Казалось бы, райский уголок, но все же это не то место, на которое взираешь с неомраченным блаженством: бедные люди, проплывая мимо на своих суденышках, отводят глаза и, прижимая к потным лбам натруженные руки, низко кланяются в слепом благоговении перед этими белеными кирпичами. Даже голые малыши затихают и падают на колени, утыкаясь лобиками в днища лодок.
Его Величество Сомдеч Пхра Парамендр Маха Монгкут, покойный Верховный король, тоже внес свой вклад в расширение и облагораживание облика этого храма, пожаловав весьма интересные памятные подарки.
Город, ничем не примечательный, кроме этих двух островов, раскинулся на восточном берегу Менам, и, судя по длинной череде низких крепостных валов со стороны реки, видимо, некогда был хорошо укреплен; но фортификационные сооружения ныне находятся в полуразрушенном и запущенном состоянии. Они возводились, как мне объяснили, с хитроумной изобретательностью. Это были своего рода смертельные ловушки: в случае нападения гарнизон оказывался в западне – покинуть укрепления было столь же опасно, как и защищать. Пакнам считается значимым городом, но этим он обязан скорее естественному расположению и перспективам, открывшимся перед ним благодаря умелому управлению, а не каким-то собственным достоинствам и преимуществам, ибо более отвратительного, омерзительного места не сыскать во всей Азии.
Дома построены частично из глины, частично из древесины, и, как и в домах Малакки, жилым в них является только верхний этаж; на нижнем обитают свиньи, собаки, домашняя птица и вонючие рептилии. Резиденция губернатора изначально представляла собой каменное сооружение, но все более поздние пристройки топорно слеплены из глины и необработанной древесины. Резиденция губернатора – один из немногих жилых домов в Пакнаме, куда можно войти, не поднимаясь по лестнице – приставной или ступенчатой – и где жилые комнаты есть как на верхнем этаже, так и на нижнем.
Таможня – это открытая сала (павильон), где переводчики, инспекторы и проверяющие целыми днями просиживают на прохладных циновках, жуют смесь ореха ареки с листом бетеля и табак, вымогая деньги, товары или провизию у несчастных местных торговцев, как крупных, так и мелких. Но европейцев от наглого рвачества сиамских чиновников защищают предприимчивость и осведомленность их консулов.
Гостиница – беленое кирпичное здание – изначально предназначалась для иностранных послов и других официальных лиц, прибывавших с визитами ко двору сиамского короля. Обращенная фасадом к островам летняя резиденция короля – крупнейшее сооружение в городе, но оно не отличается ни достоинством, ни красотой. Несколько храмов и монастырей в глубине заполоняют толпы монахов – с бритыми макушками, в желтых одеяниях – и своры паршивых бродячих собак, которые ходят за ними по пятам. Эти монастыри состоят из множества маленьких комнат (келий), в которых из обстановки только циновка да деревянная подушка для каждого из их обитателей. Остатки еды, что монахи выпрашивают днем, вечером выбрасываются собакам, ну а то, что они не съедают, обречено на гниение. И, конечно, разлагающиеся пищевые отходы под сиамским солнцем смрад распространяют невообразимый.
Столь выгодно расположенный город при более умелом управлении мог бы превратиться в процветающий привлекательный порт, но небрежение, алчность и нерадивость властей обезобразили его и привели в упадок. Тем не менее, благодаря живописным природным красотам, которые его окружают, он сохраняет меланхолическую притягательность для многих европейцев и американцев, которые, страдая от слабого здоровья, обретают силы и бодрость на морском ветру.
