Думается, завешивают зеркало для того, главным образом, чтобы не шокировать живых возможным, но неожиданным для прощающихся видом уходящей фигуры покойного, представленной тонкоматериальными телами, обычным глазом не замечаемыми, однако при подобравшихся условиях отражающимися в некоторых зеркалах. А завешивают, на всякий случай, все зеркала. Кто же знает, вдруг да отразят? Предполагаю, старые зеркала с ртутной амальгамой, а ртуть — металл тяжёлый, очень просто «проделывают» такие штучки, а новые, с лёгким алюминированным покрытием, оказываются для этого менее «способными». Могут отражаться в старинном, «тяжёлом» зеркале не обязательно «души» новопреставленных, но и какие-нибудь другие иноматериальные сущности. Вот у Михаила Афанасьевича Булгакова из зеркала в проклятой квартире N50 вышел рыжий демон Азазелло.
Так что и здесь, скорее всего, обычная повседневная путаница в людских представлениях: вряд ли уходит через зеркало душа, а способны отразиться в нём всем или не всем своим комплексом тонкоматериальные тела, аура умершего человека. Значит, отразятся и другие тонкоматериальные объекты со сходными вибрационными характеристиками. Можно создать зеркало с покрытием из ещё более тяжёлого металла, чем ртуть. Разобраться и подобрать материал, не просто отражающий, а по сути, преобразующий излучения от объектов из высокоразмерных пространств в видимые глазом и оптикой картинки или образы, воспринимаемые другими органами чувств — для всех желающих в нашем мире. Чем не идейка нового товара? Пускаю в мир промтоварное буриме: я начал — пусть же теперь кто-то ловкий подхватит и продолжит!
Внутри себя я очень хорошо знаю уже, что отец Бориса, академик Кирилл Михайлович Августов в своё время достаточно много поэкспериментировал с различными сочетаниями «тяжёлых» и «лёгких» зеркальных поверхностей, а также непросветлённой и просветлённой оптикой с разными типами просветления, из разных сортов оптического стекла и разных его плотностей, прежде чем вышел на идею создания своего аэрокосмического МиГа и подобрал оптимальное сочетание принципов его работы.
Не увидел я в зеркале не только Бориса, но и автора, от меня отделившегося в целях реализации его собственной жизненной задачи. И он и связанные с ним жизненные мои впечатления отслоились от меня, как стареющие чешуйки кожи, на смену которым непременно отрастают новые, на время укрывающие меня от жизненных невзгод, как невесомая зеркальная броня. В высоком старинном зеркале я увидел только себя. Замер от неожиданности встреченного собственного взгляда и лица, застывшего с задумчиво-нелепым выражением. Но и не отразившийся в зеркале автор никуда пока от меня не ушёл, пребывал совсем рядышком.
— Зачем, мечтая постоянно о тепле, ты купил эту холодную развалюху, в чём здесь твоя логика, твой не вполне понятный интерес? — пользуясь своим желанием выслушивать всех, кого захочется, если только захочется, и узурпированным правом задавать всякие, не всегда умные, вопросы кому ни попадя, спросил я у отделившегося от меня автора. Он пожал плечами, размял сигарету, понюхал, убрал обратно в пачку и ответил:
— Дом этот я купил потому, что при нём есть хоть и тёмный, но большущий, как амбар или крестьянская рига, сарай, где, в отличие от городской квартиры или тесного кооперативного гаража три на шесть метров, можно устроить ха-а-арошую мастерскую. Это вообще отличный ангар. А в сотне метров от усадьбы есть приличных размеров пруд. Вместе взятые и ангар, и пруд позволяют надеяться, что при старании и везении можно построить «реплику» — масштабно уменьшенную летающую копию любимого нами с тобой японского истребителя «Зеро». Он по своей компоновке очень подходит для создания «реплики». Или построить уменьшенную копию ещё более интересного и изящного истребителя Ки-61 «Хиен», «Ласточки». Надо только постараться найти наш подходящий движок или выписать хороший двигатель из-за границы — уж очень узкий нос получается у второй уменьшенной «реплики», если у натурального истребителя «Хиен» фюзеляж был только 84 сантиметра по ширине, а для пилота кабина на «реплике» возможна не уже шестидесяти сантиметров, иначе не шевельнуться и не выбраться, в случае чего. Делим первую цифру на вторую и получаем масштаб уменьшения, один и четыре десятых. Тогда размах крыльев «реплики» будет чуть меньше восьми и шести десятых метра, восемь и пятьдесят семь с копейками. В гараж не входит. Усложнять, утяжелять крылья лёгкого самолётика, делать их складными, нерационально. Значит, нужен ангар минимум с девятиметровыми воротами. Мне подобный аэроплан рассчитать, ты знаешь, проще, чем два пальца обозвать. Руки дела просят, чешутся! И потом зимой с ровного льда пруда подняться на самодельной машине в воздух, хоть и невысоко, чтоб не засекли радарами.
