В городе все прошло как по маслу. Хлопкоробы сулили новые и постоянные заказы, что открывало друзьям устойчивые перспективы.
Отмечать провернутое дело Журов отказался, чем несказанно удивил друга. Когда такое было? Сразу после дележа денег он поехал домой. Впереди маячила еще целая неделя каникул, но в Репино уже не вернуться. Не ехать же в Москву по второму разу! Марго что зимой, что летом каникулы проводила у друзей-коллег в Тарту, квартира свободна… Дальше что? Журов уныло открыл «Иностранку», где там этот роман-то? Но читать не стал. Мысли вновь вертелись вокруг француженки. «Генсбура, что ли, этого послушать», – подумал он и поставил кассету, устроившись на диване. Наверняка шансонье его убаюкает. Не тут-то было! Эпатажная эстетика, провокационность текстов, нескончаемая игра слов произвели на него сильнейшее впечатление. Француз меньше чем за час стал для него идолом. Не то что лежать, сидеть спокойно он уже не мог. Это же неоспоримый повод увидеться с Кароль! Кто, кроме нее, сможет объяснить ему ускользающие от понимания смыслы? Забыв о страхах и об осторожности, безоговорочно зафиксировав в сознании, что предлог для встречи не подлежит сомнению, он устремился на Мойку.
Она долго не открывала, наконец вышла в банном халате, голова обвязана полотенцем. Журов видел только ее глаза… Уже переступив порог квартиры, он вдруг сообразил, что забыл кассеты, но не в них дело, он их позже как-нибудь занесет. Дело же в том, что Генсбур… и его понесло. И только когда халат слегка опешившей Кароль случайно распахнулся, приоткрыв грудь, он наконец оторвался от ее глаз и увидел ее всю. Она же только что из душа! Халат надет на голое тело! Она видит, куда он смотрит, но халат не поправляет!
– Борис, ты дурак?
Журов довольно сдержанно относился к своей внешности. Разглядывая себя в зеркале, иногда нравился себе, а иногда совсем нет. Красавцем себя однозначно не считал. Для него не являлось секретом, что его персона вызывает определенный интерес у девушек, высматривающих в нем какую-то породу и благородство. Ха-ха! Уж он-то знал, что происхождение его самое что ни на есть пролетарское! Какая, к чертям, порода? Скорее воспитание и манеры! Но эта?! Парижанка, ослепительная красавица, корреспондент известной французской газеты, взрослая по сравнению с ним – она-то что в нем нашла?!
Его накрыло волной нежности и ласки, ее милая и трогательная ненасытность самым волшебным образом сочеталась с признательностью, питающей его мужское самолюбие; до вечера следующего дня сплетение их тел практически не прерывалось.
– Где ты был так долго?
– Да так… Ездил в Москву повидаться с отцом, потом провел несколько дней на загородной даче журналистов.
– Так мы коллеги?
Он помялся:
– Будущие. На журналистике я учусь. На 3-м курсе.
– Постой-постой, а сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Боже! Совсем бэби! – она захохотала. – Тебя не смущает, что я старше тебя?
– Ты что?! Ты просто сногсшибательная! – с пылом ответил Журов и слегка зарумянился от того, что он пока так юн. С ней хотелось быть взрослее – уверенным, сильным, состоятельным мужчиной.
Она встала из постели, закурила, но не одевалась. Журов осоловевшим взглядом следил, как она ходит взад-вперед по комнате.
– Скажи, Борис, вчера, когда ты позвонил в мою дверь… ты был так возбужден, с таким лихорадочным видом вываливал восторги по поводу Генсбура… Мне они показались чересчур преувеличенными. Я тоже его люблю, но чтобы так… Неужели это Генсбур привел тебя в такое экзальтированное состояние?
– Он мне очень понравился! Очень-очень! А сейчас мне кажется, что не явись он ключом к встрече с тобой… как бы лучше сказать… в некотором роде, придуманным предлогом, императивом… мое отношение… и реакция в отрыве от тебя были бы наверняка более сдержанными. А теперь он мой кумир до конца жизни… Благодаря ему я у тебя. И совсем потерял голову!
