Примерно в это время мы с моим мальчиком стали чаще встречаться глазами и дольше смотрели друг на друга. Мы начали обмениваться понимающими взглядами. Его одежда была изношена. Остатки его одеяла годились только в мусор. Мы смотрели друг на друга с грустью. Мы оба знали, к чему все идет. Он не переживет зиму. И когда наши глаза встречались, мы оба молчаливо признавали это.

Я принесла ему одеяла. Конечно, принесла. Я даже три дня не пила кофе, чтобы купить ему горячего какао. Он грел об него руки, но не сделал ни глотка. Тогда я начала приносить ему горячую воду. И круассаны. А иногда те маленькие пирожные на палочках. Он ни разу не прикоснулся к ним, но мне было легче от того, что они у него были.

Я стала оставлять заднюю дверь чуть-чуть приоткрытой просто на случай, если он захочет войти и согреться. Когда я сделала это в первый раз, он посмотрел на меня.

— Можешь войти, когда захочешь. Посидишь на лестнице. Тут теплее.

Он смотрел на меня, но не сказал ни слова. Нас объединяла глубокая связь, внутреннее понимание. Мы говорили друг с другом глазами. Пока не перестали.

Не думаю, что он хоть раз зашел погреться.

В начале ноября мой мальчик совсем перестал ловить мой взгляд. Это разбило мне сердце. Я все еще бросала четвертаки в его чашку, но он больше не отводил глаз от своей разномастной обуви. Не заговаривал со мной, вообще не подавал виду, что узнает меня.

Он стал много спать. Я видела его день за днем, и монеты со вчерашнего дня все еще лежали в его чашке на следующий. А потом он совсем перестал уходить из переулка. Когда бы я не выходила к нему, он был там, даже ночью. Может, он слишком замерз, чтобы ходить, а может, ему было некуда идти. Или он просто хотел быть рядом со мной.

Так что я дала ему еще одеял. Толстых.

Потом пошел снег. И опять. И снова. Температура опустилась еще ниже. Но он все еще был там. Закутанный в мои одеяла. Не смотрел в глаза, не тратил деньги, которые я ему давала. Может, он понимал, что это бесполезно. Может, он знал, что где-то на небесном календаре была обведена кружком дата с пометкой «сегодня мальчик замерз насмерть». Мы оба знали, что она приближается.

Я снова начала приносить ему горячее какао. Но он больше не прикасался к нему.

Оказалось, что кружком был обведен четверг, 11 декабря. Перед тем, как пойти на занятия, я проверила, как он. Принесла горячего какао и поплотнее запахнула одеяло у него на плечах. Он не дрожал, несмотря на мороз. Я подумала, что это хороший знак. Уходя на занятия по кинематографии, я улыбнулась ему, но он смотрел в сторону. Наша связь разрывалась?

День был ясный и солнечный для декабря. Без снега. Я не беспокоилась за него. День был прекрасный, так что я согласилась пойти выпить с друзьями. Аманда была с нами, она простила мне задержку с возвратом долга и то, что я повредила арендованный в том путешествии автомобиль.

Мы забыли это, накрепко. На мне была юбка в зеленую и белую полоску и красный свитер. Мне было весело и по-новогоднему хорошо. Вообще-то я была слишком легко одета для этого времени года, но я была за рулем, так что не было нужды идти домой по морозу. К тому же я выглядела чертовски привлекательно. Мне почти не пришлось платить за выпивку в ту ночь.

Среди напитков, танцев и горячих тел мне было тепло. Даже жарко. Я кружилась, я вертелась, я флиртовала, и, когда стало слишком жарко, я на пару минут вынырнула наружу, чтоб покурить с Амандой и каким-то парнем.

На улице стоял мороз. Меня сразу пробрало до костей. Солнечный день превратился в обжигающе холодную ночь. Пока я тряслась от холода возле бара и докуривала сигарету — ментоловую, терпеть их не могу, — я вспомнила о своем мальчике. И начала беспокоиться.

Я придумала для Аманды и остальных ребят какую-то идиотскую причину, чтобы уйти. Мне нужно было посмотреть, как он там. Она опять начала насмехаться надо мной, как тогда, в Майами, и я показала ей средний палец. В этот раз я не могла себе позволить быть вежливой и пить то, чего пить не хочу. Мне необходимо было увидеть его. Убедиться, что он в порядке.

