Она готовится к отъезду, и в это время ей звонит Анна, но не для того, чтобы попрощаться с сестрой, а чтобы попросить ее сменить фамилию и обезопасить жизнь своих родственников. В поезде, следующем из Петрограда в столицу Швеции, Анжелике кажется, что она проваливается в какой-то темный колодец. В вагоне несколько русских горячо обсуждают дело Гримма. Один утверждает, что Россия должна продолжать сражаться насмерть, другой обрушивается на немцев и интернационалистов – предателей Отечества. Третий спрашивает: «Вы слышали историю о немецком шпионе Гримме и всей этой циммервальдской шайке?» «Позор! Их следовало бы расстрелять!» Она, новый секретарь Циммервальдского движения, молчит и еще больше съеживается на своем месте: «К счастью, они не знали, кто я такая»^[355].

Анжелика уехала спешно: ее собирались арестовать вместе с большевистскими лидерами, организовавшими неудавшееся июльское восстание, захлебнувшееся в крови.

Временное правительство, – писала газета Corriere della Sera^[356], – вчера вечером подписало приказ об аресте большевистских лидеров, возложив на них ответственность не только за кровавые беспорядки в Петрограде, но и за причастность к иностранным интригам. Среди подлежащих аресту Ленин, Каменев, Троцкий, Зиновьев. Анжелика Балабанова, входящая в руководство официальной итальянской социалистической партии, и Коллонтай также должны были быть арестованы, но им удалось пересечь границу и сейчас они находятся в Стокгольме^[357].

Лето 1917 года оказывается очень печальным для Анжелики. На нее возложили позорное обвинение в том, что она двойной агент на службе у немцев, разносятся сплетни, что она любовница Ленина. Самые жестокие удары ей наносят в газете Giornale d’Italia:

Мы до сих пор точно не знаем, какая доля ответственности за скандал, разразившийся в Петрограде, лежит на этой несчастной даме, которая до сих пор представляет наших социал-нейтралистов в России. Но старая пословица гласит: «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты», а сами наши социал-нейтралисты никогда не ставили под сомнение большую близость своего «дорогого товарища» с не менее «дорогим товарищем» Лениным. Более того, госпожа Балабанова всегда хвасталась этой близостью, как и печальными делами, совершенными этими чистейшими сторонниками Интернационала в России^[358].

Затем Giornale d’Italia нападает на «продажного» Гримма, который вместе с Балабановой организовал Циммервальдский съезд «под эгидой германской миссии в Берне» и под наблюдением немецкого агента Хоффмана.

В июле та же газета идет дальше и ставит под сомнение личность Балабановой, выпуская интервью г-на де Амбри^[359], который представляется как бывший социалист и «искренний интервенционист». Что значит, он является заклятым врагом Анжелики: его свидетельство не представляет особой ценности, практически никакой. Де Амбри рассказывает, что летом 1913 года в Цюрихе он познакомился с женой одного своего друга анархиста-синдикалиста, русской революционеркой. Несколько дней назад она вернулась из Сибири, где находилась в заключении четыре года. За ужином разговор зашел о Балабановой. «Я не знаю Балабанову, – сказала она, – и я не слышала, чтобы женщина с таким именем когда-либо принадлежала к революционному движению в России. Я только удивляюсь, что итальянская социалистическая партия принимает в свои ряды не как рядового члена, а как члена руководства женщину, имя которой неизвестно; неизвестно, откуда она и на какие средства живет». Де Амбри добавляет, что действительно довольно странно, что Балабанова не поехала в Россию, когда началась революция 1905 года, а предпочла остаться в Италии, «читать лекции и… предаваться любовным утехам!». Анжелика не назвала свое настоящее имя, не раскрыла свое происхождение, не рассказала о средствах к существованию даже тогда, когда достопочтенный депутат спросил ее об этом публично на заседании Социалистического интернационала. Она не ответила и «сослалась на солидарность руководства партии». Солидарность была немедленно проявлена секретарем Лаццари: он выступил с письмом протеста в адрес де Амбри; в этом письме он выразил недоумение по поводу «инсинуаций, выдвинутых против женщины, которая так много сделала для святого дела социализма»^[360].

