Женскую тему в правительстве даже не упомянули. И само обещание организации женского движения кануло в Лету. Когда пост секретаря занял Марио Танасси, ситуация ухудшилась: в 1954 году он даже раскритиковал назойливую и настойчивую старушку, которая в преддверии съезда вновь потребовала, чтобы ее включили в оргкомитет. Правда, уверял он, он не собирался «ограничивать ее личную свободу действий в партии»^[620].

«Что касается моей свободы действий в партии, – с досадой отвечала Анжелика, – я благодарю вас, но не думаю, что это необходимо, поскольку я намерена пользоваться правами, которыми я обладаю как член Социалистической партии (и обладаю ими уже пятьдесят лет)»^[621].

Социал-демократы заняты борьбой за места в ХДП. Им некогда думать о правах женщин или о Социалистическом интернационале, первый послевоенный съезд которого состоялся в Вене в 1955 году. Балабанову отправляют представлять их интересы. Ее сопровождает молодой журналист из Avanti! Джорджо Джаннелли.

Из Рима мы выехали поездом. У Анжелики была огромная холщовая сумка, похожая на хозяйственную. В ней было все: чай, пиалы, чашки, чайные ложки, одежда, резинки для чулок. Они то и дело сползали и сворачивались вокруг щиколоток. В Венеции поезд остановился, чтобы поменять моторный вагон, и она попросила меня сходить в бар за горячим чаем. Когда я ей его принес, она стала капать лимон в чай, но нож, которым она пользовалась, упал и разбил стакан, и чай пролился на пол. Балабанова была в отчаянии: она не могла жить без чая. В Вене ее ждал триумф. Ее принял президент Австрии, который был ее другом-социалистом. Она отправилась в ратушу: на пороге ее ждал бургомистр. Самая сильная сцена была, когда она вошла в зал, где проходил съезд. Выступал лидер лейбористской партии Клемент Эттли: увидев ее, он прервал выступление и сказал: «Товарищи, встаньте, в зал входит примадонна социализма». Раздались такие аплодисменты, каких я не слышал никогда в жизни^[622].

Но в Италии, да и в партии «примадонна социализма» все больше и больше отходит на второй план, оказывается в изоляции. Она ищет издательство, чтобы опубликовать свою книгу с развенчанием Ленина, но все двери перед ней закрыты. В 1950-е годы кощунственно звучит утверждение, что без Ленина не было бы Сталина, что преступления, разоблаченные Хрущевым, уходят корнями в большевистскую революцию. Альберто Мондадори^[623] хочет, чтобы Балабанова писала историю Ленина и ленинизма, «а не занималась психологическими исследованиями». Что касается стихов, то «я прошу ее еще немного потерпеть»^[624]. В результате ни в «Мондадори», ни в каком-либо другом издательстве книга не выходит. Анжелика обратилась к Индро Монтанелли^[625], но и тому не удается пристроить антикоммунистическую книгу бывшей революционерки. Таков удушающий конформизм в сфере культуры. Лишь одно небольшое и неизвестное издательство, близкое к социал-демократам, Editoriale Opere New, публикует в 1959 году ее книгу «Ленин вблизи». И тогда Балабанову охватывает страх: она боится, что ее убьют коммунисты.

Между тем американские товарищи ее не забывают. Норман Томас пишет Луиджи Антонини, что получил весточку от Анжелики Балабановой:

Она очень болела, но очень хочет остаться в Италии, где она сможет с полной отдачей работать при новом правительстве. Она не исключает возможности вернуться в США. Кажется, мне удастся добиться, чтобы она подпала под гриф «исключительный случай» согласно закону Маккарена. Пользуясь случаем, благодарю тебя за предложение предоставить ей пенсию, когда наш нынешний пенсионный фонд будет исчерпан. У нас еще есть около 800 долларов. Сколько есть у вас? Не могли бы вы уже сейчас перечислить их, а то, что у меня есть, использовать как дополнение к вашей выплате или как резерв, если Анжелика в ближайшее время вернется? В любом случае мы не можем ее бросить^[626].

Антонини объясняет, что пенсионный фонд Итало-американского Трудового Совета называется Old Age Relief, и время от времени, в зависимости от конкретного случая, он производит выплаты на временной или на постоянной основе.