Наслаждаясь вечерней свежестью, мы скользили по реке, хотя теперь вид портили вереницы деревянных свай, причалов и плавучих домов в форме удлиненной буквы «А» по ее обоим берегам. С палубы, находившейся на удобной высоте над рекой и извилистыми каналами и ручьями, мы смотрели на конические крыши из пальмовых листьев, среди которых тянулись вверх пирамиды, шпили и причудливые башенки более значимых зданий. Долина реки Менам не более шестисот миль в длину и подобна глубокой впадине или расщелине в аллювиальных почвах. На ее южной оконечности климат и растительность как в тропиках, на северном краю – где проходит граница Юньнаня, – область вечных снегов. Земля в долине плодородная, дает хороший урожай. Природа здесь не дикая и не величественная, но очень даже красочная и обворожительная в необычной поволоке золотистой дымки. С всевозрастающим восхищением взирала я на разворачивающиеся передо мной картины обилия и красоты, на плантации, простиравшиеся с обеих сторон, насколько хватал взгляд, на зеленые колосящиеся поля, на которых выращивали рис, кукурузу, сахарный тростник и кофе, хлопок и табак, на широкую неровную ленту реки – калейдоскоп меняющихся форм и красок, где земля, вода и небо то сливались, то разливались на тысячу пленительных в своей причудливости силуэтов и теней.
Солнце уже закатывалось на запад, когда мы увидели высокую крышу в привычном европейском стиле, а вскоре между двумя симпатичными домиками – и скромную белую часовню с окнами, рамы которых недавно освежили зеленой краской. Часовня и жилые домики принадлежали Американской пресвитерианской миссии. На заднем плане вздымался лес грациозных ветвей; на дорогу, ведущую к Миссии, падали последние лучи заходящего солнца; кроны высоких деревьев безмятежно покачивались над часовней, суля надежду на безопасность и покой; очарование надвигающейся ночи, сумеречная мгла и загадочность языческого края, в который мы вторгались, наполняли меня необъяснимой тревогой. Я едва не дрожала, наблюдая, как недружелюбные облака затушевывают дневные краски. Передо мной лежал незнакомый плавучий город с незнакомыми людьми на открытых крылечках, причалах и пристанях. Бесчисленное множество самых разных судов – плоты, каноэ, гондолы, джонки, корабли. Пелена черного дыма, выпускаемого нашим пароходом; зычный рев мотора, рокот, дребезжание. Озадачивающие крики мужчин, женщин, детей, громкая китайская речь, лай собак. Казалось, все это никого не смущало, кроме меня. Я понимала, что должна скрыть свой страх. История стара, как мир. Сколько наших сестер, дочерей, возлюбленных, не имея рядом друзей, советчиков, никого, кто бы их охранял, не зная, где найти прибежище, ступали на нехоженые тропы с не поведанными историями горестей и боли!
Мы бросили якорь в глубоких водах близ какого-то острова. В следующее мгновение река ожила. К нам со всех сторон устремились некие странные плавучие средства, управляемые земноводными существами. Полуголые, смуглые, отвратительные, они оглашали воздух пронзительными криками на непонятном языке. Вдалеке вырисовывались очертания нескольких сиамских военных кораблей, древних на вид, как сама земля. Справа высились одна над другой широкие крыши величественного королевского дворца. Это был мой будущий дом, где мне предстояло трудиться.
Циркачи готовились к высадке на берег. И их собаки тоже: они носились по палубе, с беспокойством озираясь по сторонам. Китайские кули [7] с косичками, скрученными вокруг низких лбов, принялись за работу, и, как компенсация за часы ожидания, ночь всколыхнулась истошными воплями и яростными жестами.
Вскоре к нам приблизилась озаряемая фонарями многовесельная помпезная гондола в форме дракона, и на борт парохода поднялся сиамский сановник, ступавший важным покачивающимся шагом. Красная лангути (юбка), свободными складками обвивавшая нижнюю часть его тела, не доходила до лодыжек, а широкую грудь и плечи со смуглой гладкой кожей вообще ничего не прикрывало. Его сопровождали с десяток человек свиты. Едва сойдя с трапа, все они распластались на палубе, как огромные лягушки, подобрав под себя руки и ноги, и уткнулись носами в деревянный настил, словно стремились уменьшиться в размерах. Все другие азиаты, какие были на палубе, кули и иже с ними, тоже пали ниц, за исключением двух моих недоумевающих слуг. Биби съежилась, поспешив спрятать свое очарование под крапчатой муслиновой вуалью. Мунши украдкой бормотал свои пять молитв, тихо восклицая:
