— Ты что, шутишь?

— Куда там. Приказ. Завтра закрывают станцию. Не нужна она больше.

И, обняв его, почти насильно вытолкнул за порог. Старый чудак боялся зарыдать в присутствии друга и защищался от самого себя.

На следующий день маленькую станцию начали разбирать... Случилось это год назад, примерно в тот же самый вечерний час... Этот миг возвращался на крыльях осеннего ветра, в шепотах увядших листьев, в мелодиях дождливых годовщин...

Шатера был уже недалеко от места, где когда-то стояла станция. В мутном сумрачном освещении уже белел, точно кость, камень... Затем, подняв глаза, задрожал. Над путями, справа от линии издали сверкал во мраке вечера световой сигнал: два большие желтых глаза.

— Что это? Неужели семафор redivivus*?

Он быстрее зашагал к знакам, но когда дошел до камня, огни внезапно погасли. С замирающим сердцем начал искать сигнальный столб. Но искал напрасно. В конце концов, его убрали еще год назад.

____________

* Вновь ожил (лam.).

- 270 -

— Так откуда же эти фонари там, вверху... Привидение, что ли?.. А может, это где-то за станцией, на той стороне? — и, миновав верстовой столб, пошел дальше, в направлении Выгнанки. Но когда через четверть часа пути он не нашел искомого объекта, то развернулся к Кнежову.

— Видать, мне это привиделось, — заключил он, направляясь к месту любимого постоя.

Но кто опишет его изумление, когда он снова увидел над собой, на высоте около шести метров, пару горящих кровавым светом знаков; сменившийся сигнал предупреждал красным светом, что путь занят.

Шатера протер глаза раз и другой, не веря себе. Видение не исчезло — там, над ним, все-таки пылали огненные фонари, подвешенные на руке невидимого семафора. Начальник сел на камень и, закурив трубку, уставился, как загипнотизированный, на предупреждающий сигнал.

Не помнил, сколько длилось это созерцание — может, час, может, два или три. Когда пришел в себя, восточный небосклон уже стал серым, и густой иней укрывал травы седым полушубком. Исчезли красные огоньки, и в пустом воздушном пространстве тянулись лишь жесткие черные провода телеграфа...

Сотрясаемый горячечным ознобом, озябший, наполовину окоченевший, но с чувством блаженства в сердце, Шатера бодрым шагом вернулся на станцию в Закличе, чтобы заступить на утреннюю службу.

С того вечера прошла неделя — семь незабываемых дней в жизни начальника — семь дней чуда — семь дней встреч лицом к лицу с неименуемым. Теперь уже каждый день зажигались для него в Кнежове таинственные сигналы, каждый день функционировал небывалый семафор. Чья-то заботливая рука появлялась в пространстве, окруженном фонарями, меняла их цвета, регулировала свет. И Шатере казалось, что на эти несколько дней вернулись прежние, добрые времена, что станция вот-вот оживет и он снова услышит там, на перроне, громкий голос приятеля:

— Направить вагоны на последний путь! Переключить третью стрелку! Перевести на тупиковую ветку!

- 271 -

Пока что там, среди извивов сумерек тихо ползли только эти два огонька, но через день, через два... могло вернуться все!..

И вот, семнадцатого октября, начальник Заклича с трепещущим сердцем приближался к памятному месту. Затаив дыхание отсчитывал пройденные километры на путевых камнях и спешил вперед, паря на крыльях желания. А когда миновал третий придорожный знак и добрался до цели, впился рысьим взглядом в пространство над собой и не спускал с него глаз. Но не увидел сигнала: пространство немо и глухо чернело траурными одеяниями осеннего мрака.

Тогда он сел на камень и стал ждать. Ждал час, два, три, досидел до полуночи и дождался рассвета: огни не зажглись. Через некоторое время, повесив голову, шатаясь, пьяными шагами направился в сторону собственной станции...

