Зазвонил телефон, на заставке высветилась светловолосая женщина с улыбкой. На фото мама часто улыбалась, но не в жизни. В ее родной стране не принято улыбаться всем подряд направо и налево, а вот для фото просто необходимо.

— Сандра, — раздался встревоженный голос.

— Я в такси.

— А Вилем не приехал?

— Он опаздывал, а я уже устала торчать здесь.

— Как обычно, — заворчала мама.

— Все в порядке, не переживай. Я уже взрослая девочка.

Она хотела что-то еще сказать, но видимо вспомнила наш последний спор, где я пыталась ей напомнить, что мне уже двадцать, потому и замолчала.

— Напиши, как доедешь, — тихо сказала мама.

— Конечно.

Она отключилась, я проверила оповещения на телефоне, новых сообщений от папы не поступало.

Уровень волнения моей мамы можно назвать стремящимся к адекватности. Мы не всегда с ней сходились во мнениях, бывало, что спорили, но это все прекрасно объяснялось разницей поколений и тем, что она, все-таки, была воспитана в другой стране. Но отношения у нас были теплые. Она оставила фамилию отца даже после развода. Прожив десяток с лишним лет в Нидерландах как Веерман, странно было бы менять ее обратно на Кузнецову.

Я не хотела покидать Амстердам. Но так сложилась судьба, а еще у папы на старости лет появилась какая-то фишка о семейности. Если бы он узнал, что я считаю его стариком в сорок восемь… Мне бы не было стыдно.

Мои мысли вернулись к парню в аэропорту. Надеюсь, что с ним все в порядке. Выглядел он правда взволнованным. Может стоило все-таки предложить свою помощь? С другой стороны, он четко дал понять, что мне лучше уйти, а быть назойливой мухой мне не хотелось.

У него красивые волосы, они напомнили мне шоколад. Когда я была маленькая, папа привозил мне целые упаковки, когда возвращался из Брюсселя. Я с детства всем говорила, что бельгийский шоколад самый лучший в мире, потому что они регулировали состав шоколада с 19 века. Это я, конечно, не сама узнала, а от родителей. И когда выросла поняла, что всякие «Риттер спорт» и «Сникерс» тоже неплохи. Но привычки и предпочтения, зародившиеся в детстве всегда самые сильные.

Может у этого парня обертка от жвачки тоже с детства? Поэтому так важна?

Ну нет! Это уже глупость. Шоколад и мусор. Это разные вещи.

— А включите музыку погромче, пожалуйста, — обратилась я к таксисту.

Он улыбнулся и что-то нажал на аудиосистеме, звук из динамик стал сильнее.

— Первый раз в Лондоне? — спросил водитель.

— Не совсем, но первый раз за несколько лет. А вы давно тут?

— Всю жизнь, — ответил мужчина, и я его рассмотрела получше. Седые волосы, небольшие морщины около глаз, белые перчатки. Он словно олицетворение интеллигенции. — Вам понравится Лондон, но не с самого начала. Нужно привыкнуть.

— Говорят, что если надо привыкать, то не надо привыкать.

Он покачал головой, усмехнувшись, и пусть он ничего не сказал, мне показалось, что его глаза говорили: «Новое поколение, они ничего не хотят ждать».

— Что? Вы считаете, я не права? — спросила я и слегка захихикала.

— Я лишь считаю, что жизнь гораздо сложнее, чем кажется, и нельзя придумать универсальные правила-цитаты под все ситуации. Этим люди хотят облегчить жизнь, но разве она не прекрасна в своей сложности?

— Ну как же…

И хотя мы с водителем оказались людьми разных поколений, болтать с ним было приятно. Он не был одним из тех, кто видит человека, который проводит девяносто процентов времени в телефоне и сразу делает выводы о нем. Нет. Я просто слушал меня, не перебивал, а периодически отвечал с интересом. Мы не пришли к единому мнению, но он попросил меня дать Лондону шанс.

Я наблюдала из окна машины город, который ненавидела в детстве. Сейчас я не ощущала тех эмоций. Я искренне старалась посмотреть на него по-новому, не примешивая обиды прошлого. Я не очень люблю зацикливаться на негативе. Вообще, мне кажется, что в детстве я была несносной, в то время как сейчас мои эмоции словно акварельная краска, разбавленная водой.