«Совсем потерял голову, – повторил он про себя. Он совсем потерял голову! Квартиру иностранного корреспондента должны слушать! Как он об этом не подумал? – Надо немедленно валить отсюда, – тут же решил Журов, – и все объяснить ей про контору в другом месте. Где угодно, только не здесь. Что я тут успел наговорить? Опаньки, а как мы общаемся? На русском? Французском? Кажется, мы прыгаем с одного на другой… но, пожалуй, больше на французском. Придется товарищам с горячими сердцами попереводить! А что они могли услышать, кроме наших нежностей? Мое имя и где я учусь. Достаточно, чтобы вычислить меня в два счета! Папа, пламенный тебе привет! Впрочем, существует вероятность, что прослушивается только телефон…»
– Я тебе потом все объясню, сейчас ничего не спрашивай, – обняв Кароль, шепотом и на ухо проговорил он, – У меня есть маленькое дельце… Тут неподалеку. Я мигом! Давай встретимся через час на «Канале Грибоедова», в вестибюле метро. И куда-нибудь сходим.
Кароль непонимающе посмотрела на Журова, но правила затеянной им странной игры приняла, поэтому тоже шепотом и на ухо спросила:
– Ведь ты больше не исчезнешь?
Он возмущенно замотал головой. Улыбнувшись, она снова потянулась к нему; Журов подумал – чтобы что-нибудь сказать, но вместо этого она смачно чмокнула его в ухо, да так, что зазвенело в голове. Под хохот француженки он спешно оделся, театрально прикладывая руку к якобы разболевшемуся уху, уже в дверях на пальцах показал, что ждет ее через час, и выскочил на улицу. И тут же попал в кошмарную февральскую метель с сильными и колючими порывами ветра. Зато в вестибюле метро было тепло и спокойно; прислонившись к стене недалеко от выхода, он достал сигареты. Надо бы разобраться, что с ним происходит… Если его вычислят, то жертва с Иванкой окажется напрасной, но как раз об этом он уже ни капельки не жалел. А вот если он не засветился, то Кароль терять он не собирается. Как можно, она такая… такая женственная!
После второй сигареты его охватило беспокойство: а вдруг она не придет? Вернулись сомнения – зачем такой сногсшибательной женщине сдался студент? В назначенное время она не пришла. Журов не мог определиться, что делать: звонить или идти к ней домой. А вдруг трубку она не возьмет и дверь не откроет? Поигралась с доверчивым дурачком и вон его из головы. Может, вообще специально халат распахнула… Он ей не игрушка! Надо идти разбираться! Решено. Он уже собирался оттолкнуть нахально вставшее на пути непонятное существо – какой-то блокадный персонаж, облепленный снегом, в пальтишке, в больших вязаных варежках, закутанный по самые глаза платками и шарфами, – но, опустив глаза, обратил внимание, что блокадник, точнее блокадница – в джинсах и изящных женских сапогах. Блокадница сняла варежки, под ними были еще и перчатки, размотала верхний шарф. Он встретил сияющий взгляд Кароль. Когда она приспустила следующий шарф, Журов увидел, что она дрожит от холода. Неужели у нее нет ничего более теплого?!
– Так, едем немедленно ко мне. Тебя нужно как-то отогревать! Хорошо бы водки.
– Только давай сначала перекусим. Водка на голодный желудок… Тут в двух шагах есть бистро с пирожками и горячим бульоном. Заглянем?
– Ты имеешь в виду «Минутку», что ли?
– Наверное. Побежали!
Устроились у окна. Так мело, что виднелись лишь контуры Казанского собора. Говорить с набитым ртом о КГБ Журов счел неуместным. Щекотливая тема требует особого подхода, Кароль надо подготовить. Пока же он вступил в дискуссию о вкладе гегемона в уродование города: куда ни кинешь взор, везде дурацкие лозунги гигантских размеров типа «Наша цель – коммунизм», «Слава КПСС», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Кароль реагировала спокойно и утверждала, что подобная форма пропаганды вполне уместна в борьбе за построение коммунизма, тем более что партии нельзя отказать в определенном такте по отношению к исторической части города, практически не тронутой этими самыми лозунгами. Вот, например, собор напротив. На нем же нет ничего ни о Ленине, ни о КПСС.
– Согласен, лозунгов нет. Но большими золотыми буквами по фронтону написано: «Музей истории религии и атеизма», а это, Кароль, православный собор Казанской иконы Божией Матери!
