И все же некоторые вещи смущают Анжелику. Прежде всего, эти группы изгнанников состоят только из интеллигенции, живущей в собственном мире, они далеки от народа и поглощены бесконечными спорами, и здесь обращает на себя внимание некий Владимир Ильич Ульянов, то есть Ленин, человек, который не производит на нее никакого впечатления, в отличие от Льва Троцкого, с которым она познакомилась в 1906 году в Вене на собрании в память о смерти Фердинанда Лассаля. Лев обаятелен, у него блестящий ум, он эффектный оратор, прекрасно образован, умеет вести полемику, причем не только политическую. Все это очень впечатляет русскую девушку. А Ленин оставляет ее равнодушной: робкий, необщительный, лысый, мастер полемики, зачастую беспринципный. У него необычные монгольские глаза, но внешне он не заинтересовывает Анжелику.
Если честно, я должна признаться, что не могу вспомнить, когда именно и где я впервые встретилась с Лениным, хотя думается, что это было на собрании в Берне. Я уже знала, кто он такой и какую позицию представляет, но он не произвел на меня никакого впечатления в то время. У Ленина не было никаких внешних черт, которые заставляли бы выделять его среди революционеров его времени. На самом деле из всех русских революционных вождей он внешне казался самым бесцветным. Его выступления в то время также не произвели на меня никакого впечатления ни своей манерой подачи, ни своим содержанием[79].
Одним словом, малозначительный человек. Что удивило Анжелику, так это грубая агрессивность Ленина к противникам партии. Она обратила на это внимание во время съезда русских социал-демократов в апреле 1907 года. Съезд должен был состояться в Копенгагене, но король Дании не дал разрешение в угоду Романовым, которым он приходился родственником. Было решено перенести съезд в более толерантный Лондон. Однако требовались деньги, чтобы оплатить поездку тремстам делегатам, многие из которых уже ехали из России в Копенгаген. Средств требовалось много: нужно было платить за жилье и питание в течение шести недель: ораторы часами обсуждают теоретические вопросы и дискутируют о резолюциях, газетных статьях и книгах – чтобы организовать это политическое мероприятие, нужны финансы. Помочь тут могут только немецкие товарищи.
Балабановой поручают отправиться в Берлин и просить финансовую помощь у сильной немецкой социал-демократии. Через несколько дней она приезжает в Лондон с чеком на солидную сумму, подписанным Паулем Зингером, казначеем немецкой партии. Съезд может состояться. В нем примут участие титаны русской социал-демократии и молодые перспективные Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин. Делегаты под наблюдением полиции размещены в бывших казармах.
Большинство из них не знают Балабанову и, когда она приходит их навестить, смотрят на нее с подозрением. Никто с ней не здоровается, здесь все совсем не так, как в Италии. Здесь все принадлежат какой-нибудь фракции: девяносто большевиков и восемьдесят меньшевиков злобно посматривают друг на друга. А на того, кто не принадлежит ни к одной из группировок этой гражданской войны, смотрят с презрением, подозревая в шпионаже, – для них он еретик. Эти бородачи кажутся Анжелике сумасшедшими. Еще там есть группа с Кавказа, «чья дикая внешность, которую подчеркивали их огромные шапки из овчины, произвела сенсацию на улицах Лондона»[80].
Съезд проводился в церкви Братства. Балабанова думала, что «ее паства происходила из христиан-социалистов или пацифистов, которые смутно симпатизировали делу русских», но ей казалось, что, если бы прихожане послушали некоторые выступления, они были бы «сильно шокированы». Во всяком случае, они не ожидали, что эти говорливые революционеры столь надолго займут их церковь. На их робкую просьбу освободить церковь для проведения мессы гости ответили, что у них недостаточно денег, чтобы снять другое помещение. Хозяева любезно согласились на компромисс: съезд будет проводиться днем или вечером, когда не проходят церковные службы.
Дебаты были бурными и невыносимыми. Только чтобы поменять распорядок дня, дискутировали целую неделю. Ленин мучил всех бесконечными теоретическими речами, меньшевики призывали перейти к вопросам практическим, по существу. Шла жесткая борьба за принятие решения кто будет председателем и оратором, открывающим этот съезд. Если победят меньшевики, это будет Плеханов, если нет, – Ленин.
