«Да она всегда во мне!» — Это Борис. Иногда музыка ему мешает, и он её «отключает» из сознания. Ему нравится арфа. Нравится небольшой сямисен. Нравится кото, двухметровая тринадцатиструнная японская цитра. Но Борис немеет, только когда слышит пение бамбуковой свирели. Мне тоже нравятся национальные японские музыкальные инструменты, но больше всего я люблю настоящий высококлассный рояль. Возвышает мой дух даже не орган, а рояль. Ах, как я люблю рояль! Он всегда во мне звучит! Любуюсь в музыкальных салонах и не покупаю, потому что играть на рояле не умею и уже не выучусь. Красивый сон. После него…
Пробуждение спящей.
Борис иногда неумел. Но не груб. Это не чудище, не монстр Франкенштейна. Он — человек. Неумелый. Но какой-то цельный в душе, хотя очень неровный и неоднородный. Смешанный. Что в нём намешано, из чего он состоит, из чего составлена его душа? Вряд ли возможно это постичь, но так хочется!.. Учу его, но не знаю, на чём замешено его сознание. А он стал сравнивать своё обучение с развлечением. Что это — предчувствие?
Всё-всё вопреки мне, вопреки моей ходульной университетской логике.
Но только я чувствую и, конечно, хочу и верить, что душа его с огромным внутренним достоинством. Только иногда он ведёт себя так, что окружающие не знают, как его понимать. Как его воспринимать?
Его внешнее выражение, выпускаемое в мир, никак не соответствует тому, что он таит внутри себя. Мне кажется, что вина в этом и воспринимающих его. Их обыденное восприятие отравлено масс-медийными штампами. Но Борису это может мешать, особенно в будущем. Люди легко покупаются на нехитрые уловки, клюют на внешность киногероя, только у Бориса внешние проявления, выражение глаз, мимика, жесты не сопровождают его действий, не подкрепляют и не раскрывают его намерений. Может статься, он и не хочет прибегать к уловкам. Его нежелание или неумение значительно обедняют его арсенал приёмов воздействия на людей. Если так, он обрекает себя на подчинение или непонимание окружающими, но я не знаю, была ли такая особенность характерной для него в его прежнем, когда-то нормальном, состоянии. Я не была рядом с ним всю его жизнь. И у меня и у него в запасниках биографий бездны мешающих сегодня впечатлений от непросто прожитых друг без друга жизней.
Но свои впечатления он не помнит. Он не может на них опереться, в лучшем случае они иллюзорны. Действительно, а вдруг Борис всё ещё как ребенок? В моём восприятии внешности людей я, хочу так думать, могу очищаться, отстраиваться от штампов, навязанных социумом. Поэтому я воспринимаю его чисто, как музыкальные мысли светлого Моцарта, без фальши. И каждый день спрашиваю себя: какой — он, Борис, любимое растущее моё дитя?
Ведь с другими людьми ему надо еще выучиться общению, освоить мастерство выражения себя другим. Так сказать, освоить подачу себя. Впрочем, в России манера выражения себя вообще может оказаться своеобразной. В других странах она может не восприниматься адекватно. К примеру, Бориса пока не очень понимает Джеймс.
Но мой отчет-анализ перед самой собой — для успокоения себя. Мои мысли растекаются одновременно в сто сорок тысяч разных сторон. А ведь мне это несвойственно, я обучена останавливать ненужный бег мыслей. Наверное, цельному их течению в едином русле помехой служит внутренняя плотина. Я и пытаюсь вычислить главнейшие из внутренне ощущаемых препон. Ощутить их в себе.
Ощутить рассуждениями. Пока без медитации. Саи-туу… Миддлуотер…
Монах объяснил мне, почему Борис увидел меня миниатюрной. Оказывается, Борис «судил» обо мне, исходя из размеров моей ауры. Аура у японцев тончайшая. Крохотная. Множества крохотных эфирных тел в стране скученных местопребываний людей. Люди как будто вжаты друг в друга. Саи-туу научил и меня видеть ауру. Сумасшедший монах — таким он мне иногда кажется!
