Журов же, залечив очередную гонорею, одновременно прочистившись от алкоголя – как известно, лечение стыдных болезней и возлияния никак не совместимы, – без особых угрызений совести набирал Иркин номер. Ирка ничего не могла с собой поделать и прощала его. Вот и получалось, хотел он того или нет, осознанно или бессознательно, а надежный тыл на любовном фронте всегда ему был обеспечен.
Следующей осенью произошло сразу несколько важных событий. Сначала Журова, ожидаемо для него и незаслуженно с точки зрения коллег, назначили ответственным секретарем редакции. Вслед за повышением состоялась лаконичная и убедительная беседа со вторым секретарем парторганизации Кировского завода, и Журов, отбросив свои непоколебимые убеждения, стал кандидатом в члены КПСС. Товарищей впечатлило, что помимо главного редактора газеты вторую рекомендацию дал заслуженный рабочий и уважаемый на заводе человек – Евгений Солдатов. Анатолий Александрович был на седьмом небе от счастья, словно и не он ковал карьеру сына. И Витя Смирнов довольно потирал руки, так как был уверен, что серьезные деньги в стране рабочих и крестьян можно зарабатывать только во власти или в тесном контакте с оной, а его закадычный кореш Боб прет туда семимильными шагами.
Неприятным же событием стал внезапный отъезд в Мавританию проверенных временем подельников Идриса и Хусейна. То ли не сложилось с аспирантурой, то ли влиятельная родня неожиданно изменила на них планы. В испытанной временем цепочке образовались сразу две бреши: где безопасно брать валюту и кому физически совершать покупку в «Березке». По-хорошему, от бизнеса следовало отказаться. Но как? На что жить? Пару раз, умирая от страха, провернули схему через польских студентов, знакомцев Журова по университетским дискотекам, но это никуда не годилось. Во-первых, братья по соцлагерю жадничали и требовали за участие сверх разумного, во-вторых, этот самый соцлагерь был написан у них на физиономиях, поэтому вопросы к ним рано или поздно у «кого надо» возникнут, в-третьих, в силу юного возраста пшеки излишне суетились и много болтали. Надо было что-то решать.
Перед самым Новым годом Журову выпала командировка в Москву. Задание было пустяковым, понятно, что редактор хотел сэкономить на гостинице. Бухгалтерию не волновали даты билетов – держи командировочные в зубы и крутись как хочешь, – поэтому Журов тут же прихватил субботу с воскресеньем, а заодно доплатил до СВ. Уж если ехать, то с комфортом! От перспективы поездки в первопрестольную он вдруг почувствовал легкое возбуждение. То, что придется останавливаться у отца, в кои-то веки не воспринималось как препятствие и совсем не бесило.
Люди, перемещающиеся на «Красной стреле» из Москвы в Ленинград и обратно, словно отмечены какой-то печатью принадлежности к особой касте жителей СССР. И одеты они всегда лучше, и суетятся меньше, и многих встречают прямо у вагонов опрятные и расторопные водители «Волг». Разумеется, Журов ни о какой ожидающей его «Волге» не думал и прямиком через Ленинградский вокзал направился к стоянке такси. Все у него впереди, будут и его встречать преданные референты и услужливо подносить чемоданы!
Поймать частника, так же как дождаться такси на стоянке у трех вокзалов, было сродни чуду. Журов, что редко с ним случалось, кипятиться по этому поводу не стал и с легким сердцем вошел в метро – ехать-то всего три станции! В вестибюле его сразу подхватила толпа и медленно всосала в направлении эскалатора. Как-то раньше он не обращал внимания, что москвичи не идут, а стремительно скатываются вниз в борьбе за каждый метр преимущества, вместо того чтобы спокойно стоять, как это делают ленинградцы. Мало того, напротив такой же сплошной вереницей люди идут по эскалатору вверх! Если спускающихся вниз понять еще как-то можно, то что кроме усталости и одышки могут выиграть поднимающиеся? Журов снисходительно наблюдал за жизнью утреннего столичного метро, и даже необходимость с боем втискиваться в вагон – удалось только с третьей попытки – не испортила ему настроения. Выйдя на «Белорусской», он с облегчением вздохнул – ноги его больше в метро не будет – и уже через несколько минут набирал код подъезда солидного сталинского дома на углу Горького и Большой Грузинской.
