Горизонт выгнулся дугой. Где-то на его краю вынырнула из моря зелёная земля.

Здесь, на высоте, я опять стал плотью, ледяной, жгучей, и с каждой минутой становился всё тяжелее.

Солнце, любовь и жизнь моя, было всё так же далеко и недоступно. Напрасно я рвался к нему в светлой тоске – моя отяжелевшая плоть потеряла летучесть. Тоска моя темнела, прорастала гневом и злобой на своё бессилие, на водную гладь подо мной, которая питала меня новым бременем, на зелёную землю вдалеке, выплывающую из-под дуги горизонта. И на ветер, который когда-то был мне другом, потом стал врагом, а теперь – досадной помехой, потому что не приближал меня к моему Солнцу, а нёс к зелёной ненужной земле.

А Солнце, будто смеясь над моей любовью, уходило от меня к другому краю горизонта – и вот уж исчезло, погрузив мир во тьму. И в отчаянье и гневе я возненавидел и Солнце.

Солнце меж тем сделало круг и выглянуло из-за ненавистной мне Земли, пытаясь её защитить от моей ярости. Но я не мог простить обиду ни Солнцу, ни Земле. Я забыл о Пути, я хотел только мести. Был я Водой – стал я Огнём.

И обрушился вниз, чтобы уничтожить земной, цветной, радостный мир прямо подо мной. Огонь вырвался из меня острыми стрелами, с треском и грохотом разрывая меня в клочки.

И упал я частыми каплями на зелёную Землю, и слился с ней в поцелуе. Она обняла меня страстно и жарко, и познал я Великую Тайну Зачатия.

Минута – и повторился я в весёлом, бойком ручейке, непослушном, как все дети, и мудром, как мы с Землёй.

– Ручеёк, дай напиться! – послышался весёлый голос.

Рядом озорно подпрыгивал на четырёх лапах пушистый шоколадный зверёк с длинным хвостом. Я протянул ему воды на прозрачной ладони, он вытянул шейку с кремовым галстучком и начал лакать, шумно фыркая и облизывая тёмный носик.

– Уф! Хорошо, ручей! Отдохну с тобою рядом. Какую кобру я сейчас одолел, видел бы ты, – в два моих роста от носа до хвоста!

– И не испугался?

– Мы, мангусты, не боимся. Мы всегда побеждаем змей! Знаешь, как я её? Вот представь, что ты кобра, она так же ползёт, извиваясь, среди камней. Я затаился, к земле прижался, она меня и не видит. А потом вот так, и вот так, и вот так!

Мангуст запрыгал по траве, как мячик на ножках.

– Она свой воротник раскинула, шипит. Р-раз на меня – и мимо! Р-раз – и мимо! Потому что я Мангуст! Я быстрее кобры думаю! Я ловлю её мысль и обгоняю её!

Мангуст хохотал от радости, кувыркался в траве и всё не мог успокоиться.

– А потом она – р-раз и шею мне подставила, растяпа! А я её – кусь! И держу. А она дрыгается, сбросить меня хочет. Разве меня можно сбросить – я же Мангуст!

Он прыгал по моему дну всеми четырьмя лапами, вздымал тучи брызг, шлёпал по воде хвостом, выскакивал на берег, шумно отряхиваясь. Наконец упал в траву кремовым брюшком кверху и блаженно закрыл глаза.

– Уф! Устал!

Но вдруг белые длинные усики затрепетали, носик смешно сморщился, и Мангуст открыл глаза.

– Что такое? Что это?

Мимо пронеслась стайка неведомых птичек:

– Огонь! Огонь! Спасайся! Скорее!

Теперь я, ручей, ясно видел пелену, ползущую из леса, слышал топот лап и копыт, звериные и птичьи крики. Трещали заросли, сквозь кустарник ломились рогатые, клыкастые, куцые и длиннохвостые, забыв, кто из них охотник, а кто добыча. Нарастал гул, как будто проснулся пчелиный рой, жалобные стоны неслись из чащи и таяли в гудении и треске…

Лишь мой Мангуст в бешенстве скакал по тлеющей траве и кричал:

– Где ты? Где ты прячешься? Выходи, посмотрим, кто кого!

Огненная змейка с тихим шипением выползла из гудящей чащи. Чёрный дым затянул небо. Мангуст хрипел, кашлял, но смело бросался на огненную змейку, обжигая лапы и нос. Шёрстка на нём трещала и вспыхивала, он отскакивал под мою защиту, поднимая тучи брызг, и опять бросался в бой. Но вот со свистом и грохотом вспыхнуло ближайшее дерево. Огненная змея выпустила длинный раздвоенный язык и отрезала Мангусту путь к отступлению. Сверху на него посыпались пылающие ветки. Он закричал гневно и жалобно.

