С тех пор Мика немного выросла и даже точно уже не помнила, в каком именно магазине это случилось, вот только отвратительное ощущение никому ненужности вернулось – в тот день, когда Дэн, пряча глаза, сказал, что им надо расстаться.

И в тот момент она ненавидела и презирала только себя – слишком слабую, чтобы противостоять Регине. Только потом поняла, что та добивалась именно этого – жалких попыток борьбы. Не дождалась, Мике вдруг стало противно. Она просто отвернулась и ушла. И не плакала. Почти.

Может быть, тот день, когда она решила, что больше никто и никогда не заставит её презирать саму себя, и был точкой отсчета? Нет, вряд ли.

***

Дома Мика укладывала вещи в сумку, мыла кисти, резала бумагу по формату папки и просто скакала по квартире под грохот «Раммштайна». За компанию с ней носилась ошалевшая спаниелиха Буська. Их шумное веселье прекратила вернувшаяся с работы мама.

Вдвоем они ещё раз проверили, все ли она взяла.

Тогда ей казалось, что самое главное – ничего не забыть.

***

Нет, не удалось им тогда уйти, как ни старались. Что их семеро против целой оравы грачей? На усталой лошади да в санях далеко ли уедешь? Оставалось уходить через лес, по снегу.

Кистень велел разделиться, местом сбора назначил дальнюю заимку. При себе оставил одного Павлуху – видать на его быстрые ноги и острый глаз надеялся. И поначалу казалось – отобьются. Ведь два револьвера и кистень даже против дюжины монахов – и то сила. Не учел одного, что к грачам присоединятся охотники с ружьями. Когда увидел мелькающие за стволами деревьев полушубки, только выругался злобно. А тут и первый выстрел прогремел.

Они бежали в сторону Мегжи, если удастся на тот берег уйти – ищи-свищи. Бежал Павлуха по-заячьи, то прямо, то, когда чуял, что сейчас стрельнут, прыгал в сторону. Валенки утопали в снегу, ноги заплетались, а пар изо рта оседал на бровях и редких отвислых усах. Впереди маячила спина Кистеня. Вот ведь силушка у атамана – словно никакой усталости не знает. Из-под шапки на лоб катился пот, заливал глаза. Павлуха смахивал его рукавицей, и боялся только одного – неужто отстанет? Кистень дожидаться не будет, тем более что золото-то у него!

От этой мысли сил у Павлухи словно прибавилось, он рванулся вперед, запнулся за что-то под снегом, и пропахал носом ближайший сугроб. Но тут же вскочил, обернулся. Монахи были уже близко.

В револьвере оставалось четыре патрона, два из которых он не пожалел – пули ушли в сторону упорно бегущих за ним черных фигур. Один монах покачнулся, остановился, держась за плечо, но не упал.

И тут громыхнуло справа – полыхнуло огнем из-за сосны. Павлуха пригнулся и побежал по хорошо заметным в снегу следам атамана. Только бы оторваться от погони и добежать до реки, там они спасутся. Не достанут их с берега из берданок, а по льду бежать куда легче, чем по снегу.

Стегнуло по лицу веткой, сорвало шапку, холодный воздух остужал лоб, так даже легче. А шапка, да ну её…

Кистень бежал ровно, ломился напрямик, словно лось, уже прикидывал, что к реке под откос можно и кубарем – так быстрее. Да только не дали.

И откуда тот рыжебородый охотник появился… Похоже, наперерез шел, на лыжах. Да с собаками. Те рванули вперед так, что успел Кистень выстрелить только три раза, одну лайку на месте уложил, прямо в ощеренную пасть попал, одну ранил, а две остальные налетели, И пока отмахивался, суя им в зубы локоть левой руки, охотник смог спокойно прицелиться.

От грохота Павлуха замер за кустами, вжимаясь в снег.

Всё, не бегать больше атаману – после заряда картечи в живот.

Собаки ещё рвали упавшего, рыча в исступлении, тянули полы полушубка. С перезаряженным ружьишком наизготовку охотник подкатил, цыкнул на них. Обученные кобели послушались, отпрянули. Прогремел ещё один выстрел – на всякий случай, уж больно велика была слава о живучести разбойников. Вдруг, да правда.