Я забрала машину у парковщика, не дав ему чаевых. Эти драгоценные доллары в сумочке были для моего мальчика. Я легко нашла, куда приткнуть машину. Было довольно рано, и места еще были. Я стукнула мусорный бак, когда парковалась, но в этот раз машина была не из проката, так что некому было впадать в ярость.

Я не сразу поняла, когда зашла в наш переулок. Да, теперь он был наш. Мой и мальчика. Это был наш переулок, но я не заметила, что одна в нем.

Поначалу не заметила.

Как и всегда, он съежился грудой тряпья, но теперь что-то в нем было не так. Он не прятал лица в одежде. Оно было обращено к задней двери здания, той, в которую я входила. Той, которую я обычно оставляла приоткрытой для него. Но не в эту ночь. Я была слишком возбуждена, предвкушая веселье.

Я опустилась перед ним на колени, зашипев, когда голые ноги коснулись льда.

Я смотрела на моего мальчика и, впервые с тех пор, как я увидела его много месяцев назад, я подумала, что он красив. Просто прекрасен, на самом деле. Его сальные волосы теперь были чисты — очищены сильнейшим морозом, накрывшим город. И от него не пахло, совсем. Ледяной воздух был слишком разреженным, чтоб удерживать тяжелую вонь, что витала вокруг него летом и осенью.

Я протянула руку и коснулась его. Кожа была мягкой на ощупь. Такой мягкой, что я села рядом со своим мальчиком, чтобы мне было удобнее прикасаться к нему. Я прислонилась к стене и провела пальцами по его щеке. Она была твердой. Как мрамор. Будто его алебастровое лицо было с любовью высечено из единого куска бесценного камня. Вырезано мастером.

Да, он был прекрасен, но я не могла отвести взгляда от его глаз. Он смотрел вверх, на дверь черного хода, открыто и смело. Будто знал, что сегодня был его последний день, и он встречал конец с гордо поднятой головой. Или, может быть, он просто ждал, что я выйду к нему через эту дверь. А я так и не вышла.

Мой ледяной мальчик был мертв. И не было ни крови, ни сломанных костей. Лицо его не искажала агония.

Морозный воздух замер вокруг нас, храня и оберегая его прекрасный конец. И он был прекрасным. И трагическим. Мне кажется, не бывает красоты без трагедии. Любой истории нужно и то, и другое. И это была наша история, его и моя. Но я не чувствовала грусти. Я всегда чувствовала, что знаю его. Мы были связаны. Всегда.

Я отняла руку от лица моего замерзшего мальчика и положила голову ему на плечо, прижимаясь к окоченевшему телу. И посмотрела на дверь, как и он. Прижиматься к его одежде было не очень удобно. Она была твердой. Хрустящей.

Мы были с ним там, в переулке, только мой замерзший мальчик и я. Его тело все больше коченело, и по моим щекам потекли слезы, я оплакивала этот день, обведенный кружком в небесном календаре. Сожалела, что это произошло именно сегодня. Мой мальчик не смог избежать такого конца. И я тоже не смогла спасти его.

Чем дольше мы сидели, тем тверже становилось его тело, и тем теплее становилось мне. В конце концов, к моему облегчению, я перестала дрожать. Прижалась теснее к нему. А потом я почувствовала приятное тепло, как бывает, когда вас укутали в теплое одеяло, только что с горячей батареи. Это расслабляло.

Однако воздух вокруг нас постепенно становился все горячее. Поначалу это было приятное тепло… а потом жжение. Было так горячо, что я содрала с себя курточку и снова прижалась к моему мальчику. Его тело все еще было твердым.

Когда сквозь рваные серые облака над нами наконец-то начал просачиваться свет, воздух стал обжигающим. Таким жгучим, что мне хотелось снять одежду и почувствовать кожей прохладный ветер. Но я не желала оставлять моего мальчика, ни на секунду, даже для этого. И в любом случае руки и ноги не слушались меня. Так что я не пошевелилась. Я прижалась теснее. Я не оставлю его. Мы связаны. Мой мальчик и я. Навсегда.

Он продолжал смотреть на мою дверь, а я все больше цепенела. Я тоже смотрела на нее, правда, я вдруг забыла, почему мы смотрим на дверь или кто должен из нее выйти. Я не могла вспомнить, почему мне так жарко. Не могла вспомнить, почему мне так холодно. Не могла вспомнить, где я, знала только, что место мне знакомо. Я знала, что мне нужно было сидеть тут, с моим мальчиком. Что мы были тут вместе, он и я. Просто я забыла почему.