Джеймс понял, что тягаться с Акико в восточной демагогии, не владея тем же специальным наработанным языком, что и она, он явно не сможет. И неохотно уступил.
Я же теперешним моим пониманием оцениваю полученную тогда подготовку, как необходимейшую. Ведь чтобы совершился хотя бы только один полёт, затрачивается вся дополётная жизнь. Как определить, что в её опыте было лишним? А я получал, ни больше, ни меньше, второе сознание. Первым моим сознанием я уже расплатился за возможность выжить и выйти в будущее.
Вспоминаю, что тогда, по мере нарастания моей способности понять, что меня готовят для чего-то серьёзного, у моих учителей долго не развеивалось опасение, как бы гора не родила мышь. Дело в том, что никто из них не был лётчиком, а соображающий в лётном деле Миддлуотер допускался только к обсуждению, но отнюдь не к назначениям лечения и учёбы.
Наверное, может быть такой полёт, подготовка к которому забирает всю предшествующую жизнь, и чем она насыщеннее, тем выше вероятность уцелеть и выполнить задачу. Ведь изменились и форма, и содержание полётов, когда за пилота машиной длительное время управляет автоматика, и надо не просто, расслабившись, контролировать работу устройств и систем, а, напротив, следить за техникой, пребывая в очень длительном полном сосредоточении, которое сродни медитации. Достижение такого сконцентрированного состояния требует и природных способностей, и глубокой психологической подготовки личности, — независимо от приборов оценивать местонахождение и положение машины в пространстве, чтобы при первых признаках отказа или боевом повреждении, взять на себя управление машиной и исполнение ею частной задачи в программе целого комплекса, в который, как боевые единицы, входят и твой летательный аппарат, и ты сам.
Существенно изменился и самый бой, от категории подвига приблизившись к обычной, если не рутинной, боевой работе, сопряжённой, тем не менее, и с физическими перегрузками и проявлениями бурных эмоций, которым опасно и нельзя отдаваться, но надо уметь ими квалифицированно управлять. Хотя холерики попадаются и среди бухгалтеров.
Значит, не избежать изменений в основе норм личности лётчика и его подготовке, в первую голову, психофизической, а также тренировке моторной памяти тела. Кто заранее может предсказать, что из заготовленного сработает, когда ударят колокола судьбы, и что именно поможет пилоту и машине выжить?
Мне кажется, именно тогда Акико увлеклась новой для себя прикладной авиационно-психологической тематикой и начала по ней работать.
И всё же тот приезд Джеймса Миддлуотера начал понемногу прикрывать эпоху изучения мной чистых космогонии и религий и подвигнул меня к освоению прикладных дисциплин, которыми я и до того начинал уже интересоваться, но тоже стал видеть необходимость перед получением специальных знаний усовершенствоваться в истории и философии. В итоге мне пришлось сократить сроки обучения и брать философско-исторические, естественнонаучные и специальные знания скопом.
В принципе, не всё ли равно, в каком порядке «загружать» необходимую информацию в компьютер, — лишь бы вся она сохранялась, — и машина не выдавала «глюки». Повторяю, компьютер оставался «протезом» моего неокрепшего сознания. Но если для компьютера безразлична очерёдность загрузки информации, то для людского сознания очерёдность получения знаний должна быть подчинена строгой логике. Моё же собственное сознание принуждённо подверглось спешке и «грузилось» по принципу: «Вали кулём — потом разберём». Поэтому я никак не настаиваю, что обучен и воспитан по принятым правилам — скорее, им вопреки. Однако…
Однако, всё, что находится внутри нашего сознания, располагается там в строгом индивидуальном для каждого порядке, в этом я с исследователями внутреннего пространства нашего сознания совершенно согласен. В этом каждый может лично убедиться. Всего-то и надо: лечь с закрытыми глазами и понять, в каких местах внутри личного поля сознания располагаются те или иные личные жизненные впечатления.
