— Допускаю и это, но вынужденно… — Миддлуотер осекся и задумался. — Не тихое человечество, а какой-то зверинец! Что ж, тогда… Тогда… — После короткой приостановки волнения полковник разъярился, вновь засверкал глазами и приглушил голос: — А если он не спятил? Притворяется? Тогда, пожалуй, с ним надо понастойчивее поработать, тогда он, глядишь, кое-что поинтереснее библейских биографий Адама и Евы сможет вспомнить!

— Джим, не стоит спорить. Спор неконструктивен. Остынь. Ты не детектив, не прокурор и не судья, а я не адвокат русского лётчика. Не нападай. Мы в одной команде.

— Эйко, дорогая, я в этом деле назначен именно куратором! Поэтому не станем тратить времени на пустые извинения. Эйко, без обид, поверь, мне тоже с тобой сложно — в наших странах различный подход к проблемам: в Японии первостепенное значение уделяется философскому и эстетическому аспектам, только потом рассматривается полезность, а мы, практичные американцы, — прагматики. У нас во главе угла моменты чисто утилитарные. Поэтому плюнем на ненужные реверансы. К делу! Продолжаем. Пожалуйста, выведи на монитор портреты тех, кто непосредственно работает с Борисом.

Акико коснулась клавиши внимания и продиктовала задание карманному компьютеру, поднеся его к губам. С Борисом непосредственно контактировали два помощника госпожи Одо по лаборатории, православный священник и буддийский монах, которым Миддлуотер сразу заинтересовался:

— Этот бонза откуда ещё тут взялся?

— Да это… Он мой старый друг, — солгала Акико в интересах дела и привычным жестом пригладила правую бровь. — Я попросила его помочь, и Саи-туу был настолько любезен, что согласился.

На самом деле пожилой монах появился вблизи лечебницы неожиданно. Охранник, заметив монаха в жёлтом одеянии мирно сидящим на газоне перед въездом в зелёный парк, в центре которого располагались лабораторные и больничные корпуса клиники госпожи Одо, опешил было и подумал, не примерещился ли ему этот пришелец. Охранник мог бы поклясться, что по шоссе, на которое он посмотрел за пару минут до появления монаха, не проезжала ни одна автомашина. Не приближался со стороны окраинных кварталов и сам этот монах. По сторонам от новёхонького двухкилометрового шоссе от города к клинике не было пока высажено ни деревца, и в чистом поле укрыться ярко одетому человеку было совершенно невозможно. Поэтому охранник предположил было, что посреди газона якобы «медитирует» виртуальный развязный рекламоноситель, сродни тем, что приятным женским или мужским голосом убеждали срочно завернуть в супермаркет и купить жевательную резинку, рисовые шарики, чизбургеры или напитки, но тут же вспомнил, что законодательно такие рекламные штучки в транспортных средствах, жилых частных территориях и офисах теперь запрещены.

Посомневавшись, охранник доложил о появлении перед лечебницей странного монаха и получил от начальника приказ продолжать наблюдение. В бинокль было заметно, что монах и не глядит сквозь заграждения на охраняемую территорию, сидит смирно в своем ярко-солнечном, но пропылённом одеянии, расправив на коленях широкие складки одеяния, внешне похожие на свободно ниспадающие рукава, раскрылившись, как наседка на гнезде с вылупившимися цыплятами, и вообще не поднимает глаз. Охранник припомнил, пока колебался, опасен ли старик, что подобные позы принимали буддийские монахи перед тем, как облить себя бензином и поджечься в знак протеста против очередной войны или нарушений прав человека, но совершали свои жуткие аутодафе не на пустырях, а в местах многолюдных, публично. Он забеспокоился и настоял, чтобы к неизвестному подошёл кто-нибудь из руководства.

Вышедшему за ограду Фусэ, помощнику госпожи Одо, Саи-туу объяснил, что пришёл к госпоже сам, поскольку ощутил внутри себя, что здесь в нём возникла нужда.

Тогда с монахом встретилась и сама владелица клиники.

— Саи-туу не знает важного, но несчастного господина, которого госпоже предстоит лечить, — проникновенно глядя в глаза владелице лечебницы, еле выговорил монах, именуя себя в третьем лице и с трудом подбирая японские слова. — Если Саи-туу скажет, что его чувствует, поэтому пришёл помогать здесь, госпожа поверит? Бесплатно, без денег, это долг.

