Эх-х, как нам будет вкусненько!.. Теперь, друзья, включаю вам музыку.
Видите ли, пожалуй, я в музыкальной области — ретроград, не стыжусь в этом признаться. Много записей у меня переписано со старых советских пластинок — все они происхождением от дядюшки Наума. Он сделал неплохой бизнес на старых пластинках, использовав израильскую ностальгию бывших граждан страны Советов. Вот послушайте: в исполнении изумительной Нани Брегвадзе — по-английски — и Эмиля Горовца — на русском — великий английский актёр и комик Чарльз Спенсер Чаплин когда-то сделал вечный подарок для своей прекрасной жены Уны О'Нейл — «Это моя песня», к сожалению, не помню автора русского перевода:
Любовь — песня моя,
И я пою лишь для тебя одной.
Весь мир — ты для меня,
Сердце моё с тобой…
Эзра налил всем недорогой израильской лимонной водки «Цитрон» по крохотной стопке, оказавшейся единственной за весь вечер, и провозгласил истинно еврейский тост:
— За жизнь!
С Бен Мордехаем, действительно, было нетрудно и приятно. Он легко и без ненужной суеты двигался, такой огромный, даже в сравнении с вовсе не маленькими нами. И, пока мы ужинали, всё ставил и ставил для нас любимые им мелодии. Вспоминаю, как недоумевала Акико, прослушав некоторые песни популярнейшего русского поэта, артиста и эстрадного исполнителя своих песен Владимира Семёновича Высоцкого, которого до этого вечера совсем не знала:
— Как это: «Понаедем с вилами и выправим дефект…»? Вилы — это что, научный прибор? Для сена? Что такое сено? Как русские фермеры могут помочь вилами своим товарищам учёным? Учёные — их товарищи? Их коллеги?! Русские учёные используют в работе вилы для переноски сушёной травы? Каким образом сушёная трава применяется ими в науке? Сушёная трава сейчас служит им заменителем заработной платы? Как, они её едят?! Это приправа?!
Эзра смеялся, а потом и хохотал почти до слёз и терпеливо объяснял моей любимой смысл и этой и других песен Высоцкого. Он необидно смеялся и над книжным знанием русского языка американкой Челией Риччи, когда заурядные, просто-таки бытовые слова, обозначающие такие важные для русского человека инструменты, как лопата, грабли, вилы и многое-многое другое, остались вне пределов усвоенного ею современного бытового словарного запаса.
Я с пониманием оценил, что Миддлуотер предусмотрительно направил нас к майору Бен Мордехаю, великолепно знающему русский язык. Но за ужином я привычно отмалчивался, почти как когда-то на вечеринке с Эвой и Стахом, хотя мне в тот монгольский вечер с Акико и Эзрой было очень хорошо, даже приятно. Я впитывал в себя человеческие эмоции Эзры, можно сказать, обучался им, примерял их к себе, назначая в чём-то как эталон. Мне понравилась песня Высоцкого «Як-истребитель», я попросил прокрутить её ещё раз. Сейчас диктую «прокрутить» по привычке, несмотря на то, что, по-моему, и в звуковоспроизводящих устройствах сейчас уже почти нет подвижных деталей, но слово осталось и пока не заменилось. Не знаю, какие синонимы сейчас в ходу там, в России. Скорее всего, везде — разные.
И всё же смысл и значение того нашего вечера с Акико и Эзрой в Гоби для нас останется навсегда совсем в другом, о чем Бен Мордехай заговорил после сытного ужина — очень горячего сладкого цейлонского чаю с подсолёнными и подперчёнными биляшами — и советской эстрадной музыки, ставшей ностальгической классикой жанра. А было так.