В большом мире «я» своё отлетал, а здесь, в этой деревне, кроме зимнего пруда, другого местного лётного поля нет: лога, овраги, кочки да колки-перелески, разросшиеся вдоль и поперёк по заброшенным покосам. Скотину-то перестали держать, молоко-яйца и те в магазине берут — дешевле, проще, чем самим возиться. Опять же, умом смешаются, где бы сена хоть козе взять — на корейской «Хюндайке» в багажнике с покоса не повезёшь, а лошадей забыли уж, как и запрягать, всё норовят телегу перед лошадьми поставить, заднего ума привод. Конюшни сгнившие давно истопили, да и когдатошние тележные мастера уже на том свете таратайки, двуколки да шарабаны ладят.
— Логика, логика? — торопя автора, оттого, что замерзал, а времени на возню с печами было предельно жаль, напомнил я. — Опасаешься, я ведь об этом знаю, что литературный труд твой не одобрят, не поймут, смирительную рубашку натянут, насмеются досыта, заколют уколами, объявят психом, заклеймят чернокнижником…
— Другое время, — быстро возразил он. — За свободомыслие сейчас не казнят. Ну, не всех. Перетопчемся.
— А сам ни в какую не унимаешься — всё пишешь, пишешь, — неистово продолжал недовольствовать я. — Или вдруг вот придумал постройку этого самолета «Зеро»… Лично я пока ничего такого строить не предполагаю. Лучше уж новый дом! Разумны ли твои действия, автор?
— А у кого-то из нас, ты думаешь, они разумны, коль наша жизнь — игра? — Не только спонтанный вопрос, но и развернутый ответ, оказывается, были у него наготове. — К примеру, у Сани Македонскова, с горсточкой друзей-гетайров, вооружённых дрекольем, отправившегося на завоевание вселенной? Или, только допустим такое, у тех, современных уже нам учёных, кто объяснял, что Александр Великий, желая наладить торговлю своей горной нищей, ты её видел, Македонии, ни денег, ни товаров не имеющей, с богатыми Африкой и Азией, разгромил египтян, а потом и персов. Не мешкая, избивал всех подряд, кто только на дорожке ни попадался. Он не спрашивал, кто тут якобы так необходимые ему купцы, а кто случайные прохожие, и на пути к Инду исправно жёг города вместе с тогдашними караван-сараями, механами и мехмонхонами, — на разных азиатских языках это одно и то же — придорожные ночлёжки-гостиницы.
Я могу предложить иную, еще менее разумную версию, но более верную: царственному, известнейшему из учеников Аристотеля Стагирита просто захотелось посмотреть на край земли, как там солнце восходит. Вот он, любопытствуя, туда и отправился. Конечно, с отчаянными своими дружками-гетайрами, красавицами-гетерами для развлечения и личной охраной, царю подобающей. Оснащённый по реальной обстановке просто турист того времени, не приходит тебе такое в голову? Скажи, с нас, невеликих, какой тогда спрос за дикие желания? А чтобы смешнее жилось!
Ты вот возьми и просто поменяй знак у всего, что ты лично делал в жизни, с того, что считал положительным, на отрицательный, и погляди, что из этого получится. Что теперь — хорошо — и что у тебя — плохо? Видишь, как преобразилась вся картина твоей жизни?! И скажи, а с точки зрения какого присвоенного на время халата ты решал, что плохо и что хорошо? То-то! Потому, наверное, что нет ни хорошего, ни плохого. Всё сплошная иллюзия. Буддисты так считают. И правильно, скажу, считают!
