С первых дней Великой Отечественной, Лопатин так и летал на своём «ПЕ-2» поначалу на Калининском фронте, потом на Орловском и закончил войну на первом Белорусском. Стал подполковником, на парадном кителе которого было семь разных медалей и ордена: «Победа», «Красной Звезды» и орден «Славы 1 степени». Доблестно отслужил. Достойно.
«ПЕ-2» поначалу считался истребителем сопровождения самых тяжелых бомбардировщиков, а потом сам стал лучшим из всех пикирующих бомбометателей, который даже фашисты уважали за уникальные качества — неуязвимость, скорость и точность попадания в цель. Ну, отлетал Лопатин всю войну, не получив даже царапины на коже, а после неё неожиданно для себя и начальства ушел на «гражданку», освоил в 1948 году сначала новый «АН-2», когда Курсы высшей лётной подготовки были реорганизованы в Школу высшей летной подготовки, которая базировалась в Бугуруслане Оренбургской области, а с 1950 года в городе Ульяновск. Там Александр в пятидесятом получил права управления большим «ИЛ-14», а в пятьдесят восьмом году газотурбинным мощным «ИЛ-18». В свои сорок восемь лет это был признанный и всеми уважаемый «ас» лётной профессии. А тут, совсем не вдруг, окончательно решил Лопатин после недолгих раздумий уехать и оставшуюся часть жизни прожить на родине, в Алма-Ате. Надежда согласилась сразу. Сын уже имел гражданское лётное училище за плечами и небо всюду ему казалось одинаково прекрасным. Поехал с родителями без разговоров.
Но сам Максимыч летал в Алма- Ате на своём последнем «ИЛ-18» недолго. Летним вечером пятьдесят девятого ремонтировал крышу своего дома в заросшем садами и цветами столичном районе частных домов, который весь город звал Компотом из-за названия улиц. Ягодная была, Грушевая, Абрикосовая, Апорт, Вишнёвая, Ореховая, Черешенка и так далее. Как-то поскользнулся Александр на жести после вчерашнего дождя, спрыгнул от самого «конька» крыши вроде бы правильно, но подняться не смог. Врачи не так долго и лечили его перелом позвоночника внизу спины. Вылечили. Но лётная комиссия Сашу из пилотов удалила.
Травма не позволяла сидеть в кресле самолёта больше получаса. Надо было вставать и делать минимально пять наклонов и десяток приседаний. У лётчиков таких возможностей не было. Автопилот тогда ещё не продумали конструкторы до совершенства и сам он без лётчика долго сохранять курс и эшелон не мог. В Рижском лётно-техническом училище специальных служб переучился за два года и десять месяцев на диспетчера и его после короткой, но въедливой проверки сразу почему-то поставили руководителем полётов и перелётов.
Сначала шестьдесят второго года дни, когда диспетчерами управлял Лопатин, лётчики ценили больше всего. Шикарный руководитель получился из Александра Максимовича. В управлении республиканском все начальники знали: в смену Лопатина можно не дёргаться. Происшествий не будет. Он сам про себя недавно сам стал говорить, что лётчиком раньше был хорошим, а руководителем стал отличным. Может, шутил так. Но говорил правду.
Двадцать пятого декабря шестьдесят четвертого, когда Максимыч отоспался после ночной смены, жена Надежда Леонтьевна, бывший библиотекарь, а теперь швея из ателье «Люкс» с абсолютно несоветским названием «Леди и джентльмены» так громко вскрикнула на кухне слово «Ах!», что Лопатин не успел отложить газеты и прямо-таки с укрытым «Известиями» лицом вслепую влетел на кухню.
— Что!? — шумно выдохнул он. — Обожглась кипятком, картошку почистила с пальцем заодно?
Лопатин отодрал от лица придавленную быстрым бегом газету и выдохнул. Надя сидела на стуле и пила кефир.
— А орала так жутко какого лешего? — успокоился Александр Максимович и тоже глотнул кефира из её чашки. — Свежий, вкусный. Чего стряслось-то на ровном месте?
— Мы не посчитали, когда ты в ночь дежуришь?! Не дай бог — с тридцать первого на первое! Я уже Мадоянов пригласила и Ильяса Жуматаева со его Айгулей. Петренко придут с дочкой. Харабадзе Анзору позвонила. Они с Нателой так обрадовались! Ну, мама моя, не дай бог — ты дежуришь с тридцать первого в ночь! Садись, загибай пальцы, вычисляй.
Максимыч допил Надин кефир, налил ещё раз полную чашку, достал из вазы вафлю и всё употребил не спеша.
