Несмотря на то, что я получил адский удар в спину и знаю, что сломал пару ребер, я игнорирую боль и сосредотачиваюсь на своей маленькой лани.
Я не лгал, когда говорил, что мне приходилось страдать и от худшего. Меня пытали, в меня стреляли и избивали до полусмерти, и это только с учетом моего вступления в Братву. Инициация — это жестокая подготовка к жизни в качестве силовика, чтобы не сломаться под давлением, если тебя поймает враг.
Сегодняшняя ночь — просто цветочки по сравнению с той жизнью, которую я выбрал.
Я сделал это ради своей сестры. Понятия не имею, что случилось с нашими родителями, но мы росли в детском доме, пока Асланховы не спасли нас из этого ада. Так я познакомился с Алеком. Его родители взяли нас с сестрой к себе и дали нам дом. Они стали для нас семьей.
Мистер Асланхов, отец Алека, занимает высокое положение в Братве, контролируя часть Москвы для Виктора Ветрова.
Я присоединился к Братве, потому что хотел защитить Тиану, свою сестру, так же, как мистер Асланхов защищает свою семью.
В конце концов, все, что я делаю, я делаю ради Тианы.
Я стараюсь, чтобы беспокойство не отразилось на моем лице, и еще раз целую свою маленькую лань в висок.
Желая отвлечь ее от паники и страха, а также не дать ей уснуть, я говорю:
— Я открою тебе свои секреты, если ты откроешь мне свои.
Она издает слабый смешок.
— Звучит… как сделка.
Проводя рукой по ее волосам, я борюсь с желанием прижать ее к себе.
Господи, как бы мне хотелось вырваться из этой бетонной могилы и унести ее в безопасное место.
— Я люблю овощи, — признаюсь я.
— Хах, — она почти смеется, но боль останавливает ее. — Ты первый мужчина, которого я знаю, который любит овощи.
— Воспитываясь в детском доме, ты учишься быть благодарным за любую еду, которая может попасть в твой пустой желудок, — рассказываю я ей еще один секрет.
Она откидывает голову назад, чтобы заглянуть мне в глаза, и я чувствую, как между нами проскакивают невидимые искры. Ее брови сходятся вместе, а глаза наполняются состраданием.
— Это ужасно. Мне жаль, что ты так рос.
Я качаю головой и пытаюсь смахнуть пыль с ее лица.
— Твоя очередь.
Она на мгновение задумывается, затем, встретившись со мной взглядом, признается:
— Ты был бы моим первым поцелуем. — Сморщив нос, она поправляет себя: — Ну, мы действительно поцеловались. Вроде того.
Меня пробирает дрожь от шока, и на моем лбу появляется морщинка.
— Почему ты не остановила меня?
— Потому что я хотела, чтобы это был ты.
Удовлетворение наполняет мою грудь, и уголок моего рта приподнимается.
— Почему? Ты меня не знаешь.
Она пожимает плечами и вздрагивает от боли, причиняемой этим движением.
— У тебя великолепные глаза, а голубой — мой любимый цвет.
— Великолепные, — говорю я, думая, что это последнее слово, которое я бы ассоциировал с собой.
— Да. Я могу смотреть в твои глаза часами.
После ее слов наступает тишина, и притяжение, которое я испытывал до взрыва, возвращается в полную силу.
— Ты все еще хочешь поцелуя? — Спрашиваю я глубоким и низким тоном.
Черты ее лица напрягаются, и я могу поклясться, что вижу вспышку грусти в ее глазах, затем она шепчет:
— Пожалуйста. Если мне суждено умереть, то я хочу хотя бы один приличный поцелуй.
Я качаю головой, в моем голосе звучит решимость:
— Ты не умрешь. Только не так.
Ее глаза блестят от слез, и я смотрю на нее, пока притяжение не начинает гудеть между нами, как провод под напряжением.
Тиана — единственная женщина, с которой я нежен. Я отношусь к своей сестре как к сокровищу, которым она и является.
Поэтому дарить женщине нежные поцелуи — это не то, что я делал раньше. Но это первый поцелуй моей маленькой лани.
И, возможно, он будет ее последним.
Прогнав эту мысль, я опускаю голову и завладеваю ее губами.
Они такие же мягкие и пухлые, какими кажутся, и когда мой язык проникает в ее рот, я, блять, целую ее так, словно это волшебным образом исцелит ее.