Отец ждал его в дверях, он опаздывал на съемку «Международной панорамы». В свои под шестьдесят он выглядел потрясающе, был свеж, элегантен, сверкал улыбкой и благоухал дорогим афтершейвом – других в его арсенале и не бывало.
– Добро пожаловать в отчий дом, сын! Рад видеть тебя! Держи ключи, с замками сам разберешься, мы новые поставили. Располагайся, отдыхай с дороги! Светлана на даче, Варя уехала на праздники к родным в деревню, холодильник забит всякими вкусностями. Придется нам с тобой холостяковать, зато на широкую ногу! Все, убегаю! Дозвонись до меня обязательно, обсудим планы!
Известие, что молодая жена на даче, не могло не обрадовать: не придется хамить по поводу и без повода, как не раз случалось. Возможно, она набралась хоть какого-то умишка и, узнав, что пожалует пасынок, благоразумно ретировалась… Жаль только, старая домработница семьи, тетя Варя, уехала… Придется обойтись без любимых с детства блюд и чаепитий за разговорами о житейских мелочах.
Журов медленно, с опасением вошел в свою комнату, огляделся. Уф, все по-старому, здесь Светка порядок не наводила! Всё на своих местах: и исцарапанный циркулем письменный стол у окна, и диван, и тумбы с уже устаревшей аппаратурой, а главное, сделанный на заказ открытый стеллаж на всю стену, беспорядочно забитый книгами! Какое все родное, как греют душу обложки, к которым привык с детства, – оранжевый Майн Рид, зеленый Фенимор Купер… практически вся русская и зарубежная классика, Ожегов, Даль, вперемежку с томами макулатурной серии. А в любое свободное пространство втиснуты номера «Иностранки» и «Нового мира». Журов обожал этот завал! А на книгах с краешка обязательно должно быть немножко пыли. Без пыли никак, потому что тряпкой туда не дотянуться даже тете Варе во время уборки – для этого пришлось бы доставать каждую книгу. «У меня в квартире обязательно будет открытый книжный стеллаж, большой-большой, и никакого стекла!» Журов считал, что порядок в книгах, когда они аккуратно и по размеру расставлены на полках, да еще и за стеклом, бывает лишь у скучных, заурядных и мало читающих людей. Он-то натура творческая.
Быстро управившись с редакционным заданием, Журов еще до вечера вернулся домой. Отец задерживался – неотложные дела в Останкино. Приехать в Москву и сидеть дома? Журов задумался, кому бы позвонить, с кем бы встретиться… решил, кто ближе живет. И не ошибся: совсем рядом, всего через два дома, закадычный друг по летним каникулам, сын замминистра сельского хозяйства, пьяница, балбес и любитель анекдотов собирал компанию на чешское пиво с креветками.
– Ты представляешь, Жур, дают прямо в соседнем магазине! Прихвати бутылок десять!
Эх, Москва, Москва! В Ленинграде ни креветок, ни чешского пива так запросто не дают. Закаленный экзерсисами с коммунистом Солдатовым, Журов к коробке пива прихватил еще и пару водки. Когда она была лишней?
Журов выглядел самым не золотым из собравшихся – так, по крайней мере, он себя ощущал. Все пришедшие были одинаково, ну, с небольшими вариациями, одеты, прямо как сборная СССР на Олимпийских играх – дорогие меховые шапки, добротные дубленки, джинсы, высокие сапоги. Впечатление, что покупалось все в одних и тех же распределителях, скорее всего, так и было. С кем-то Журов корешил давно, кого-то видел впервые. Разговор шел сумбурный, бестолковый, но назвать его глупым язык не поворачивался. Основным раздражителем и объектом для неиссякаемого сарказма служил не столько пришедший к власти Андропов, сколько принятые при нем меры по наведению порядка и дисциплины в стране. Повсюду шастали получившие беспрецедентную власть менты, сажали одного за другим работников торговли и общепита, кошмарили простых людей так, что и на улицу днем не выйти, требовали, чтобы зрители кинотеатров или покупатели в магазинах немедленно возвращались на рабочие места. А когда, как не в рабочее время, рыскать нашему человеку в поисках дефицита?