Земную короткую жизнь люди склонны строить по более простым правилам. Они проще божественных законов и не всегда выверены научно. Зачастую людские приёмы интуитивны, и это совсем не плохо в тех случаях, когда человек умеет работать и взаимодействовать со своей интуицией. Саи-туу рассказывает госпоже об этом, поскольку она готова воспринимать. Ведь не говорят детям о том, что интересно и понятно только развитым, взрослым. Это взрослым интересно знать и о том, что находится дальше вытянутой руки. Хотя и не всем. Причиной потери интереса является ограниченность понимания пути развития. Но, может быть, и сам Саи-туу страдает ограниченностью понимания, кто знает?

— Откуда Саи-туу родом? — спросила я, тщетно стремясь сбросить с себя полудремотное оцепенение и изо всех сил пытаясь выучиться, не прерываясь, мыслить, пребывая в нём. — И кто его родители?

— Саи-туу помнит об этом, о госпожа, — ответил монах. — Важнее другое — для чего Саи-туу здесь? От родителей у человека тело и первоначальные мысли о себе и мире. Он глубоко чтит своих родных, но в некоторых вещах ни родители, ни друзья — никто не помощники: ведь со своей душой должен разговаривать сам человек, нельзя передоверить этого никому. Тем более, людям неумелым.

Госпоже также было бы исключительно важно узнать о предыдущих воплощениях её души. Как всякой и всякому из живущих, да просветятся они и просветлят свои души, да задумаются наконец о том, куда идут, и да будет высок осмысленный путь их. То, что госпожа часто вспоминает своего земного отца, вовсе не многое может добавить в её служении, хотя хорошо, что госпожа любит отца и чтит. Госпожа сама должна научиться общению со своей душой. С душой отца. С душами других людей. Общение душами знаменует более высокий уровень развития личности способных к таким контактам, и более богатые возможности и результаты совершенного общения. И потому первое, чем был озабочен и занят, пребывая у госпожи, Саи-туу, было резкое увеличение энергетических возможностей и госпожи, и господина Бориса для преодоления хронологических, то есть временных и энергетических препон.

И госпожа, и господин окружены созданными Саи-туу незримыми помощниками, особыми могучими искусственными сущностями, специализирующимися на том, чтобы в тысячи тысяч раз увеличить и поддерживать энергетические потенциалы своих хозяев, опекаемых и обслуживаемых этими сущностями. Созданы Саи-туу и охраняющие территорию лечебницы сущности. Поэтому в лечебнице никакой враг, ни внешний, ни внутренний, госпожу не потревожит. Саи-туу создал и толковых незримых подсказчиков, своеобразных советников, помогающих и господину Борису, и госпоже, на их пути.

— А в ком была душа русского лётчика в её предыдущем воплощении? — неожиданно для самой себя спросила я, не очень вслушиваясь в старческую воркотню монаха, не очень её понимая и размышляя о том, что определённой цельной логикой проповедуемая стариком необычная философия, к моему удивлению, обладает.

Саи-туу покачал головой:

— Потом. Об этом может поведать только он сам, когда выздоровеет и если захочет. Это очень серьёзная тайна. Глубоко личная, как характер линий жизни и судьбы на ладонях и ступнях, которые нельзя показывать никому, чтобы открывшимся о человеке сокровенным знанием не смог воспользоваться враг. Во избежание предъявления жестокими людьми претензий новому воспреемнику души за земные долги человека её предыдущего воплощения. Люди ведь часто путают одно с другим, то есть человека — лицо физическое — и его душу — дар Божий, а хотят слишком многого любыми путями, часто незаконными, негуманными.

Саи-туу знает только, что обязан помогать господину Борису этот и ещё три последующих жизненных цикла за очень важную услугу в прошлых перерождениях.

Саи-туу заговорил вновь, и я подчинилась успокаивающему воздействию его мощнейшей энергетики. Он продолжал рассказывать мне о своих представлениях, готовя меня к дальнейшему, что нам предстояло, а мне вспомнились светлые корпуса клиники из стекла и цветного бетона на окраине провинциального тихого Дельфта и вслед за тем — давние образы такой далёкой от меня и вечно милой сердцу Голландии.

