

— Иисус, Мария! — простонал Шпонар. — Сгинь, призрак!

И, начертав в воздухе знак креста, запустил в нее топором.

Удар пришелся в лоб. Раздался ужасный визг и долгий протяжный вой.

Красный призрак поспешно отступил вглубь дома и расточился без следа.

Сержант провел рукой по лбу и оглянулся вокруг безумными глазами.

Что-то в нем вдруг сломалось; у него больше не было сил для дальнейших действий. Ему помогли товарищи.

Пожар внезапно словно угас, съежился, отступил; помпы наконец взяли над ним верх. Под брызгами воды, распыленной брандспойтами, в мешке спускали вниз последних жителей.

- 317 -

Небо уже серело, когда смертельно усталые, черные от дыма и копоти пожарные спустились по лестницам на улицу. Шествие их шатким шагом замыкал сержант Петр Шпонар...

Внезапно до него долетели какие-то возгласы. Из толпы, собравшейся под сожженным домом, неожиданно донеслось ужасное прозвище:

— Красная Магда! Красная Магда!

Он машинально бросился в толпу.

— Расступитесь! Расступитесь! Это ее отец!

До самых обугленных входных ворот дома образовались две длинные молчаливые шеренги людей.

Пожарный, словно пьяный, прошел сквозь этот строй под секущими бичами взглядов и безотчетно свернул налево, к какой-то маленькой каморке, чудом уцелевшей при пожаре. Здесь, в углу, на убогом половике, увидел в луже крови труп своей дочери; из жестоко расколотого черепа сочилась черная, уже наполовину застывшая кровь.

— Магдуся! Магдуся моя! — закричал он каким-то нечеловеческим голосом.

И, лишившись сознания, сполз вниз по стене.

БЕЛЫЙ ВЫРАК

Рассказ трубочиста

Юзефу Едличу посвящаю

Был я тогда еще молодым подмастерьем, вот как вы, милые ребята, и работа горела у меня в руках. Мастер Калина — упокой Господь его благородную душу — не раз говорил, что я стану первым мастером после него, и при всех называл меня гордостью нашего цеха. И в самом деле, ноги у меня были сильные, и я умел упираться в трубе локтями как мало кто другой.

На третий год службы я получил в помощь двух молодых трубочистов и стал инструктором своих младших коллег. А было нас вместе с мастером семеро: кроме меня, Калина держал двух других подмастерьев и трех мальчишек для подсобных работ.

Хорошо нам было вместе. Бывало, по праздникам и воскресеньям сойдется братия у мастера поболтать за пивом, или зимой за горячим чаем у камелька, песен напоемся, наплетем новостей досыта, так что и вечер неожиданно упадет, словно гиря, спущенная со щеткой в глубину печной трубы.

Калина — человек грамотный, умный, много на свете повидал, не один, как говорится, дымоход выгреб. Был немного философом, книги любил крепко, даже вроде бы

- 319 -

хотел издавать газетку для трубочистов. Однако в вопросах веры не мудрствовал — особенно же почитал святого Флориана, нашего патрона.

После мастера больше всего пришелся мне по сердцу младший подмастерье Юзик Бедронь, искренний как золото парень, которого я полюбил за доброе и простое, как у ребенка, сердце. Да только недолго довелось радоваться дружбе с ним!

Второй наш товарищ, Осмулка, был слегка меланхоличен, держался обычно в стороне и избегал развлечений; однако работником был заправским, в работе добросовестный и удивительно усердный. Калина весьма ценил его и тянул в люди, однако без видимого результата.

Зато Осмулка по вечерам охотно засиживался у мастера и с интересом прислушивался из темного угла к рассказам мастера, которым верил безоговорочно.

А никто не умел так рассказывать, как наш «старик». Словно из мешка, сыпал историями, одна интереснее другой; заканчивал одну, начинал другую, приплетал третью, и так без конца. И в каждой можно было заметить какую-то мысль, подспудно скрытую глубоко внизу, для отвода глаз плотно замаскированную словами сверху. Однако мы были тогда еще молодые и глупые и черпали из тех рассказов лишь то, что нас развлекало, мишуру для глаз. Разве что Осмулка все схватывал быстрее и вникал в суть «баек» мастера. Ибо тогда мы между собой втихую называли рассказы Калины «небылицами». Они были захватывающие, порой страшные, так что мурашки по коже бежали и волосы на голове вставали дыбом, однако, несмотря на все, оставались всего лишь сказками и небылицами. Но жизнь вскоре научила нас воспринимать их несколько иначе...

Однажды, где-то в середине лета, во время вечерней беседы мы не смогли досчитаться одного товарища: Осмулка не появился в своем темном углу за буфетом.

— Наверное, где-то у девушек запропастился, — шутил Бедронь, хоть и знал, что у товарища с женщинами не спорилось и с ними он был не слишком ловок.

- 320 -

— Э, не болтай лишнего, — ответил ему Калина. — Скажи лучше, что его меланхолия гнетет, так что он дома, как медведь в чаще леса сидит и лапу сосет.

Вечер прошел как-то печально и вяло, поскольку не было самого преданного из слушателей.

Наутро мы не на шутку встревожились, когда Осмулка не пришел на службу к десяти часам. В полной уверенности, что подмастерье заболел, мастер пошел его проведать. Однако дома он застал только его мать, старушку, весьма обеспокоенную отсутствием сына. Осмулка, как ушел вчера утром в город, так до сих пор домой и не вернулся

Калина решил заняться поисками самостоятельно.

— Осмулка — мрачный сумасброд, один бог ведает, что он там натворил. Может, прячется теперь где-то?

Однако он напрасно искал до самого полудня. Наконец, припомнив, что подмастерье должен был вчера прочистить дымоход в старой пивоварне за городом, обратился туда за объяснениями. Там ему ответили, что действительно, вчера какой-то подмастерье утром был в пивоварне и чистил дымоход, но за оплатой не подходил.

— Во сколько он закончил работу? — спросил Калина какого-то седого, как голубь, старца, которого встретил на пороге одной из пристроек пивоварни.

— Не ведаю, пан мастер. Ушел так незаметно, что мы даже не видели, как он возвращался; знать, сильно торопился, потому что даже не заглянул к нам за вознаграждением. Как говорится, испарился, как камфара.

— Гм... — задумчиво буркнул Калина. — У этого чудака все как всегда. А хорошо ли вычистил? Что там теперь с дымоходом? Хорошо ли тянет?

— Да вроде не очень. Невестка поутру снова жаловалась, что ужасно дымит. Если до завтрашнего утра лучше не станет, то попросим о повторной очистке.

— Сделаем, — коротко отрезал мастер, рассерженный, что здесь недовольны его подмастерьем, и ужасно обеспокоенный отсутствием более подробных известий о нем.