В прошлом ежемесячную помощь до конца жизни получал Модильяни. Мы помогали и другим ветеранам социалистического и лейбористского движения, таким как Валерия Вампа, Мария Джудиче, Джованни Фараболи, Ринальдо Ригола и др. Я думаю добиться для Анжелики ежемесячной субсидии, и надеюсь, смогу это сделать, особенно с учетом ее возраста. Одновременно и ты можешь помочь ей с помощью тех средств, которые у тебя имеются. Конечно, мы не можем ее бросить!^[627]

10 мая 1954 года итало-американский Трудовой Совет устанавливает Балабановой ежемесячное пособие в размере пятидесяти долларов. Антонини ежемесячно присылает ей чек. Последний пришел в сентябре 1958 года: она получила его в Риме по адресу: Азуни, 9, одному из многочисленных временных адресов, где почти восьмидесятилетняя Анжелика жила как цыганка. Потом, вероятно, заботу о ней взял на себя Сарагат, очевидно, на деньги партии. На этот же адрес ей приходит письмо от Голды Меир, министра иностранных дел и восходящей звезды израильской политики: она приглашает Анжелику на десятую годовщину основания государства Израиль^[628].

Уже много лет Анжелика мечтает посетить землю Давида: там, среди выживших в Холокосте, есть много товарищей, с которыми она познакомилась в первые десятилетия века и во время своих американских поездок. И вот, несмотря на возраст и недуги, в 1958 году она садится в самолет и летит, чтобы обнять Бен-Гуриона и Голду Меир. Между ними устанавливается крепкая, братская дружба. Балабанова всегда и во всем будет поддерживать политику Израиля. За рубежом Анжеликой восхищаются, ей помогают, ставят ее на пьедестал, а на второй родине она оказывается на втором плане.

Новые партийные руководители-карьеристы больше не приглашают ее даже для того, чтобы усмирить гнев Сарагата. Раньше, когда «вождь» сердился, достаточно было привести к нему Анжелику, и она успокаивала его цитатой из «Фауста» на немецком языке. Но после своего избрания 28 декабря 1964 года президентом республики, Сарагат разорвал с ней всякую связь. Однако он предоставил ей партийную машину для выездов, которые она делала все реже и реже, поскольку не могла выносить римских пробок и партийного водителя Ромолетто. Последний часто отказывался приезжать за ней, потому что она постоянно ворчала, утомляя его выпадами в адрес «бандитов», управляющих партией. Однажды Ромолетто повез ее на собрание молодых социал-демократов, и вместо того, чтобы вселить в них оптимизм в отношении будущего СПИТ, Анжелика яростно обвиняла лидеров партии в карьеризме, обогащении и оппортунизме: «Перед секциями ИСДП^[629] нужно поставить табличку с надписью “Оставь надежду всяк сюда входящий”»^[630]. Удрученный водитель отвез ее домой.

Даже жилье ей оплачивала партия. Последние годы жизни Анжелика проводила в маленькой квартирке в Монтесакро. Сарагат прислал Анжелике сиделку (мать Лины Аликво, главы женского движения), но ни разу не пригласил ее в президентский дворец. Ни одного телефонного звонка, ни одного письма. Прошли те времена, когда он фотографировался, носился с ней как с истинным свидетелем социализма. Во главе СПИТ стоят Танасси, Карилья, Ипполито, Ригетти, Николацци, именно их она пренебрежительно называет «бандитами». Она считает их коррумпированными, буржуазными, продавшимися Ватикану. Когда стало известно, что Пьерлуиджи Ромита обвенчался в церкви, она пришла в ярость и позвонила Энрике Маркетти, секретарю парламентской группы, которая каждое утро выслушивала ее гневные речи. «Синьора, но это его жена хотела обвенчаться в церкви…» – пыталась успокоить ее Энрика. «Это абсурд, позор. Он должен был отказаться, ну какой же он социалист, что за социалисты эти господа, руководящие партией! Социалистический лидер должен быть верен прежде всего своим идеалам и убеждениям»^[631].

«Что вы хотите, – говорит мне госпожа Маркетти, которой сейчас восемьдесят один год, – она была такой. Она была русской, резкой, она зависела от своего происхождения, была очень антиклерикальной, но еще и антикоммунисткой. Нам такие антиклерикальные и радикальные позиции казались устаревшими. Она же в этом отношении была непоколебима. Она не была раздражительной или грубой, наоборот, она была добрым и вежливым человеком. Помню, однажды я пришла к ней домой, и она предложила мне чашку чая из самовара, который она возила с собой не один десяток лет. Нет, она не была грубой, но была очень настойчивой…»