Палисадники в девяностых годах уже не возделывали – их мостили. Комнатные растения заменили искусственные цветы и ароматические смеси. Зимние сады, укрытия для велосипедов и бесконечные метры веранды заняли те пространства, где прежде стояли теплицы.

Мы изучили основы ведения домашнего хозяйства – как готовить, убирать и находить выброшенную антикварную мебель, – а то, как ухаживать за живыми существами за пределами дома, отошло на второй план. Растений было избыточное количество. Но даже в сельской местности они служили лишь фоном. Я страстно жаждала асфальта, и шума, и свободы, выражавшейся в расположенном в пешей доступности от дома круглосуточном винном магазине. И я это обрела. Сначала в Ньюкасле, а затем – на короткое время – в Нью-Йорке и, наконец, в Лондоне, где я, похоже, какое-то время еще задержусь.

И все же я потихоньку начала выращивать растения. К июню жасмин робко пополз по водосточной трубе, а фиолетовый базилик раскрыл листья, несмотря на тенистый уголок. Зацвел цукини, все еще сидевший в горшочке для рассады, – пусть даже вскоре после этого его скудные листья покрыла похожая на оперение россыпь мучнистой росы (кабачки, подобно большинству видов овощей, нуждаются в максимуме пространства и подкормки, а я не давала им ни того, ни другого). Душистый горошек, который я приобрела в виде семян в магазине товаров «Все за фунт», получил нужные подпорки. Он никогда не цвел, но, оглядываясь назад, можно сказать, что это не было таким уж плохим достижением, учитывая, насколько капризно данное растение в плане всхожести. Недавно я почувствовала себя необъяснимо отстраненной по отношению к той жизни, что веду. Подобно роботу, я выполняла те действия, которых от меня ждут. Развлечения, работа, любовь – все это было как-то приглушенно. А среди растений я ощущала настоящий восторг – в каждом раскрывавшемся листике, в каждом побеге, проклевывающемся из земли.

Я занималась садоводством с энтузиазмом, подогреваемым любопытством, своими маленькими успехами и сокрушительными провалами. У меня не было денег, которые я могла бы вкладывать в свои эксперименты, поэтому я «шакалила». Я выставляла на поддонах горшки с однолетними растениями, используя мешанину из добытых мной контейнеров: деревянных подносов, банок из-под масла, подобранных мной у индийских ресторанов, и остатков пластиковых горшков, украденных незаметно у питомников.

Во второе лето я сделала так, что посаженный мной душистый горошек карабкался по уродливому вигваму, который я соорудила из старого куска дерева, найденного в парке, и веревки. К третьей весне я использовала ту же самую веревку, чтобы закрепить часть проволочной сетки, идущей по кирпичной стене квартиры, дав возможность разрастись вверх моим тогдашним посадкам.

И я действительно угадала, что они разрастутся вверх, даже несмотря на то, что зачастую они были довольно слабыми. Мне еще предстояло многое узнать об удобрениях, о жажде, от которой страдает контейнерный сад, или о достоинствах хорошей подкормки. А пока что я только схватывала самые основы – освещение, укрытие, пространство, – учась на собственных ошибках и благодаря разным противоречивым сведениям, почерпнутым из Интернета. Я жаждала вырастить все сразу, ощущая тонкие границы природы, лишь когда наталкивалась на них: свекла листовая плохо растет в маленьком контейнере, но если подсеять в ее ряды весь пакетик с горчичным семенем и с оптимистичным настроем использовать повторно компост, то да, через два сезона появятся листья.

Меня неосознанно влекло на балкон, к тому, что там росло. Годами мои питомцы оставались больше серыми, чем зелеными, но среди этой разношерстной коллекции горшков, ванночек и консервных банок жили живые существа, которые существовали где-то посередине между ботаникой и моим чутким контролем. Я, бывало, задерживалась у балконной двери, касаясь лбом стекла и оставаясь в таком положении до тех пор, пока – в холодный период – своим дыханием не затуманивала собственное отражение. Джош спрашивал у меня в таких случаях, что я делаю, и я всегда отвечала ему одинаково: «Просто смотрю».