Хотя моя мама готова со мной поспорить. Она считает, что я все такая же эмоциональная, как и раньше, смеюсь до боли в животе, шучу о том, о чем нельзя, и иногда чересчур раздражительная и упрямая. Я ей много раз говорила, что упрямство — не эмоция. Но попробуйте переубедить мою мать.

В детстве мне казалось, что этот город серый, как, впрочем, и Англия в целом. Но сейчас я отмечала огромное количество парков и зелени. Зеленый… Так бы я ответила на вопрос, если бы меня спросили, какого цвета Лондон.

Машина подъехала к дому, я вышла, забрала вещи и подошла к крыльцу. Солнце слепило глаза. У меня есть какое-то странное везение. Всегда, когда я приезжаю в Лондон, — хотя я не была тут уже давно, — он встречает меня теплыми лучами. Видимо этот город меня любит. Вот только я от него не в восторге.

Я оглянулась по сторонам. Не хотелось признавать, но… здесь красиво. Хотя, чего еще ожидать от Сент-Джонс-Вуд. Красноватые фасады трех и четырехэтажных зданий в свете солнца как будто улыбались. Улыбнулась и я.

Я позвонила в дверь, помня, что у отца должна быть домработница. Так оно и было: мне открыла дверь женщина примерно сорока лет. Ее рыжие волосы были подстрижены в каре до подбородка, а серые глаза сощурились, когда она улыбнулась.

— Заходите, мисс Веерман, — обратилась она ко мне.

— Спасибо, э-э…

— Мисс Смит.

— Очень приятно познакомиться! — улыбнулась я, чем вызвала легкую ответную улыбку.

— Мистер Веерман задерживается, он предупредил, что вы можете не дождаться его в аэропорту. Я приготовила обед, поешьте с дороги. Он предупредил меня, что у вас хороший аппетит. Жаль, что он сам не успел.

— Спасибо большое, не беспокойтесь. Я привыкла к… своему папе. А что вы приготовили?

— Там лежат сендвичи с ветчиной.

— Мои любимые! А вы сами поели?

— Не переживайте, мисс Веерман, отдохните лучше с дороги.

Мисс Смит помогла мне вкатить чемодан и сразу показала квартиру. Двухуровневая с парой спален, гостиной и кухней. Когда я последний раз навещала отца, а это было семь лет назад, он жил в другом районе и снимал квартиру. Тогда и родители были вместе, вернее сказать, не в разводе.

Вместе. Слово, которое сложно было к ним применить, в принципе. Но развод… Все началось именно с покупки этого дома. Мама не понимала, зачем приобретать жилье в Лондоне, если тут всего лишь работа. И папа предложил переехать.

Когда-то она, действительно, переехала. Из Санкт-Петербурга в Амстердам. Даже шутила, что не велика разница. Переехать в двадцать три года в другую страну, когда ты еще молодая подвижная, стремишься узнать весь мир — это одно. Влюбиться настолько, чтоб для тебя привычным приветствием стало «Hallo», а не «Здравствуйте».

Но, когда ты построила карьеру, растишь дочь подростка, а своего мужа видишь, если повезет — раз в месяц, то переезд не воспринимается как счастливое воссоединение семьи. Скорее, как поворотный момент, когда нужно сказать, что дороги расходятся.

Так оно и случилось. Мне на момент развода было четырнадцать. Не сказать, что я горевала. По факту, ничего не изменилось же. Только стала видеть папу еще реже, но опять же… мне от этого ни горячо, ни холодно, ведь футбол забрал его гораздо раньше. Хотя… разве можно забрать то, чего у тебя никогда не было?

Отец всегда принадлежал футболу, а не мне или маме. Меня можно назвать эгоисткой, наверное. Ведь у меня всегда было много игрушек и много красивой одежды. В конце концов, не всем детям покупали только бельгийский шоколад, потому что они отказываются есть другой. Но ведь есть вещи куда важнее денег?

Когда мне было одиннадцать, папа приехал на мой день рождения из Лондона. Он всегда раньше поздравлял меня лично. Я показывала ему свои фотографии и поделки. А потом он решил поделиться своей жизнью и открыл галерею телефона. Я ожидала увидеть типичные фото. Знаете, те дурацкие, типо я и Биг-Бэн, я дразню гвардейца у Букенгемского дворца или вот я караулю ее величество. Нет…