В свою очередь, и тот, рано ушедший японский военный лётчик с его несокрушимой силой духа, великолепный мастер воздушного боя, человек высокой культуры, тонко ценящий музыку и живопись, наизусть знавший множества прекрасных образцов древней японской поэзии, погибая под воздействием неодолимой мощи истребителей ВВС Соединённых Штатов Америки, в последнюю, ещё сознательную секунду жизни остро, жестоко возненавидел войну, но благословил родных, авиацию и литературу. Он понял, что и авиация, и литература должны защищать каждого человека и отстаивать его интересы, не пасуя ни перед кем. Вольно или невольно он завещал мне свою глубокую к ним любовь. И стойкое убеждение не сдаваться никогда. Никому.

Мне же, если в момент ухода сохранится сознание, и такая благословенная возможность явится, ещё предстоит задумать моё последнее желание, чтобы и в следующем перерождении, или воплощении, наше общее со всеми моими душегенными предками сознание получило безусловное дальнейшее развитие в соответствии с Божьим планом. Я не могу, да и не должен чувствовать моей личной вины за всё, что было совершено турком или японцем и их и моими ещё более отдаленными душегенными предками по отношению к болгарам, грекам, румынам, евреям, армянам, немцам, итальянцам, арабам, папуасам, русским и кому бы то ни было, иначе мне придется предъявить аналогичные претензии к тем, кто в прошлой жизни хоть как-то третировал мою нынешнюю Родину — Россию, а это, согласитесь, прозвучит нелепо, по крайней мере, в бездуховном сегодня, и не будет хоть сколько-нибудь правильно понято ещё и завтра. Спросите-ка кого-нибудь: «Ты почему перешел Неман с наполеоновской армией и с оружием в руках ступил на русскую землю в 1812 году?» — как этот человек одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого, к примеру, года рождения на вас посмотрит и что о вашем душевном здравии подумает? Да это дико! Просто ни в чьей голове подобное сегодня не укладывается! Так лучше жить таким образом, чтобы ни от кого претензий не иметь и ни к кому претензий не предъявлять. И никаких бы эмоций — ровное, пустое место!

Но от кармической ответственности за содеянное душегенными предками и мне, и этому человеку, если даже он и не слыхивал о законе кармы или не признаёт его прямого действия, избавляться необходимо. Чем раньше, тем лучше. И да прозвучит это совершенно серьёзно.

Потому что завоеватель образца 1812 года в усугубление наработанной им в Европе кармы мог стать агрессором в 1914, 1939 или 1941 годах. Он мог позже оказаться во Вьетнаме, Египте, Ливане, Никарагуа, Гренаде, Ираке, Кувейте, Курдистане, секторе Газа или в Косово в бывшей Югославии и уже в двадцатом веке персонально схлопотать себе ещё более страшное следующее воплощение. В наступившем двадцать первом веке, к сожалению, тоже. Явится на белый свет младенцем с дикими аномальными отклонениями, удивляя родителей и врачей. Или не родится.

Ныне же помяну новопреставленную Ёко и её погибшего в 1945 году мужа-лётчика трёхстрочным хокку тонко-печального и в душу проникающего поэта Иссы. Хокку пришло ко мне через десятилетия сокровенной, изглубинной памятью вместе с частью души японского военного лётчика Набунагэ и вновь, уже переведённое на русский, запечатлелось глубоко и в моём сердце:

Верно, в прежней жизни

Ты сестрой моей была,

 Грустная кукушка…

И всё же очень больно от мысли, что здесь, в нашем созданном таким изумительно прекрасным мире мне уже никогда не увидеть Ёко, о юной прелести и озорстве которой я так ещё недавно трепетно вспомнил и сердцем поверил вновь открывшемуся знанию, что она всё ещё живёт, хотя и вдалеке от меня. Обогнала годами и оказалась уже намного меня старше. И вновь обогнала, уходя насовсем. На самом дне поминальной шкатулки, сокровенной части моего сердца, с печалью воздвигну ещё памятную пирамидку из лаконичного трёхстрочия на русском:

Ушла…

 И скорбь

 Не восполняет.