Госпожа Одо немного удивилась, но поверила, хоть и не сразу и не словам. Саи-туу настолько мучительно подбирал и так замедленно произносил нужные слова, стараясь, чтобы поняли совершенно определённо, о чём он хочет сказать, что допытываться у него о чём-либо было сущим наказанием. И понимал японский язык с трудом, английского же не знал вовсе.

Охранник показал монаху на его холщовую сумку на плече, и тот безропотно протянул её для проверки: косточковые чётки, истёртый то ли свиток, то ли коврик с еле различимыми письменами, небольшой молитвенный барабанчик, да ещё деревянные чашка для питья и миска для подаяний.

— Чем у тебя занимается этот монах? — поинтересовался американец.

— Ухаживает за больным. Изумительно искусно успокаивает его, это для нас очень важно. По углам комнаты и под кроватью лётчика положил по горсти риса от злых духов. Разбрызгивает с заклинаниями подсолённую воду. Читает молитвы, вращает молитвенный барабан, поет свои сутры…

«Какие-то дико восточные штучки», подумал Миддлуотер и нетерпеливо, от спешки ещё более невнятно продолжал:

— «От злых духов…» Сутры… Бред!.. Ну пускай и дальше поёт. О'кей. Хочу теперь понять, — видно было, что Миддлуотер озадачен уже всерьёз, — твой лётчик оперирует сведениями, которыми не должен и не может владеть. Какому нормальному человеку нужны такие огромные количества, невероятные массивы ненужной информации? Есть ли вероятность того, что он предчувствует какие-то знания, что он просто вытаскивает их из будущего? Точно так же, как из прошлого? Это что — спиритизм? Он кто — медиум?

Акико неопределённо коротко пожала плечами. Из опыта общения с богатыми клиентами она не принимала на веру чужие мнения, но избегала употребления слова «нет»:

— Рано, пока слишком рано делать даже предварительные прогнозы. Снова твоя однозначность?..

— Он не рассказывает, как попал в такое состояние? Хоть что-нибудь он вспоминает по существу, по интересующим нас проблемам?

— Об этом, Джим, мы можем судить пока только косвенно. Тот же филолог из города Нагоя, а у него ещё и второе высшее образование, он психолог, так вот, он обратил внимание, что всякий раз, начиная своё повествование с ощущения пребывания себя в кабине «Сверхкрепости», с неимоверного вращения стрелок бортовых часов в обратную сторону, лётчик как будто насильно заставляет себя входить в это состояние. Его рассказ очень тяжёл. Ему неимоверно трудно. Он как будто не может рассказывать, он словно занят другим. Он словно погружается во внутренний мир другого человека, во внутреннее состояние совсем иной души. Не самый короткий путь к чудесному спасению, но, как оказалось, безупречно сработавший…

— Ты хочешь сказать, что Густов оказался способен спланировать своё движение по такому пути? Он хоть что-нибудь планирует, Эйко? Я, честно говоря, не понимаю, как свихнувшийся может сочинять достаточно правдоподобные рассказы от лица другого человека? Не всякому нормальному по силам такое!

— Вдумайся, Джеймс, что ты только что сказал?! Да ведь это делают многие сумасшедшие. Кто-то воображает себя Наполеоном, кто-то водопадом. И красочно повествуют о своих ощущениях. Некоторые даже довольно артистично исполняют роли водяных струй.

— Я действительно не то сказал; мне хотелось спросить, каким образом он строит модель мира, о котором правдоподобно, если не правдиво, рассказывает?

— Боюсь, Джим, мы сегодня не очень продвинемся. На твой сложный вопрос весьма простой ответ: он строит модель мира возможного. В этом смысле он делает то же самое, что и любой из нас, вполне нормальных людей. Согласись, картина мира, представляющаяся каждому из нас, глубоко субъективна, хоть охрипни, доказывая, что именно ты, и никто другой, объективен в своих истолкованиях. Вот поэтому мы и представляем себе мир возможный, а не тот, который, может быть, и существует в какой-то реальности. Индуизм и буддизм прямо говорят об этом: окружающий нас мир — не более чем иллюзия. Вдумайся, Джим, ты сам что из себя представляешь, сбросив костюм или военную униформу? Ты, твоя личность, любые чувства и навыки — это всего лишь твои сознание и память! Больше за душой у тебя ничего нет! Правда, у меня язык не повернётся сказать о тебе, что ты — иллюзия. И о себе тоже. Ты ведь мне неплохо платишь!