И вместе с ним вскрикнул и я. И вскочил на ноги. И подхватил Мангуста в прозрачные ладони, с каждой минутой теплеющие от жара огненной стены, окружившей нас.

– Уходи! Оставь нас! – крикнул я Огню. И осёкся.

Я узнал его. Этот Огонь был послан на землю с небес несколько часов назад моей собственной ненавистью. Этот Огонь был моим творением, а как его одолеть, я не знал.

И бросился я бежать напролом, прижимая к прозрачной груди уже бездыханное тельце. Огонь, шипя и фыркая, ловил меня за ноги, и мне становилось всё больнее бежать. Я терял лёгкость и прозрачность, возвращался забытый страх, и росла любовь к маленькому отважному существу, которое я нёс на своих обожжённых руках. Но вот огненный купол надо мной сомкнулся и обрушился вниз. Я упал на горячую землю, накрыв собой Мангуста, и два моих сердца закричали в отчаянье.

Рассвет был серым с металлическим отливом. Мои руки ещё помнили тепло маленького тела Мангуста. А сердечки мои уже заметили потерю. Мангуста у моей груди не было – ушёл.

На душе было черно. Если ушёл, значит, жив. Если жив, значит, я спас его, рискуя собой. Воспоминание о вчерашнем пожаре, об огненной змее, хватавшей меня за пятки, на миг ослепило и ударило так, что я охнул от боли.

А он ожил и ушёл.

Вот так все они здесь. Что за мир! Злой, холодный, равнодушный!

Я сидел на серой от пепла траве, смотрел на чёрные деревья с обугленными голыми ветками и плакал. Слёзы были горькие и противные, как микстура от кашля.

На серой траве лежала моя угольно-чёрная тень и подсказывала, что на белёсом небе над моей головой светит солнце. Оно и впрямь светило, но мертво и холодно, как люминесцентная лампа. Я обвил руками колени, сжавшись в комок, хотелось согреться.

Но кто-то уже шёл сквозь чащу. Я слышал, как со стеклянным звоном ломались и падали обгорелые ветви, как мягко и коварно ступают тяжёлые лапы по невидимым мне тропинкам.

Ну кто ещё? Не хочу! Нет! В этих тяжёлых лапах прячутся острые кинжалы-когти, а в пасти острые кинжалы-клыки, которые схватят меня за руку – и я стану беззащитен. Мне надоело спасаться!

Сердца мои проснулись и ёкнули. Я поднял голову, обернулся на шум шагов и в ужасе вскочил. Из чащи надвигалось на меня чудище!

Огромное, мощное львиное туловище венчала острая морда собаки с полыхающей огнём гривой! Глаза чудища светились едким красным светом! Сквозь белые клыки так же едко пылал красный язык!..

В ответ на моё испуганное движение пасть чудища раскрылась в хищном оскале, а огненная грива встала на холке дыбом и зазмеилась языками пламени.

Всё моё желание уснуть и уйти в небытие исчезло вмиг. Я с криком бросился прочь, не разбирая пути, спотыкаясь о корни, падая, обдирая руки и лицо, полз на четвереньках, вставал и бежал опять.

Чудище неторопливо двигалось за мной, настигало с лёгкостью в несколько ленивых прыжков, преграждало дорогу и рычало что-то осмысленное. Но смысла я не понимал.

– Остановись, глупый человечек! Я помогу тебе, стой спокойно! Прочь, кыш отсюда, мерзкое создание!

Да, согласен, я и глупое, и мерзкое создание – ты право, чудище! Но что делать: стоять спокойно или мчаться кыш отсюда?

Не мог я ни того ни другого, так как упал, пропахав носом чёрную землю на опушке обгорелого леса. И не было больше сил бежать кыш отсюда. И не было сил стоять, хоть спокойно, хоть безумно.

– Лежишь? Ну, вот и ладно, и лежи! А я её сейчас, тварь поганую, шугану!

Чудище остановилось над моей головой. Я увидел бурую когтистую лапу прямо перед глазами и в ужасе зажмурился. Сердца мои замерли в обмороке.

На моей макушке происходило что-то странное. Раздавался скрип, шорох, кто-то возился в моих волосах, маленькие коготки больно царапали кожу. И этот отвратительный, высокий, визгливый писк, от которого хотелось биться головой о землю.

– Терпи, не дёргай головой! Сейчас…