Это несложно, объяснял он мне, каждый умеет это в детстве, а потом без постоянного использования врождённое качество утрачивается. Но можно выучиться вновь. Надо внутренне психически и физически предельно расслабиться. Не курить, совсем не пить будоражащий кофе. За человеком, ауру которого я хочу увидеть, должен быть не пёстрый, но притемнённый фон, на котором я должна сфокусировать резкость зрения. Солнце должно быть передо мной, лучше не слишком высоко. Человек должен находиться справа или слева градусов под тридцать от солнечного луча, направленного ко мне. Аура, точнее, её часть — эфирное тело — видится как белесоватая, слабо светящаяся оболочка вокруг контура движущегося человека, обыкновенно она шириной со спичечный коробок. Почему движущегося? Так ауру легче заметить на первых порах.
Я довольно скоро натренировала моё видение ауры и теперь без сложных установок господина Такэда уже вижу больше: всю совокупность тонкоматериальных тел человека в виде лимонообразного кокона с вертикальным, а иногда изогнутым хвостиком вверху, вихревым жгутом над головой. Кокон имеет слабосветящуюся дюймовую кору-оболочку. И уже внутри кокона более темным контуром видится эфирное тело, пронизывающее физическое тело человека и выступающее у обычных людей за его материальные очертания на ширину спичечного коробка. Иногда я вижу, в какой цвет окрашено эфирное тело и как оно меняет цвета в зависимости от испытываемого человеком эмоционального, физического и морального состояния. Я очень-очень рада, что лучше поздно, чем никогда, всё же выучилась этому видению. Сейчас надо бы осваивать диагностику по ауре без приборов господина Ицуо Такэда, но на всё не хватает ни времени, ни внимания, ни сил.
Однажды, съездив ненадолго в Саппоро, я увидела там на улице в предвечернем освещении вереницу прохожих, живо напомнивших гравюру укиё-э, изображающую работников, спешащих на фабрику эпохи развития капитализма.
Множества «лимончиков», неторопливо двигающиеся по улице коконы с вихревыми жгутиками над головой. Вот как выглядят наши тонкоматериальные тела! Так они выглядели, конечно, и во времена Китагавы Утамаро и Кацусики Хокусая, но, однако же, и столь зоркие художники не подозревали о том, как и какими глазами надо смотреть на людей, чтобы увидеть в их облике очевидное.
В лице Бориса мелькнула тень усмешки, когда я рассказывала ему о моём открытии, он очень мягко заметил, что, если бы я настроилась на видение чакр, моё удивление возросло бы троекратно: эфирные тела людей при нормально работающих чакрах выглядят утыканными спереди, сзади, сверху и снизу вращающимися воронкообразными раструбами, через которые происходит обмен энергией и информационными программами с окружающим миром.
Хотя отдельные чакры я вижу, и от их вращения у меня начинает кружиться голова, в целом картину всех действующих чакр я ещё не наблюдала, но и сама мысль о подобном зрелище способна кого угодно лишить дара речи, я думаю.
Борис видит ауру или от природы, то есть со времени своего прежнего, действительного рождения, или же со своего нового рождения, осуществлённого с моим участием. Точнее уже не узнать. И я сожалею, что мне это не откроется. Потому что о Борисе ошё Саи-туу говорит, что в некоторых возможностях господин ушел далеко и находится намного впереди меня.
Борис способен мысленно изменять масштаб «изображения» и, при желании, увеличенно, как в микроскоп, «видит» отдельные клетки различных внутренних органов и живых структур, «видит» ядра клеток и внутренние структуры внутри клеточного ядра, вплоть до молекул ДНК и входящих в их состав оснований. Он рассказал, например, что любому человеку сразу после сна, не открывая глаз, посильно рассмотреть микроорганизмы, живущие в жидкости внутри нашего глазного яблока. Выучиться внутреннему зрению проще всего, начав с этого. Однако мы не любознательны и ленивы настолько, что не пользуемся всеми инструментами, дарованными нам природой, сгружая заботы о себе на докторов, бабок и колдунов.
Но и он сам интересуется, похоже, другим. Борис учится ощущать собственную душу. Он считает, что в нашем мире у обычных людей человеческая душа похожа на гигантский кристалл… Как же тогда неожиданно для нас могут выглядеть наши души в иноматериальных мирах после нашей смерти!