Нет, милая-милая и за восточными рубежами уже не просто далёкая, а бесконечно далёкая Ёко, не дано нам было встретиться на этой земле, в этой жизни и этом времени вновь. И с этим мне теперь тоже надо выучиться жить. Это так естественно, когда в быстротекущей жизни встречаются мужчина и женщина, и в их сердцах возникает влечение друг к другу, а мы, чужие им люди, искренне сопереживаем, смогут ли, сумеют ли они, эти незнакомые нам и поначалу друг другу мужчина и женщина, выстроить путь от души к душе, получится ли у них соединить свои судьбы. Нам понятен мудрый язык, на котором происходит заинтересованное общение их сердец, потому что любовь от начала веков живёт и в наших сердцах, и в самой сокровенной глубине сердечного тайника каждого человека от жизни к жизни накапливается чудесный сплав любви радостной, живой и деятельной, с печальной и светлой памятью о любви, отгоревшей и отсветившей в уже невозвратимые, навсегда ушедшие дни.

Десятки лет и тысячи километров были между мной и тобой, а теперь возникла и грань между нашими мирами, драгоценная, навсегда ушедшая, Ёко. О, сколько чудных тайн в этом странном мире между мужчиной и женщиной…

«Ла-ла-ла, па-ба-да-ба-даб, па-ба-да-ба-даб…

Ла-ла-ла, па-ба-да-ба-даб, па-ба-да-ба-даб…»

Спасибо Вам, маэстро Франсис Лей. И моему сердцу, в огорчении занывшему от подступивших печалей, стало всё-таки чуточку легче от Вашей прекрасной музыки.

Да, вот такая получилась музыка когда-то бывшей Истории Любви.

Чудесный мир в дар тебе, далёкая дочь Анико. Не горюй…

Сайонара, драгоценная, не моя, и всё-таки и моя, Ёко…

Прости и прощай!

Глава четвёртая

МИРОМ ПРАВЯТ НЕ ДЕНЬГИ, А ТЕ, У КОГО ИХ ОЧЕНЬ МНОГО

9. Не близко и не далёко — среди нас

— Дорогой, не теряй нас, мы с Дайаной уезжаем на благотворительный вечер в пансион к Элис! Мальчики, развлекайтесь без нас, одни! Айви! Хови!.. — Нэнси Миддлуотер взмахнула сумочкой и, не дожидаясь ответа от мужа и гостя из России, легко взбежала по ступеням в дом из замощённого каменными плитами патио. Через секунду её и Дианы каблучки зацокали, удаляясь, из глубины бесконечной анфилады перетекающих друг в друга залов протяжённого одноэтажного дома на обширном ранчо небольшой семьи Миддлуотеров.

Двое мужчин, один пожилой, плотный и седеющий, другой заметно моложе, комфортно устроившихся за круглым столиком для неторопливого обсуждения в обширной тени высокого и густо покрытого листвой дерева грецкого ореха, без выражения посмотрели ей вслед. Пожилой, Говард Миддлуотер, ответно приподнял несколько пальцев. Старший брат Бориса Густова, Иван Кириллович Августов, не пытаясь привстать из-за больной ноги, заживающей после восстановления левого коленного сустава, успел только односложно ответить:

— Нэн!..

— Благодаря Интернету, — старательно, на своём не вполне совершенном русском языке и с неустранимым акцентом, продолжал прерванный разговор Миддлуотер, наполняя бокалы апельсиновым соком, — сейчас все на земном шаре могут знать практически всё то же, что и мы. Удивительно, насколько быстро стала распространяться любая информация. Мгновенное воздействие на миллионы людей!

— Да, любая. Но без гарантии достоверности, — отозвался русский, — это константа, что ни хуже, ни интереснее. Деньги тоже можно за секунду перегнать с континента на континент, не надо неделями везти сундуки с золотом на корабле. Кроме того, узнать всё невозможно. Обновляются текущие условия, но это как всегда. Мы с тобой не виделись ровно два года, с начала мирового финансового кризиса в две тысячи восьмом. А что в людях изменилось, кто-то представляет себе, что дальше делать?