Позднее я узнал от Муссолини, что в руководстве, куда была отправлена записка о солидарности, произошла любопытная сцена. Лаццари прочитал письмо и спросил:

– Вы довольны?

– Да, все отлично.

– Тогда, раз уж мы об этом заговорили, может быть, вы хотя бы нам расскажете, кто вы? Ведь, по правде говоря, мы не знаем…

Балабанова слегка опешила, но потом рассмеялась. Я не знаю, не напела ли она романс Лоэнгрина: «Никогда не спрашивай меня, не пытайся узнать, откуда я пришел и как меня зовут»^[361].

Де Амбри высказывает подозрение, что Балабанова – немецкий агент, внедренный под чужим именем в ИСП, и Центральное бюро расследований Министерства внутренних дел подтверждает эту гипотезу, ссылаясь в том числе на статью в Avanti! защищающую Анжелику^[362]. Социалистическая газета напоминает: «Сотни, тысячи русских беженцев меняли свои имена. И вот ирония судьбы! Тот самый обвинитель годами называл себя аристократическим именем “де Амбрис”, а он был всего лишь пошлым де Амбри, ворона в перьях павлина!»^[363]

Все в том же июле 1917 года на Анжелику обрушивается еще одна серьезная неприятность: Турати обвиняет ее в том, что она говорит и действует в России от имени руководства ИСП, не имея на то права. Бывший лидер социалистов считает, что Балабанова перестала быть членом руководства с начала войны «по понятным причинам, поскольку она иностранка».

«Конечно, Балабанова не гений, – заявляет Турати римскому корреспонденту Петроградского телеграфного агентства, – но я не могу поверить, что она сделала известные заявления; она прекрасно знала, что ее слова могут опровергнуть, если только она не стала полной идиоткой, которую впору отправить в психушку!»^[364] На следующий день в газете Avanti! Турати нападает на журналистов, которые якобы приписали ему «необоснованно грубые» высказывания в адрес соратницы, но по существу подтверждает свои тезисы, напоминая, что, когда началась война, «будучи иностранкой, она сама раньше других почувствовала деликатность своего положения в руководстве и поэтому оставалась там “неактивной”. Ее настолько мучили угрызения совести, что она сама уехала из Италии!»^[365]

27 июля Балабанова пишет Турати, что ей очень больно от его заявлений. Она поясняет, что никогда не разговаривала с Кронштадтским Советом от имени ИСП. Хотя признает, что яростно выступала против «четырех итальянских эмиссаров Каппа, Лерда, Лабриолы и Раймонди», которые приехали в Петроград просить о продолжении войны, выдавая себя за представителей ИСП^[366].

Руководители партии развеивают недоразумение, они подтверждают принадлежность Балабановой к руководству и ее право представлять ИСП по любому поводу и на любом собрании за границей. А также передают «доблестному товарищу свое одобрение и благодарность за жертвы, принесенные на благо угнетенных и интернационалистов». По правде говоря, Анжелика несколько раз подавала заявление об уходе из руководства именно для того, чтобы избежать спекуляций и полемики на свой счет, что в конечном итоге могло бы навредить партии. В увольнении ей всегда отказывали. Но в какой-то момент она почувствовала, что пришло время «отстраниться чисто внешне». Речь шла о формальном отстранении, «вызванном осознанием того, что, отделенная от вас физически непреодолимыми границами и барьерами, я не имею права присваивать себе честь, которой не заслуживаю»^[367].

Балабанова разочарована. Ей совсем не хочется ехать на работу в Стокгольм. Швеция – страна, языка которой она не знает, там у нее нет друзей. Она убеждена, что не найдет общего с людьми, которых считает слишком флегматичными и однообразными. Кроме того, скандинавские социалисты никогда не отличались активностью и не участвовали в международных съездах: короче говоря, у них особый социализм, руководствующийся первоочередными практическими интересами. Так, по крайней мере, считает Анжелика.