— Дорогая Челия. Уважаемый Роберт, — Эзра начал почти торжественно, поочередно внимательно вглядываясь в наши лица, и мы поняли, что ему приходится прилагать волевое усилие, чтобы сдерживать своё волнение. — Вспомните, днём подошла к нам беспристрастная, объективная Салли и легла от нас троих в десяти шагах. Это семь с половиной или восемь метров. Когда я один, она ощущает мою защитную оболочку на расстоянии трёх метров от меня. Но у «Вильги» нас оказалось рядом друг с другом сразу трое, и наши оболочки благодаря однородности, их внутреннему сродству, соединились, усилились и выросли в диаметре. Это раз. Ваш «импульсный выстрел» в меня, мисс, в вечер вашего приезда. Я был по-настоящему потрясён не столько выстрелом, сколько тем, что ко мне пожаловали такие же, как я сам. Это два. Вы видите, я в этом убеждён, мою ауру, Челия и Роберт, а я различаю ваши. Да-да, я вижу, вижу, хорошо их вижу. Ауры у меня и у вас сферические по форме и в поперечнике до трёх-трёх с половиной метров у каждого из нас. Гораздо больше размерами, чем у обычных людей. У Христа и Будды они достигали, полагают, нескольких километров в диаметре. Мы не достигли духовности их уровней, однако, мы с вами, находясь рядом, вполне можем контролировать друг друга по состоянию ауры, это — три. Вы воспринимаете многое во мне, а я, в свою очередь, в вас, в интуитивном виде, на интуитивном уровне, я не могу подобрать более удачного определения. Не для всего, что есть в нас самих, у нас уже есть слова. Этого для начала хватит? Меня не интересует, кто вы на самом деле, и вы глубоко в себя меня не пускаете, я это понимаю и уважаю вашу тайну, и в глубины ваших сокровенных «я» совершенно не стремлюсь. Вы это во мне тоже очень даже понимаете. И теперь мы поняли, кто мы такие есть. Так в части нашего духовного сродства, сможем ли мы — новые люди — мы вправе познакомиться друг с другом поближе? Сразу скажу: мы втроём понимаем, что Джеймс Миддлуотер пока не с нами, что в этих делах он — непосвящённый. Но он остаётся и всегда останется большим нашим другом, и этим всё сказано. Так?
— Да, это так, — тихо отозвалась Акико. — Вы всё сказали правильно. Расскажите, как это начиналось у вас?
— Благодарю вас за откровенность, я ценю её очень высоко, — переведя дух, с явным облегчением заговорил Бен Мордехай. — Разумеется, расскажу. Я в юности мог избрать религиозную карьеру. Этого очень хотел мой отец. Или стать глубоко верующим и глубоко религиозным человеком, как моя мать, как многие из моих родственников. Но этого не произошло, хотя в меня с детства очень глубоко вошло ощущение, что я и живу-то на этом свете только потому, что этого хочет Бог. Я непрестанно и горячо молился, чтобы Бог послал мне откровение, какой моей службы Ему Он хочет, но ответа внутри не слышал. Я никогда не говорил себе, что не улавливаю ответа или не замечаю какого-нибудь знамения, потому что Бога нет, я был уверен в том, что пока не умею услышать или распознать как-то иначе Его волю. Я долго размышлял и избрал для себя всё-таки военную стезю, потому что моя маленькая великая страна нуждается в том, чтобы её защищали достойные и умелые руки.
Бытовой, народный русский я узнал одновременно с ивритом, потому что жили мы на городской окраине, рядом был кибуц, и я играл на улице с еврейскими ребятишками из Советского Союза. Сейчас у нас тоже довольно скромная квартирка в микрорайоне Рамот Алеф в Иерусалиме, потому что там я вынужденно ушёл в отставку, и мы здорово экономим для будущей учёбы детей. Наши девочки так быстро растут… А тогда я внимательно читал, много работал над собой, и сам делал себя. Дядины книжки прочёл на русском и понял, наконец, что ответ Бога на мои Ему вопросы давно содержался в моей душе. Я правильно сделал свой выбор. Выбор мужчины. Бойца. Служил бы в нашем спецназе и дальше, если б не тяжёлые ранения. Попасть сюда, в войска ООН, мне помог в своё время отец Джеймса Миддлуотера — мистер Говард. А моего давнего друга Джеймса когда-то выручил из центральноафриканского плена я, мир тесен. Моё счастье, что меня поддержала и Рахиль, как поддерживает во всём, не упуская, конечно, и своего личного интереса от нашего союза. Я ещё молод, но мне очень близки, кроме, пожалуй, упоминания о горе, ведь я теперь иной, мысли нашего и всемирного поэта Иосифа Бродского, высказанные им в стихах:
Что сказать мне о жизни. Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
