Элизабет опустилась на колени с другой стороны, помогая поддерживать Донала. Светлые волосы упали ей на глаза, фильдеперсовые чулки промокли и порвались на коленках, а про перевернутый велосипед она даже не вспомнила.

– Сейчас ты вздохнешь, давай-ка, вдох-выдох, вдох-выдох. Ну вот, молодец, у тебя снова все получается… – Эшлинг встала и угрожающе посмотрела на семерых мальчишек, которые испугались внезапного появления девчонок не меньше, чем закатившихся глаз Донала.

– Мы ничего не сделали! – воскликнул один из них.

– Совсем ничего! Мы просто играли, пальцем его не тронули! – загалдели остальные, стараясь снять с себя вину и не желая быть втянутыми в подобное происшествие.

– А теперь послушайте меня! – заорала Эшлинг и переглянулась с Элизабет; они поняли друг друга без слов, и Элизабет, обнимая Донала, наклонилась поближе к его холодному уху и принялась что-то нашептывать. – Я вас всех по именам знаю. Каждого! Сегодня вечером маманя и папаня придут в школу и расскажут брату Кевину, кто тут был, и брату Томасу с братом Джоном тоже. Всем расскажут. И братья с вами разберутся. Вы же знаете, что у Донала астма. Вы так убить его могли! Если бы мы не проезжали мимо, вас бы в тюрьму засадили! Как малолетних убийц! Вы его ударили, сбили с ног…

– Да мы только шарф с него стянули!

– А он почти задохнулся! Ничего хуже и не придумаешь! Вы помешали ему дышать, у него воздух в легкие не поступал. Ты, Джонни Уолш, тупой придурок, ты чуть не убил его! Если Доналу плохо, то это ты виноват!

– Она их просто пугает, – шептала Элизабет на ухо Доналу. – Это все неправда на самом деле, но ты только посмотри на них!

Донал посмотрел. Мальчишки и правда выглядели испуганными до смерти.

– Что ты несешь… – заскулил Джонни Уолш.

– Так ты еще и трус! Трусливый убийца! Я не стану молчать и не позволю вам легко отделаться за убийство мальчика с больным сердцем и астмой! – Эшлинг почуяла вкус власти и наслаждалась им.

– Все нормально у тебя с сердцем, – заверила Донала Элизабет. – Она понарошку говорит!

Семеро мальчишек, стоявшие под дождем в сгущающихся сумерках, окаменели от ужаса.

– Да он старше нас! На четырнадцать месяцев старше меня… – начал Эдди Мориарти, побледневший от страха при мысли, что с ним будет, если родители узнают о случившемся.

– Да, старше, так и Джемми в нашей лавке тоже тебя старше, и слепой Пэдди Хики, но их же вы не мучаете, придурки безмозглые! – заорала Эшлинг.

– И что ты собираешься делать? – испуганно спросил Джонни Уолш.

Эшлинг задумалась.

– Подняли наши велосипеды, быстро! – скомандовала она. – Подняли и отвезли обратно в город. Джонни, Эдди и ты, Майкл, пойдете в лавку к моему отцу и расскажете ему, что произошло. И пообещаете, что с сегодняшнего дня вы будете присматривать за Доналом. Не надо говорить про его сердце, просто скажите, что Донал упал, а вы семеро будете о нем заботиться и защищать его, пока его астма не пройдет.

Предложение выглядело более чем соблазнительно, но Джонни хотел убедиться, что их не заманивают в ловушку:

– И что мы должны сказать твоему отцу?

– Что вы позаботитесь, чтобы Донал оставался цел и невредим. И вам всем лучше как следует помолиться, чтобы сердце Донала не остановилось сегодня ночью!

Эшлинг с величественным видом, словно возглавляла крестный ход, повела мальчишек в город, на площадь. Элизабет и Донал шли следом. Донала снова укутали в шарф по самый нос, а потому никто не видел, как он ухмыляется. Элизабет держала его за руку, а другой рукой прикрывала свое лицо.

И это происшествие стало единственным развлечением в невероятно длинном и скучном семестре. Эшлинг казалось, что он никогда не закончится. Она вела себя настолько дерзко, насколько осмеливалась, чтобы совсем уж не переходить границы, и вообще забросила учебу. Ее оценки покатились по наклонной, и за три недели она опустилась с седьмого места в классе до восемнадцатого.

Элизабет удавалось стабильно держаться на десятом или одиннадцатом, что считалось неплохим достижением для ребенка, который никогда не изучал основы. В школе подозревали, что за пределами ирландского монастыря практически ничему не учили и только очень усердный ученик из неирландской, некатолической школы мог показать достаточно хорошие результаты.