На следующий день в Закличе произошла неприятная авария. Маневровый работник Якса по собственной неосторожности попал под колеса пассажирского поезда из Выгнанки и погиб, разорванный на куски. От немилосердно переломанного тела осталась только рука, выброшенная из-под поезда на первый путь, прямо перед перроном. Тот кровавый остаток человеческого тела в рукаве служебной блузы с пятью растопыренными пальцами и с торчащими мертвенно-бледными осколками костей глубоко вонзился в память Шатеры. И хотя станционная служба поспешно удалила следы несчастного случая и засыпала свежим песком место, где лежала рука Яксы, она все еще стояла перед взором начальника Заклича, кровавая и хищная...

Пару недель спустя, переходя через рельсы перед станцией, он обратил внимание на необычный каприз ветра. В нескольких местах между рельсами сорвались с земли маленькие вихри песка и, покружившись какое-то время на месте, стали тянуться друг другу и удлиняться. Образовавшаяся таким образом воронка переместилась на несколько шагов дальше и, сделав еще пару оборотов, опала обратно между рельсами.

Шатера подошел к этому месту и увидел, что песок, нанесенный коллективными усилиями маленьких вихрей,

- 272 -

собрался словно бы в форме человеческой руки. Внимательнее присмотревшись к этой скульптуре ветровой химеры, начальник испытал чувство, похожее на страх: эта рука из песка с растопыренными когтями пальцев, будто высовывающаяся из какого-то рукава, выглядела словно копия руки Яксы. Сходство было поразительным, вплоть до мельчайших деталей.

Изумленный, не отрывая глаз от удивительного явления, Шатера услышал у себя за спиной шорох шагов. Обернулся и увидел приближающегося к нему помощника Дервича.

— Что пан начальник так внимательно наблюдает на трассе? — спросил молодой человек, приложив пальцы к фуражке.

— Необычный феномен, пан коллега, — ответил Шатера, указывая на песок. — Что вы думаете об этой фигуре?

— Какой? Где?

— Вот, эта куча песка. Присмотритесь к ней получше, коллега.

В эту минуту из пространства прилетел свежий порыв ветра и развеял скульптуру-эфемериду.

— Sacrebleuf — выругался Шатера. — Вы опоздали на пару секунд, а это стоило увидать.

И объяснил ему, в чем дело. Дервич слушал с интересом, но не выглядел убежденным.

— Возможно, пану начальнику все это могло привидеться, — сказал он наконец, с оттенком скептицизма в голосе. — Быть может, в этот момент вы задумались о недавнем несчастном случае на станции.

Шатера только нетерпеливо пожал плечами, но ничего не ответил. Ему было безразлично, верит ли помощник в реальность того, что он видел минуту назад, или нет.

В течение следующих нескольких дней ветровые химеры на песке повторялись на разных участках пути, но с каждым разом становились все более расплывчатыми и неточными: копия руки была фрагментарной и незавершенной: то не

____________

* Черт побери! (фр.)

- 273 -

хватало некоторых пальцев, то вновь выглядела укороченной по локоть. В течение следующих недель эти явления происходили все реже, с перерывами — поначалу двухдневными, потом раз в три-четыре дня, а затем прекратились совсем и больше не возвращались.

Одновременно подобные случаи наблюдались на месте бывшей станции в Кнежове. Огни невидимого семафора появлялись еще несколько раз с интервалами в несколько дней, но с каждым разом становились все слабее: сигналы бледнели и ослабевали до тех пор, пока не исчезли и больше не повторялись...

Потом и в Шатере что-то сломалось и погасло. Какое-то время он пестовал в душе иллюзорные видения, но когда они уже были близки к осуществлению, предательский мираж развеивался у него на глазах. И снова воцарилась всепоглощающая заурядность повседневности...

Но понемногу сквозь окружающий мрак начал проблескивать лучик надежды. Посреди беспорядка событий и вещей зародилась мысль. Поначалу робкая и хрупкая, со временем она разрослась до невероятных размеров и заглушила собой все; тысячерукая поросль ее разрасталась безликими корнями и ответвлениями упрямых выводов, непроходимыми зарослями ментальных сорняков.

Отныне Шатера жил только этой мыслью и ради этой мысли. Она заслонила ему собой весь кругозор и оттеснила все прочее в тень второстепенных дел. Засмотревшись на ее спасительный указатель, он шел теперь прямо в намеченном однажды направлении, не отклоняясь от него ни вправо, ни влево, не оглядываясь ни на что и ни на кого. Начальник вступил на роковой путь...