Что касается официальной космогонии, здесь, за неимением чего-то более нового, пришлось ограничиться усвоением вершков из теории Большого Взрыва, созданной лет за двадцать до окончания второго тысячелетия профессором Кембриджского университета Стивеном Хокингом о свершившемся рождении Вселенной и её грядущей гибели. Преподавал её мне господин Ицуо Такэда.
Я спросил господина Ицуо Такэда, что помешало частицам слиться вновь и взаимоуничтожиться, а не разлететься, в итоге разлетания породив живущую Вселенную?
— Слово Божие: «Будь!» Воля Божественного Творца. Я лично считаю так, — ответил господин Такэда. — И многие физики сегодня думают так же. Когда-нибудь появится и вразумительная теория на этот счёт.
Но дальше с удивлением я узнал от отца Николая, что Папа римский Иоанн-Павел II в девяностых, вроде бы, годах двадцатого века специальной энцикликой запретил научные исследования периодов до момента Большого взрыва. Кажется, он опоздал, заметил Такэда: информация о том, что происходило до Акта творения, и как в духовном, тонкоматериальном плане осуществлялся Акт творения, уже была на Земле задолго до решения Папы римского. Но господин Такэда предоставил мне найти её самостоятельно.
Джеймс Миддлуотер в очередной свой приезд уже на Хоккайдо, но ещё в чине полковника, пожелал побеседовать со мной. Разумеется, в первую очередь его волновали мои ответы на те вопросы, которыми он тогда занимался. Госпожа Одо уверяла его, что я совершенно пока не готов рассказать о последнем моем полёте на аэрокосмическом МиГе, но ему необходимо было лично в этом удостовериться. Он знал уже о том, что иногда мне удаётся «проходить сквозь время» в другое время и в другую обстановку и, с согласия Акико, лично присутствовал при таком непродолжительном эксперименте, о котором сделали видеозапись.
Уже после эксперимента я впервые смог посмотреть на нового себя на телеэкране как бы со стороны, и госпожа Одо разрешила мне бриться самостоятельно, перед зеркалом.
В ходе опыта у меня не получилось «попасть» ни на авиабазу на Евразийском материке, с которой мы с Джорджем Уоллоу тогда стартовали, ни «встроиться» в кабину МиГа уже в полёте. Тогда Миддлуотер, недолго думая, попросил меня подробнее рассказать о Гульчохре и попытаться «поговорить» с нею. Акико была шокирована, поскольку не ожидала от Джеймса прямого, недостаточно корректного, задания мне «переместиться» во времени да ещё к какой-то Гульчохре, которую на самом деле я никогда не знал. Но вынуждена была согласиться и, мне кажется, подтолкнуло её к вымученному согласию не только любопытство учёного, но и человеческий интерес — желание знать причину драматичности судьбы себе подобной, а также чисто женское любопытство по отношению к просто другой женщине, чем-то привлёкшей внимание.
Когда позже вместе с Акико мы ещё и ещё просматривали видеозапись эксперимента моего перемещения во времени, мне, откровенно, стало не по себе. Зрелище оказалось почти на пределе моих пока слабых нервов.
Камера документально зафиксировала, как я лежал с закрытыми глазами и пытался, по заданию Миддлуотера, «настроиться» на Гульчохру.
Но в постели мне вдруг пришло в голову, что, если я сейчас увлёкся философией, то неплохо было бы подсмотреть, как работал какой-нибудь из великих философов прошлого. Скажем, диалектист (или диалектик?) Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Спросить бы его, верил ли он в Бога, когда преодолевая противоречие между кантовскими антагонизмом и антиномией, вводил понятие «абсолютной идеи»? В моём самовольстве я, правда, не сознался, хотя впечатления сразу выкладывал на запись подробно. А что? Если мы можем путешествовать в интересующее нас поле времени, отчего бы не попробовать?
Мне показалось, что я легко смог бы попасть в его рабочий кабинет, предположим, где-нибудь в конце восемнадцатого века. Я еще продолжал обдумывать, как бы Гегель отнёсся к тому, что перед его взором внезапно материализовался бы субъект, живущий на двести с лишним лет позже, и что пришлось бы предпринять мне, как успокаивать пра-мудреца, если бы он вдруг испугался.