Здесь Анжелика впервые видит Ленина в деле, он дирижирует оркестром большевиков с армейским размахом: распределяет роли, подсказывает, кому прерывать меньшевиков, а кому свистеть, даже пишет, какие слова надлежит использовать в выступлениях. Анжелика поражается, насколько педантичен этот железный человечек: «вот он склонился над записями, внимательно слушает, замечая каждое прерывание докладчика, быстро взглядывая на оратора, если тот привлекал его внимание словом или замечанием»[81].
Тем временем деньги, полученные от немецких товарищей, заканчиваются. Больше обращаться к Германии нельзя. Единственной гарантией успеха становится пылкий большевик Горький. Он приехал в Лондон со второй женой, актрисой Марией Андреевой: оба они благодаря своим связям имели знакомства среди сочувствующей буржуазии в Англии. Та же английская либеральная пресса много писала о симпатичных радикалах, которые заставляют мечтать и будят фантазии милых дам. Борцов с царизмом нарасхват приглашали в салоны, где они приятно возбуждали слушателей рассказами о преследованиях в «темной России». Революционеры же охотно разглагольствовали в гостеприимных домах, в ожидании щедрых пожертвований.
В конце концов мы сумели занять часть необходимой суммы у одного промышленника-либерала, который пригласил десять или двенадцать революционных деятелей из России к себе домой и который в то время громогласно заявлял о своей симпатии к русской революции. После обеда мы должны были совершить прогулку по его картинной галерее и восхищаться ее шедеврами. Перед одним из них Горький остановился и заметил по-русски: «Как ужасно!»
Хозяин дома посмотрел на Плеханова, чтобы тот перевел замечание знаменитого гостя, и я внезапно ощутила панику за судьбу нашего займа. Плеханов, не моргнув глазом, спас положение. «Товарищ Горький просто воскликнул «Поразительно!», – уверил он хозяина дома.
Через два дня после свершения Октябрьской революции в 1917 году я, находясь в Стокгольме, получила письмо от нашего друга с 1907 года с требованием полной и немедленной выплаты долга[82].
С этими новыми средствами съезд мог продолжиться. Меньшевики во главе с Аксельродом настаивают, чтобы рабочие партии России объединились. Церетелли предлагает отказаться от революционного пути, который в 1905 году закончился крахом; по его мнению, нужно идти демократически-буржуазным путем, это будет лишь промежуточный этап, после него настанет время для революции. Троцкий пытается примирить стороны: он всеми путями старается избежать раскола. Ленин и слышать не хочет о такой половинчатости. Он обвиняет своих противников в лицемерии и предательстве: нужно брать в руки оружие, организовать авангард профессиональных революционеров, свергнуть правительство. Буржуазии нет веры, она эгоистична и труслива.
Балабанова разделяет максималистскую позицию Ленина, но не его методы. Ей вообще не нравится, когда нет уважения к человеку; тем более что речь идет о товарищах, достойных политического доверия. Их нельзя клеймить позорными эпитетами, называть предателями только потому, что они думают иначе. Она все еще весьма наивна. Однажды в Цюрихе, месяц спустя после лондонского марафона, она попросит объяснения у вождя большевиков о его методах и нанесенных оскорблениях. Ульянов, не моргнув глазом, ответит, что для того, чтобы захватить власть, все способы хороши. Даже бесчестные? Ленин считает честным все, что служит интересам пролетарского дела.
Однако этого для Балабановой недостаточно, чтобы решительно отойти от большевизма. В 1907 году она и представить себе не может, чем станет этот тридцатисемилетний симбирец, один из многочисленных говорливых интеллектуалов, наводнивших западную Европу и мечтающих о революции. Между прочим, он не пользуется хорошей репутацией. Из-за злобности Ленина выкинули из верхушки европейской социал-демократии, главным образом, из немецкой. Высший авторитет из ныне живущих марксистов, Карл Каутский, запретил ему печататься в газете Neue Zeit. Роза Люксембург поддержала его на съезде 1907 года, но за несколько лет до того она его уничтожила, назвав «русским», нецивилизованным человеком.