Здесь, в квартире, было сосредоточено для меня все очарование, но балкон всегда оставался моим пространством. Другие, включая Джоша, иногда выходили туда в носках (на этот случай я держала у двери замызганную пару шлепанцев, которую до сих пор отказываюсь выбрасывать) и не знали, куда встать, в какую сторону смотреть и вообще куда себя деть.

Я постепенно выращивала для себя кокон, даже не понимая зачем.

Меж тем внутри наше жилище все явственнее становилось территорией Джоша. Я могла без конца наводить порядок. Это стало моим ежедневным ритуалом, так как я пыталась внушить партнеру свое чувство порядка в пространстве, которое разделяли два человека. Обычно я проводила утренние часы выходных дней, вычищая углы нашего жилища, отчаянно стремясь поддерживать его красоту.

У нас постоянно возникали приступы безудержного веселья – веселья того рода, что рождено годами близкого знакомства; час дикой истерики, вызванной откровенной глупостью. Но комнаты, где мы обитали, также могли стать молчаливым местом битвы, где стратегии оппонента диктовались чистой банальностью: туфли не на том месте или так и не выброшенные трехдневной давности газеты. В такие моменты, когда каждый из нас становился придирчивым и раздражительным, наша квартира ощущалась словно гнездо, свитое на вершине того самого холма и вобравшего в себя через свои окна весь Лондон. Своеобразная клетка. Я выглядывала из окна, смотря на реку, на восток, где мы прежде жили и где до сих пор оставались мои друзья, и задавалась вопросом, чего я себя лишила и от чего отказалась.

Я силилась понять это – свое чувство разочарования. Странное одиночество, возникающее, когда живешь в такой близости с другими людьми, наблюдая за их жизненным потоком через окна. Я сделала все, что мне следовало сделать.

Работала с упорным рвением, привитым нашему поколению, которое с детства нацеливали на «образование, образование, образование». Мы были вымуштрованы экзаменационной системой, что превращала успех в обычное явление с почти идеальными оценками и научными степенями. А впереди ждала биржа труда, которая требовала месяцы неоплаченной работы в обмен на слабый намек на обещание в будущем стабильной работы. Я быстро прошла все это, занимаясь всем сразу, в том числе журналистикой, – и все в надежде сделать карьеру, выражавшуюся авторскими статьями в газетах и журналах, которые уже никто не покупал. В надежде осуществить почти абсурдную мечту – жить за счет сочинительства.

Работа появилась – в свое время. Я стала помощником редактора в волнующе новом проекте, где меня встретили новым лэптопом и смартфоном, который протянул странные, невидимые щупальца между мной и офисом. К двадцати четырем годам я обрела тот род занятий, которым можно было похвастаться на вечеринках, – писала о поп-культуре для широкополосной газеты – что было во многих смыслах реализацией надежд, которые проклюнулись у меня десятью годами ранее. Когда все было хорошо, я ощущала, словно летаю: ходила на вечеринки и фестивали, писала о них и получала жалованье за свое мнение «постороннего». Но то была плата за мои постоянные упорные попытки доказывать свою состоятельность снова и снова и вынужденность проглатывать небрежный отказ, когда я этого не делала. Своим товарищам я это доказала. Для всех сотрудников в офисе я была неопытным и не успевшим пресытиться новичком.

Вся эта гонка – начиная с детских лет, в школе, университете и во время дипломной практики – привела меня в итоге к тому, что я днями просиживала за столом. Чашки чая и перекус над клавиатурой и постепенный подъем ставки заработной платы, позволявший мне выживать, а не жить в городе, который могли себе достойно позволить только очень богатые люди. Голод, подталкивавший меня к действиям, изменился и поутих: мне либо удавалось написать свои комментарии под фотографией, либо получить авторскую колонку или подготовить рекламную статью на первой полосе, либо же я чувствовала, что никогда ничего не получу.