Теперь Элизабет приходила и на уроки по религии. Как-то глупо сидеть в библиотеке и читать Библию с кучей непонятных слов, когда можно послушать чудесные истории о призраках и ангелах, о грехах и о том, как Иисус заботился о матери…

В классе шли тревожившие Элизабет разговоры про ее обращение в католицизм. Некоторые полагали, что для нее следовало бы организовать первое причастие, чтобы дать ей возможность покаяться во всех грехах и получить отпущение на исповеди.

– У меня не так уж много грехов, – невинно заметила Элизабет однажды, и одноклассницы пришли в ужас.

Вот еще, она погрязла в грехе, как и все остальные, но Элизабет особенно, потому что на ней оставался и первородный грех.

– Разве первородный грех не смывается крещением? – возразила Элизабет.

Ее крестили уже четыре раза, поскольку по поводу первого, проведенного в раздевалке, возникли сомнения, – возможно, воду лили не совсем одновременно с произнесением слов. Затем пошли долгие и ожесточенные споры по поводу языка, на котором должно производиться крещение. Некоторые считали, что мирянам следует использовать не латынь, а английский, потому что они на нем говорят…

Не сговариваясь, все держали в тайне обращение Элизабет в католическую веру. Почему-то у всех было ощущение, что, хотя монахини призывали идти и обращать все расы и народы и жертвовать карманные деньги на обращение маленьких чернокожих деток, к крещению Элизабет могло быть другое отношение. Боялись также, что если ее родители в Англии узнают, то могут возникнуть проблемы.

Элизабет казалось, что письма от мамы приходят не просто из другой страны, а с какой-то другой планеты. Она радовалась, что мама пишет чаще и что в письмах не только список указаний типа «принимай лекарство, надевай перчатки, всем говори спасибо». Время шло, война продолжалась, но мама даже повеселела, хотя и продолжала жаловаться. Мыла не было, по карточкам выдавали всего три унции в месяц. Представь себе, как можно вести нормальную здоровую жизнь с тремя унциями мыла на месяц! Белого хлеба тоже не было, мама уже забыла его вкус. У нее появились друзья на военном заводе, где она работала, и она часто оставалась ночевать у Лили, потому что домой слишком долго добираться, да и приятно иметь подругу, с которой можно вместе посмеяться в столь нелегкое время. Мама изменила прическу и стала укладывать волосы модными «победными бросками». Поначалу это выглядело смешно, но все сказали, что ей идет. Пару раз она даже написала, что скучает по Элизабет. И в конце письма всегда выражала надежду, что Элизабет здорова и счастлива и что уже скоро сможет приехать домой и они снова будут жить нормальной жизнью.

Про папу мама рассказывала очень мало. И, получив в письме фунтовую банкноту в качестве подарка на день рождения накануне своего четырнадцатилетия, Элизабет в смятении осознала, что мама уже несколько месяцев вообще не упоминала папу.

Эйлин сидела за рабочим столом, когда вошла Элизабет.

– Вы заняты? – спросила она.

– Нет, не занята, – ответила она, улыбнулась и пододвинула стул.

Никто из ее семейства и не подумал бы задать такой вопрос, они решили бы, что мама всегда готова их выслушать, им помочь, что-то для них сделать.

На столе Эйлин стояла коробка из-под обуви, полная счетов из магазинов и неоплаченных счетов, которые следовало отослать с личным письмом. Нельзя посылать жесткие напоминания на бланке фермеру, ведь тот может обидеться и поехать за покупками в другой город. У нее было письмо от миссис Спаркс из Ливерпуля, уже выученное наизусть. Неуклюжая короткая записка от одинокой вдовы, чей сын уехал далеко от дома, а в матери Шона она видела союзницу. Миссис Спаркс писала о своем одиночестве и надеждах на скорое возвращение сыновей, а также тревожилась из-за отсутствия весточек в течение шести недель и спрашивала, не получала ли миссис О’Коннор писем от Шона. У нее было письмо к врачу в Дублине, и нужно было запланировать день, когда можно отвезти Донала на прием. У нее была записка от сестры Маргарет, где говорилось, что малышке Ниам пора в школу, ведь ей почти пять, и можно привести ее к концу этого семестра, чтобы она привыкла и чувствовала себя увереннее, когда пойдет учиться в сентябре. И кстати, разве не благословение Господне, что Донал так хорошо освоился в школе для мальчиков? Все говорят, что самые отчаянные хулиганы не пристают к нему, а защищают его. Неисповедимы пути Господни! У нее было письмо от Морин, в котором дочь написала, что хотела бы попросить у папани три фунта на шикарное платье для танцев и она выплатит их из карманных денег, которые ей полагаются на летних каникулах. У нее было письмо из приюта округа, в котором говорилось, что состояние отца Шона быстро ухудшается и он очень хочет с ними повидаться, но может их не узнать, однако все время повторяет, что хочет видеть сына и его семейство.