И только когда разжались пальцы, стискивающие рукоять кистеня, когда убедился рыжий, что перед ним мертвое тело, заметил, что собаки теребят кожаную торбу.

Павлуха боялся дышать – а ну как почуют псы. Тихо, очень тихо зарывался в снежный замет. Повезло ему до поры до времени – не учуяли.

Но и заметить, как воровато огляделся рыжебородый, как кинулся с сумой в сторону и сунул её внутрь поваленного трухлявого ствола березы, уже не было возможности. И только угасающий взгляд мертвого разбойника следил за тем, кому досталась его последняя добыча.

А потом послышались крики – набежали остальные преследователи. И уже до Павлухи дела никому не было – как же, самого Кистеня одолели! Разглядывали убитого, радовались. Эх, люди божьи… Только один спохватился, молитовку забормотал.

Холодно было в снегу по самые ноздри сидеть, ох холодно… Пока не утащили мертвого атамана, уложив на большие сосновые ветки, боялся Павлуха и нос высунуть. То и дело слышалось, что отыскали-таки его, углядели.

Но обошлось, затихло. Только тогда и выбрался, поплелся к заимке. Уже темно было – думал, не дойдет. Шел по звездам, тер обмороженные уши да озирался – не появятся ли волки. Чудом одним не закоченел по дороге.

Щербатый, как услышал, что Кистеня убили, перекрестился. Только и сказал, что всего двое их уцелело – Павлуха да ещё один, Васька-хромой. Вот она судьба – хромой ушел, а быстрый да верткий Кистень под пулю попал.

Да только судьба ли это? Следующей же ночью зарубил Щербатый топором обоих – и Павлуху, и Ваську. А после в лесу зарыл. Нет атамана, нет и шайки. А кубышка с награбленным добром – вот она, достанется тому, кто хитрее окажется.

***

На вокзал они хотели приехать заранее, но благие намерения вечно оборачиваются какой-нибудь ерундой. Конечно же, у отвозившего их Сашкиного отца, что-то забарахлило в машине, пришлось срочно садиться на троллейбус, который, кряхтя и стеная, тащился по улицам, словно катафалк. В итоге, Мика с Сашкой примчались на перрон за три минуты до отхода поезда, и первыми, кого они там увидели, были Регина и нежно обнимающий её сзади Дэн.

В такие минуты трудно сохранить безразличное выражение лица. Очень трудно. Мика так и не поняла, удалось ли ей это.

– Быстро в вагон, – увидев их, скомандовал Кайсаров и что-то пометил в блокноте, – наши места с шестнадцатого по двадцать восьмое.

Ах, вот как… Но ведь вчера ещё говорилось, что едет десять человек. Ещё двое – вот они, стоят в обнимку. А кто третий?

Третий высунулся из окна и помахал им рукой – Ромка Кайсаров.

В Академии было довольно сложно иметь отца-преподавателя, таких «деточек» априори считали бездарностями, пролезшими по блату. Именно поэтому Кайсаров-младший с первого курса кинулся доказывать всем свою самостоятельность и непомерную крутизну. И довыпендривался – этой весной его едва не выперли. Об этой истории с какими-то богемными девицами и обкурившимися панками были наслышаны все и в разных вариантах. Сам Роман учился курсом младше Мики, а выглядел эдаким наглым принцем – высокий брюнетистый красавчик с длиннющими ресницами и лучезарной улыбкой. Ей такие не нравились, потому что со своим малым ростом она рядом с ними чувствовала себя не слишком уютно. Как пекинес рядом с ротвейлером.

Итак, папенька решил не отставлять отбившего от рук балбеса без присмотра. Ну что же, мотивы понятны. Бедный Ромка!

***

Мика протискивалась между рядами полок, этюдник цеплялся за все, за что только мог, сзади подгонял Сашка, пиная ее под коленки ее же сумкой. А она все думала о том, что ещё можно все изменить – повернуть обратно, выскочить из поезда и остаться на перроне. И пусть катится к чертям эта поездка! Это было выше её сил – видеть их каждый день, постоянно. Ведь наверняка это Регина уговорила Дениса сменить группу, ей доставляло огромное, просто патологическое наслаждение демонстрировать Мике своё превосходство. Черт, черт, черт!… Ну почему у неё всегда так?