— Так, — он загнул палец. — Это «в день» с десяти утра девять часов. До семи, значит, вечера. Это, стало быть, «в ночь». Двенадцать часов ночная смена. Так… Это с утра. Тут выходит в ночь. Короче с тридцать первого ночь я дома до утренней половины десятого. Полчаса ехать. И ещё в ночь… уже после праздничка…
Максимыч загнул мизинец.
— Со второго на третье января ещё в ночь. С десяти вечера до десяти утра. Так что с Мадояном хлебну в Новый год армянского. Принесёт Самвел точно. Ко второму числу всё выветрится. И Карине, благоверная супруга Самвела, его глушит — я те дам! — Лопатин погладил живот. — Анзор в бурдюке чачу принесёт, Петренко Вася — горилку. Жуматаев спиртное не возьмёт, но казы и карта с шужуком притащит по парочке килограммов. Короче — погуляем, мать!!!
— Всего глотнёшь по сто граммов. И бокал шампанского в двенадцать, — Надежда Леонтьевна пальцем погрозила не в шутку, а грозно. — На работу как стекло пойдешь. Чистое и прозрачное. Ты ж не чертёжник. Ошибся, стёр ластиком и по-новой правильно нарисовал. А если ты ошибся, так сразу, считай, тюрьма. Если, не дай бог — катастрофа со смертями. Ну, если без жертв, то просто понизят до радиста или там простого диспетчера. Нам это зачем, Максимыч? Тебе пятьдесят пять скоро. Диспетчером уже тяжко будет трудиться. А в тюрьму при таком возрасте и больном позвоночнике — вообще никак нельзя. И года не протянешь. Да и я тут без тебя долго не смогу.
Вот сразу после этих слов Александр Максимович хотел сказать жене, что «простой» диспетчер, если он умный и сообразительный, куда дороже стоит, чем руководитель полётов, то есть он, Лопатин. Плохими заторможенными диспетчерами хоть в три рта управляй, а всё боишься, как бы не напортачили. Это повезло просто, что ему такая смена досталась. Все- «орлы». Даже Женя новенький, молодой. Он за три месяца работы ни разу не потерялся среди мастеров-мэтров с десятилетним стажем. Только рот открыл, чтобы это пояснить супруге, телефон зазвенел.
— Привет, батя! — сын Алексей, пилот «АН-24» из рейса вернулся. — Как жизнь? Здоровье твоё и мамино в норме?
— Да хоть в цирке выступай акробатами, — засмеялся Лопатин. — Как слетал, Лёха? Самолётик-то только запустили в серию пару лет тому… Небось, недоделок куча?
— Не. Вообще нигде не цепляет. Игрушка, а не машина, — сын помолчал. — Дело есть, батя. Чужих не хочу впутывать. А с тобой надёжно управимся.
— Что за оказия? — почесал за ухом отец. — С милицией не связано?
— Нет. Ты приезжай ко мне. Я расскажу детали и надо тут к одному товарищу сходить. — Алексей снова помолчал. — Поможешь? Ну, приезжай. Жду.
— Что там у Лёшки? — спросила жена, нарезая на доске капусту для борща. — Ничего страшного? Все здоровы?
— Здоровы. Но там что-то непонятное. Здоровья не касается. Он до конца не стал говорить по телефону. — Александр Максимович оделся в тёплую меховую куртку лётчиков, нацепил теплые ботинки на шерстяные носки, женой связанные, на ходу нахлобучил форменную шапку с крыльями на её передней панели. Между крыльями серп и молот, снизу — металлические буквы «аэрофлот». — Ладно, пошел я. Не думаю, что надолго.
Была у Максимыча «волга». Купил по очереди в своей организации. Деньги почти все были. Копил специально. И на семье это не отражалось плохо. Ну, а чего б не копить! Форма, одежда вся кроме трусов и майки — казённая. Спиртное покупал только на праздники. А в обычные дни вообще не употреблял. Мебель была дома старая. От отца с мамой осталась. Её мастер знакомый отшкурил, морилкой обработал, покрыл лаком. Красивая снова стала, как новая. И сноса ей нет. Умели раньше на совесть делать. Телевизор купил, холодильник, два ковра на стены. И всё. Остальное — кухонная чепуха всякая. Потому основное на машину накопил. Пару тысяч всего занял. Хорошая машина. Лопатин её жалел, любил и потому зимой из гаража не выгонял. Мало ли. Сам не поскользнёшься, так в тебя кто-нибудь влепится. И поехал он к сыну на автобусе.
