Новая странная иллюзия накатывает на меня, не вырывая из кабины бомбардировщика:
— Через минуту — боевой, чиф-пайлот, — напоминает штурман, скорее всего, не впервые. Он отвлекает. Как раз перед тем, как Голдмену открыть рот, я размышлял о том, почему оказался в действующей армии, в дальнебомбардировочной авиации, в параболической кабине опередившей время «Сверхкрепости». Почему стал летать на военной машине Майкл Уоллоу? Не путь ли Сент-Экса, французского и всемирного писателя и лётчика Антуана де Сент-Экзюпери, подсказал дорогу мне? Да разве был я тогда знаком с его сокровенными письмами любимой жене Консуэло?
Штурман отвлекает, но я рад, что снова не один, что слышу его, что вижу строй авиасоединения — стаи сотен серебряных «гусынь» и их бледнеющие следы в небе. Почти светло. Кажется, выпала из меня какая-то часть моего жизненного времени… Я, во истине, пребывал в совсем ином мире. Что это со мной? Господи, что это со мной?!
— Сброс! — Снова штурман. Доклад Голдмена означает, что он наконец отбомбился, и пять с лишком тонн бомб, привезённых моей «Сверхкрепостью», нащупывают с высоты небес сквозь рассекаемую толщу воздуха цилиндрические баки нефтебазы и похожие на чёрных пиявок алчные субмарины в порту. И какая-то часть бомб, если не все, попутно поразит теснящиеся вблизи порта торговые и рабочие кварталы игрушечных убогих деревянных домиков с картонными стенами и раздвижными перегородками, затянутыми бумагой.
Их обитатели давно оплатили и чёрную вязкую нефть и примитивное, с точки зрения вечности, стареющее сразу после создания оружие своим хроническим недоеданием, рабочим потом и здоровьем. И теперь вместе с дымом от лачужек к вечным небесам поднимется и их пылающая кровь, чтобы затем осыпаться на пожарища их земных жилищ седым горячим пеплом. А сами эти неизвестные мне люди превратятся в безмолвные жемчужины в небе. В последнем запоздалом прозрении они не успеют послать последние проклятия всему странному жестокому миру и мне — их убийце. И той лучшей жизни, какой они так никогда и не узнают. Потому что смерть от бомб — быстрая. Я — возмездие им за то, что они согласны жить так, как живут… За то, в итоге, что они, начав войну, сами пожелали умереть так, как им ныне предстоит, от чужих бомб.
«И аз воздам…», прямо по Библии…
Но самолёт всё ещё тяжёл. Гусыня не рассталась со своими яйцами, идёт в воздухе грузно, плотно, ровно. После освобождения от бомб облегчающего рывка кверху не последовало — вот новая для меня загадка в каком-то из сквозящих друг в друге миров…
Что подводит меня — память или сознание? Я решил включить радио лишь после того, как мы отбомбимся, чтобы ничем не отвлекаться на боевом курсе, и делаю это немедленно вслед за сбросом, потому что не могу не верить безупречному и проверенному штурману. Не рехнулись же мы с ним оба одновременно?
В наушниках оглушающая сумятица…
Да, в наушниках бесподобная оглушающая сумятица дюжин одновременных воздушных боёв. Я уловил её прошлой памятью и только потом включился в происходящее. Впереди, ещё до подхода армады бомбардировщиков, уже началось ожесточённое сражение в небе над Токио. От множества будоражащих человеческих голосов, лая команд, выкриков, стонов, треска и скрежетов, неожиданно прорвавшейся откуда-то музыки, новых воплей, предсмертного хрипения, ругательств и нечленораздельных выкриков я прихожу в себя. Сознание приобретает предбоевую чёткость.
— Через десять минут — боевой курс, чиф-пайлот, — предупреждает штурман из своего курятника в самом носу кабины.
— Понял.
Ничего я не понял, отозвался автоматически. И не понял, не уловил, памятью или предчувствием был охвачен всего минуту назад, словно обрывками сна. Уже без эмоций напоминаю стрелкам о разрешении вести огонь по неприятельским истребителям без дурацких запросов позволить стрельбу.
— Лупите что было сил, парни, как только возникнет малейшая угроза атаки! Валите их всех!
Значит, действительно ещё не бомбили. Только-только входим в ближнюю зону противовоздушной обороны. Так пораньше надо было вспомнить о стрелках. Двое из них — новички, предполётный инструктаж выветрился из их костяных лбов ещё до старта.