Шуршание автомобильных и велосипедных шин по асфальту, огни светофоров и терпеливо стоящие на перекрестках мокики и мини-мотороллеры с юными мамами в круглых шлемах, а сзади, к багажникам приторочены плетёные корзинки, из которых высовываются детские головёнки тоже в мотоциклетных маленьких шлемах.

Дети… Маленькие дети, отрада женских глаз.

Только в Нидерландах я впервые всем естеством своим поняла, что когда-то тоже смогу стать матерью, хотя и знала это с детства. Но — когда же?.. И неужели, чтобы это понять, обязательно необходимо было приехать в Нидерланды?

Зеленоватая спокойная гладь городских грахтов — каналов, на берегах которых молчаливо проживают свои многовековые жизни краснокирпичные дома под черепичными крышами. Тихое спокойное дыхание струй серебряного ветра над грахтами. Перестук клоомпс — деревянных башмаков — по дочиста вымытым плиткам тротуаров вдоль бесконечных витрин с выставленными по большей части жёлтыми кругами сыров.

Не сохранившаяся харчевня на площади Старого рынка, на её верхнем этаже в семнадцатом столетии творил за изредка получаемые от богатых заказчиков гроши, которых едва хватало на хлеб, сыр и малосольную селёдку, третий гигант из созвездия величайших фламандских художников — после Рембрандта Ван Рейна и Франца Хальса — Ян Вермеер. Это он написал знаменитейшую «Кружевницу», не дававшую покоя испанскому оригиналу Сальвадору Дали, который искал ассоциаций или аналогий с ней в фаллических символах — чуть изогнутых, напряжённых носорожьих рогах.

Имена элиты, жившей с Вермеером в одно время, рядом с которой бедствовал художник, а после его смерти голодала его вдова, не зная, чем в первую очередь накормить детей, никто не вспоминает. Но рядом с сегодняшним городским торгом Дельфта я всё-таки отыскала табличку с надписью о том, что некогда стоял здесь дом Мехелен, где в октябре 1632 года родился художник Ян Вермеер.

Почему мне вспомнилось об этом во время рассказа старого монаха? Почему именно в Дельфт для усовершенствования в профессии привела меня судьба, о непреложности, незыблемости и неумолимости которой в юности я ещё не задумывалась и просто жила, не ища особенных приключений? Что необходимо было мне уяснить для себя тогда, пребывая среди средневековых образов самого голландского из голландских городов? Почему вдруг вспомнился мне благословенный, тихий, провинциальный Дельфт сейчас, под убаюкивающие внушения монаха Саи-туу?

Почему вспомнился этот дивный исполин среди творцов художественных живописных образов — Ян Вермеер? Чем близок лично он лично мне?

Саи-туу между тем положил в стоящую неподалеку жаровню несколько негромко стукнувших камешков. По комнатке поплыл дым, запахло ладаном и — пряно и остро — какой-то редкостной медленно тлеющей травой.

— Пусть госпожа хорошо представит себе, как врач, как устроен внутри себя господин Борис, — негромко проговорил Саи-туу. — Его кости, жилы, нервы, сердце, печень, так?

Он не попросил меня не напрягаться, не попросил, при всей моей сосредоточенности на предмете или объекте медитации и отключении посторонних мыслей, сохранять расслабленное и созерцательное состояние ума, но я и сама знаю об этом непременном условии. Я повиновалась внушениям старого монаха.

— Госпожа вошла теперь в состояние изменённого сознания, сохранив ясность мысли. Госпожа пусть сосредоточится, думает о больном и смотрит на облако дыма, — повторил Саи-туу.

— Да, я вижу, как всё это проступает на облаке дыма, — несколько удивилась я, вглядываясь в объёмную многокрасочную картину, воссоздающую человеческое, более того, узнаваемое Борисово тело. — Ясно вижу его кости, мышцы, сосуды… Нервы, мозг… Внутренние органы…

— Госпоже лучше пока не говорить, надо сосредоточиться без напряжения и использовать всю энергетическую мощь, которой госпожа теперь обладает, — я интуитивно ощутила в себе то, о чём молчаливо сообщил мне Саи-туу. Энергетический луч я направила от своего межбровья на медленно расплывающийся перед нами дым.