Когда мой язык касается ее языка, а зубы прикусывают ее пухлую нижнюю губу, я чувствую, как дрожь пробегает по ее телу.
Ее правая рука сжимает мое плечо, и медленно ее пальцы поднимаются к моей шее, где она прижимается ко мне.
Из ее уст вырывается всхлип, наполненный удовлетворением и потребностью, а бархатный вкус ее рта грозит лишить меня рассудка.
— Христос, моя маленькая лань. — С рычанием, рвущимся из моей груди, я прерываю поцелуй, хотя и хочу поглотить каждый дюйм ее тела.
Но она ранена, а мы, блять, погребены под тоннами бетона. Сейчас не время и не место.
Наши глаза встречаются, и, видя мечтательное выражение в ее глазах, я понимаю, что ей понравился этот поцелуй.
Она судорожно втягивает воздух и шепчет:
— Вау.
Вау — это явное, блять, преуменьшение. Попробовав на вкус мою маленькую лань, теперь я хочу ее всю.
В ее изумрудных глазах все еще блестят слезы, и я вижу, что она искренна, когда говорит:
— Спасибо, mio principe.
Я слегка качаю головой. Я не эмоциональный человек, но обстоятельства вытаскивают мои чувства на поверхность.
— Нет. Спасибо тебе, моя маленькая лань, что подарила мне свой первый поцелуй. Я буду дорожить им.
Изумление застывает на ее лице.
— Ты — мечта, ставшая явью.
Если бы ты только знала, что для большинства, кто сталкивается со мной лицом к лицу, я — самый настоящий кошмар.
— Расскажи мне еще один секрет, — говорит она, ее голос звучит слабее, чем до поцелуя.
— Ты единственная женщина, которую я нежно целовал.
Уголок ее рта пытается приподняться в улыбке, но безуспешно, и видеть, как из нее уходят силы, — одно из самых тяжелых испытаний, которые мне когда-либо приходилось выдерживать.
Ее глаза закрываются, и я наблюдаю, как она пытается сделать глубокий вдох. Затем она открывает их, и ее бездонные зеленые радужки снова фокусируются на мне.
— Я умру девственницей. Верно? — Она пытается усмехнуться. — Как думаешь, я стану ангелом?
Ты уже одна из них.
Вместо того, чтобы высказать свои мысли, я качаю головой:
— Ты не умрешь девственницей. Мы выберемся отсюда, и я развращу тебя.
На этот раз на ее лице появляется потрясающая улыбка.
— Ловлю тебя на слове.
Внезапно мы слышим грохот, отчего я вскидываю голову. И без колебаний кричу:
— Мы внизу!
— Помогите! — пытается крикнуть моя маленькая лань, но звук выходит слишком тихим.
Отпустив ее, я хватаю ближайший кусок бетона и начинаю бить по открытой трубе.
Я слышу, как копают люди, и от этого в моем сердце вспыхивает надежда.
Она будет жить.
— Миша! — Я слышу крик Алека, который говорит о том, что они уже близко.
На нас начинает сыпаться пыль, когда бетон стонет.
Я быстро приседаю над своей маленькой ланью, чтобы на нее не упали обломки.
Затем мой взгляд останавливается на ее неподвижном лице, и сердце замирает в груди.
— Нет! — Присев ниже, я проверяю ее дыхание, и, не обнаружив ничего, кроме неглубоких вздохов, меня охватывает страх. — Нет, моя маленькая лань.
Нет, моя маленькая лань. Я не позволю тебе умереть.
Ты, блять, будешь жить!
Падают новые обломки, затем внезапно маленькое пространство, в котором мы застряли, заливает яркий свет прожекторов.
— Вылезай, Миша! — Алек лежит на краю разбитой бетонной плиты, протягивая мне руку.
Я качаю головой и, просунув руки под обмякшее тело моей лани, поднимаю ее.
— Возьми ее!
Лицо Алека искажается от отвращения.
— Оставь эту суку и возьми меня за руку. Она дочь Д'Анджело.
Проходит мгновение, прежде чем слова доходят до меня.
— Господи, Миша, — рявкает Армани, присоединяясь к Алеку на карнизе. — Карузо Д'Анджело только что подъехал. Нам нужно уносить отсюда свои задницы, иначе начнется несанкционированная война.