Судя по «плотности» шума в эфире — бой обычный. Полковник Грейзер три дня назад признался, что ждёт, когда же авиация у японцев пойдет на убыль. Ведь только что стёрли с лица земли их завод авиадвигателей в Акаши. Наших потерь над Акаши почти не было — из-за внезапности налёта. А над Токио снижения активности их авиации пока не заметно. Просто временами их самолётов взлетает нам навстречу немного поменьше. Но дерутся они зверски, один самурай в нечеловеческом состоянии боевой ярости способен броситься на дюжину наших машин. И успевает нескольких сбить, пока не свалят и его. Бывает, что и уйдёт.
Кристофер Виг, командир борта N44-86297, имевшего свойское неофициальное наименование «Детройтский джаз», собирался заключить с начальником ремонтников Джейкобом Портером пари, что по крайней мере до Рождества, до Нового 1946 года, прыти у японцев не убавится, несмотря на то, что устаревающие аэропланы у них уже наполовину деревянные из-за нехватки металла. Собирался, но не успел. После рядового налёта на рейд Нагасаки он успокоился вместе с «крепостью» и экипажем на дне шельфа в проливе Осуми из-за прямого попадания зенитного снаряда в кабину — вот же дичайший случай!
О предстоящем пари знали многие, кроме, как ни странно, полковника Грейзера, который почти не интересуется жизнью и бытом в экипажах — он у нас орёл, и по определению превыше всего земного. Повторно заключить несостоявшееся пари желающих пока не нашлось. Думаю, из суеверия. Молоденький стрелок кормовой артустановки из летевшей впереди машины капитана Даррелла увидел, как у «крепости» Вига в огненном шаре вдруг исчезла вся носовая часть фюзеляжа, а бомбардировщик как ни в чём ни бывало всосал факел и потом с четырьмя по-прежнему работающими моторами какое-то время продолжал лететь сам собой с остатками экипажа в своем обезглавленном чреве, разверстом напирающему потоку. Бедный парень от потрясения тронулся умом: обливался слезами и, не переставая, вопил, что не допустит, чтобы его возил по воздуху безголовый «агрегат». Ему ведь из его места в корме удалённого в обоих реалистических смыслах носа собственной машины не видно. Вот, наверное, он и испугался, что вовремя не заметит, когда его «гусыне» самураи неожиданно отсекут клюв вместе с головой.
Густо-синее небо над головой, а в правом секторе, на северо-востоке, за круглым шлемом Дигана, уже заметно порозовело.
— Чиф, внимание, снизу-спереди «Тони», — штурман раньше меня заметил японцев, мне их, как и второму пилоту, из-за приборной панели просто пока не видно.
— Продолжайте наблюдение, капитан Голдмен.
Грегори Диган оцепенел и напряжённо всматривается в сереющий воздух перед собой. Он мгновенно возбудился от обычных слов штурмана, потому что по неопытности не понимает, что атака спереди сейчас маловероятна: вражеским истребителям недостает высоты.
— Диган, даже поднявшись и проскочив сквозь хвост строя нашей группы, японцы практически не успевают развернуться и догнать нас.
— Да, сэр.
— Наши скоростные машины поспешат далеко уйти, пока вражеские истребители будут проделывать свои эволюции. Японцы и не станут разворачиваться нам вдогонку, им ничего другого не остаётся, кроме как снизу идти в лоб «крепостям», следующим за нами.
— Я понял, сэр. Хорошо.
«Боинги» хоть не намного, но на высоте всё же быстроходнее этих остроносых «Хиенов» — «Ласточек» — Ки-61.
Японские высотные перехватчики «Тони», так мы кодированно их называем, чтобы лётному составу и высшим штабам сразу, без растолкований, было понятно, о каких машинах, встретившихся в воздухе, зашла речь, довольно красивы и, наверное, легки и приятны в управлении. Их техническая архитектура элегантно пластична. Эти Ки-61 «Хиен», выпущенные фирмой «Кавасаки кокуки», имеют поджарый, вытянутый, как тело гончей собаки, фюзеляж и развитые, непропорционально длинные, почти планёрные сорокафутовые крылья. В их истребительных статях чувствуется кровное родство с германским «Мессершмиттом-109», а особенные крылья даны им для таких стратосферных высот, которые, как говорят, нордическим арийцам — пилотам «Мессершмиттов» — поначалу и не снились. Наверное, только наши лётчики-истребители, повоевавшие и в Европе, и здесь, знают, правда это или нет. Но лицензионные немецкие двигатели остались с прежней мощностью, и уже не отвечают сегодняшним требованиям боя. Заменить движки японцам реально, в больших количествах, нечем, и абсолютно ясно, что красавцы-истребители теперь обречены.
