Представители самых разных цивилизаций всегда считали, что мир состоит из Небес наверху и Земли внизу (Ил. 1а). Чтобы Земля не падала, под ней должно было располагаться еще больше земли, или, возможно, огромная черепаха на спине слона, как в некоторых азиатских мифах, или гигантские столпы, подобные тем, что поддерживают Землю согласно Библии. Такое видение мира разделяли египтяне, китайцы, майя, народы древней Индии и Африки южнее Сахары, евреи, коренные американцы, жители древних вавилонских империй и все другие культуры, о которых у нас есть свидетельства.

Все, кроме одной: греческого мира. Уже в классическую эпоху греки воспринимали Землю как камень, парящий в космосе, – парящий, но не падающий (Ил. 1б). Под Землей для них не было ни бескрайней земли, ни черепах, ни столпов, а, скорее, то же самое небо, что и над головами. Как грекам удалось на столь раннем этапе понять, что Земля подвешена в пустоте, а Небеса продолжаются у нас под ногами? Кто и как это понял?

Ил. 1а, слева. Большинство ранних человеческих цивилизаций представляли мир состоящим из Небес наверху и Земли внизу. Ил. 1б, справа. Древние греки воспринимали Землю как камень, парящий в космосе.

Человек, совершивший этот колоссальный скачок в понимании мира, – главный герой этой истории: Αναξιµανδος, Анаксимандр, который жил двадцать шесть веков назад в Милете, греческом городе на побережье современной Турции. Одного только этого открытия достаточно, чтобы называть Анаксимандра одним из интеллектуальных гигантов эпохи. Но в действительности наследие Анаксимандра еще более велико. Он проложил путь для физики, географии, метеорологии и биологии. Но что еще более важно, он запустил процесс переосмысления нашего мировоззрения, он начал искать знания, отвергая любые кажущиеся самоочевидными «определенности». Это и стало одним из главных принципов научного мышления.

Природа научного мышления – вторая тема этой книги. Я считаю, что наука – это страстный поиск все новых и новых способов постижения мира. Ее сила заключается не в установлении несомненных фактов, а в радикальном осознании широты нашего невежества. Это осознание позволяет нам постоянно подвергать сомнению наши собственные знания и, таким образом, продолжать учиться. Поэтому научный поиск знания питается не определенностью, а радикальным отсутствием определенности. Его путь изменчив, способен к непрерывной эволюции, ему свойственны огромная сила и искусная магия. Он может ниспровергать порядок вещей и вновь и вновь заново изобретать мир.

Такая трактовка научного мышления как чего-то подрывного, визионерского и постоянно эволюционирующего существенно отличается как от понимания науки философами-позитивистами, так и фрагментированного, иногда сухого образа науки, представленного в некоторых современных философских размышлениях о ней. На этих страницах я пытаюсь осветить науку с точки зрения ее критической и бунтарской способности снова и снова переосмысливать мир.

Если такое переосмысление мира является центральным аспектом научного предприятия, то начало приключений науки следует искать не в законах Ньютона, не в экспериментах Галилея и не в размышлениях Фрэнсиса Бэкона. И даже не в ранних математических построениях александрийской астрономии. Его следует искать в том, что можно назвать первой великой научной революцией в истории человечества – в революции Анаксимандра.

Нет сомнений в том, что значение Анаксимандра в истории мысли недооценивается[2]. Я считаю, что это произошло по нескольким причинам. С одной стороны, в античном мире его вклад был признан авторами с научным уклоном, включая Плиния (которому принадлежит цитата из эпиграфа к этой книге), но в целом Анаксимандр рассматривался античными авторами, включая Аристотеля, как сторонник натуралистического подхода к познанию, которому решительно противостояли другие культурные течения и который к тому моменту еще не имел существенных результатов. Натуралистический проект, действительно, тогда еще не принес того богатства плодов, которое он принесет современной науке после длительного процесса созревания и многочисленных методологических корректировок.

С другой стороны, в основе сегодняшней недооценки мысли Анаксимандра лежит современное пагубное разделение на естественные и гуманитарные науки. Я осознаю, что моя преимущественно естественно-научная подготовка делает оценку вклада мыслителя, жившего около двадцати шести веков назад, рискованным делом, но я убежден, что большинство, если не все сегодняшние обсуждения вклада Анаксимандра страдают от противоположной проблемы. Я имею в виду трудность, с которой сталкиваются специалисты по истории или философии при оценке важности открытий, чье значение и влияние являются сугубо научными. Мне кажется, что даже цитируемые в предыдущей сноске авторы, которые без колебаний признают величие вклада Анаксимандра, не понимают всей степени исторической важности его многочисленных прозрений для развития науки. На этих страницах я осуществляю попытку привлечь внимание к этой важности.

Поэтому я рассматриваю Анаксимандра не как историк или специалист по древнегреческой философии, а как современный ученый, стремящийся осмыслить природу научного мышления и его роль в долгосрочном развитии цивилизации. В отличие от большинства текстов об Анаксимандре, целью моей работы не является как можно более точная реконструкция его мысли и концептуального универсума. В своей реконструкции я опираюсь на авторитетные и кропотливые труды историков, специалистов по античности, таких как Чарльз Кан, Марсель Конш и, в недавнем времени, Дирк Купри. Моя цель не в том, чтобы оспорить их выводы, а в том, чтобы пролить свет как на глубину их мысли, так и на роль прозрений Анаксимандра в развитии универсального знания.

Другая, менее очевидная причина недооценки идей Анаксимандра и греческих научных предположений в целом кроется в распространенном, на мой взгляд, непонимании некоторых центральных аспектов научной мысли.

Наивная уверенность в науке девятнадцатого века (в частности, прославление науки как окончательного знания о мире) была подорвана. Одной из сил, ответственных за это, стала революция в физике двадцатого века, которая привела к обнаружению того факта, что ньютоновская физика, несмотря на ее огромную эффективность, на самом деле, строго говоря, ошибочна. Большая часть последующих работ по философии науки может быть прочитана как попытка справиться с вызванным этим открытием разочарованием. Что есть научное познание, если оно может быть ошибочным, даже когда оно чрезвычайно эффективно?

Широкое течение в философии науки отреагировало на это стремлением оставить некий базис, отталкиваясь от которого можно сохранить и уверенность в науке. Научные теории, например, интерпретируются как конструкции, ценность которых ограничивается их непосредственно проверяемыми следствиями в пределах заданных областей истинности. Знания, содержащиеся в научных теориях, интерпретируются как ограниченные способностью делать предсказания. Тем самым, на мой взгляд, мы упускаем из виду качественные аспекты научного познания и, в частности, способность науки подрывать и расширять наше видение мира. Эти качественные аспекты не только неотделимы от научного мышления и необходимы для его функционирования, но, более того, являются его основной мотивацией и причиной, по которой оно представляет интерес.