От соседнего столика долетел весёлый смех – австрийский посол болтал о чём-то с двумя помощниками. Он говорил по-французски с резким венским акцентом.

Покосившись на них, Карлебах продолжил:

– А ещё растёт риск, что эти твари – эти Иные – привлекут внимание кого-то из тех, в чьих руках здешняя власть, – профессор потряс свежими выпусками «Журнала восточной медицины» и «Физиологических исследований», вытащенными из набитых карманов кирпично-рыжего старомодного лапсердака. – Доктор Борен из Берлина и тот кретин Леметр из Сорбонны уже вовсю пишут доклады, в которых клеймят эту Бауэр как обманщицу, но ты же сам понимаешь, что рано или поздно кто-нибудь в Военном министерстве задумается, нельзя ли извлечь какую-нибудь пользу из её наработок. Мы ведь сможем добраться до нужной деревни к вечеру, если поедем на автомобиле?

– Сможем. При условии, что у нас не возникнет никаких проблем. – Эшер поудобнее устроился на стуле, дожидаясь, пока официант-китаец в белом фраке расставит на столе тарелки с зелёным черепашьим супом и морским языком в томатном соусе. Обеденный зал гостиницы «Вэгонс-Литс» заслуженно славился в Посольском квартале своей превосходной кухней, и Эшер заранее озаботился тем, чтобы занять столик в самом укромном уголке этого роскошного ресторана.

– Вы когда-нибудь ездили на автомобиле, сэр? – спросил Джеймс. – Шины у них резиновые, и по хорошей щебёночной трассе можно проехать миль двадцать-тридцать прежде, чем какая-нибудь из них лопнет. А здесь? – указал он глазами за окно. – Дальше Мэньтуоко нормальной дороги нет. Чтобы добраться оттуда до Миньляня, придётся пересаживаться на лошадей – или, что вероятнее, на ослов. А если учесть, что горы кишат бандитами – не говоря уже о гоминьданских ополченцах, – я бы, честно говоря, предпочёл подождать, пока нам не выдадут вооружённый эскорт.

– Я ничуть не умаляю твоего огромного опыта, Джейми, – недовольно проворчал старик, – однако каждый раз, когда я думаю о том, сколько народу окажется в опасности…

– Если уж кто-нибудь неизбежно окажется в опасности, сэр, – подала голос Лидия, – то я бы предпочла, чтобы это были не вы и не Джейми, – она сжала запястье супруга.

Таким образом, после обеда и до самого вечера Эшер водил своих спутников по Посольскому кварталу, устроив нечто вроде экскурсии и позволяя им вдоволь полюбоваться на причудливую смесь из современной европейской архитектуры и древних ворот, построенных задолго до Восстания. Строевые плацы, казармы и солдаты в униформе войск большинства стран Европы служили напоминанием о том, что обитатели квартала – всего лишь гости на этой древней земле, причём гости незваные.

– Половину этой территории занимали обычные китайские кварталы – до того, как ихэтуани сровняли их с землёй, – рассказывал Эшер, когда они остановились возле нелепой готической махины французского почтового отделения. – Лабиринты хутунов – тех самых узеньких переулков, окружённых стенами, – и сыхэюаней, домов с атриумами…

– Вроде тех, через которые мы утром шли в посольство? – уточнила Лидия.

– Большая часть Пекина из них и состоит. Иногда у дома один внутренний дворик, иногда – два или три, порой – пять, а то и десять, и все соединяются друг с другом. Иной раз и не поймёшь, где заканчивается один и начинается другой… А то, что не уничтожили ихэтуани, сожгли разъярённые местные или проходившие здесь войска экспедиционного корпуса.

Карлебах слушал, кивал и что-то ворчал, но в конце концов заявил, что они не для того приехали в Китай, чтобы изображать Шерлоков Холмсов. И когда троица добралась до конца Посольской улицы и оказалась возле ворот, выходящих на пологую земляную насыпь, тянущуюся вдоль стен квартала, профессор хмуро поинтересовался:

– То есть он сейчас может быть где угодно, этот твой вампир, да?

Карлебах окинул взглядом море выгнутых черепичных крыш и ряды разноцветных лавочек на противоположном краю улицы Хадамень, по которой сновали рикши, брели навьюченные ослы и караваны крепких лохматых двугорбых верблюдов, спешили по своим делам безликие толпы китайцев в голубых одеждах.

– Именно так. – Эшер почувствовал, как напряглась стоящая рядом Лидия. Она уже перестала злиться на Исидро из-за смерти их спутника – тогда, три года назад, в Константинополе – и вполне охотно поддерживала разговор, когда речь заходила о вампире, но, как заметил Джеймс, никогда не упоминала его первой.

Лишь изредка – во сне.

Как это всегда бывает на любом открытом пространстве в Пекине, часть насыпи – от самых ворот и до забора площадки для поло – заняли многочисленные продавцы маньтоу и птиц в клетках, тряпичной обуви и гороскопов, жареных скорпионов и игрушек из бумаги, а рядом с ними пристраивались бродячие акробаты и сказители, жонглёры и продавцы газет, и целая вереница рикш со своими повозками, которые, как обычно, громко зазывали прохожих «доехать до любой точки республики за двадцать центов». В гуще китайской толпы пахло совсем не так, как посреди толпы английской; в прошлый свой визит, впервые оказавшись в Китае, Эшер словно прибыл не на противоположный край Земли, а вовсе на другую планету, отличавшуюся от Англии так же, как описанная Гербертом Уэллсом лунная цивилизация.

«Никогда не угадаешь, что у них в головах происходит, – сказал тогда Гобарт в сердцах. – Поди разбери, кто кому кем приходится!»

«Не так уж он и неправ», – подумал Эшер, вслушиваясь в окружающие разговоры на странно певучем языке, где правильно выбранный тон имел такое же значение, как гласные и согласные буквы. Сложный язык тела, символизм даже в мельчайших деталях одежды или в нюансах поведения – всё это оставалось недоступно наблюдателю, несведущему в культурных тонкостях.

«А ведь на самом деле Гобарт лгал. И хотелось бы мне знать, о чём именно».

Тем же вечером после ужина и после того, как Миранду наконец-то уложили спать – малышка была очень недовольна тем, что все шесть недель плавания родители уделяли всё внимание ей, а теперь оставили на попечение миссис Пилли и Эллен, – Эшер вернулся к восточным воротам Посольского квартала. Лидия вместе с профессором Карлебахом остались изучать выпуски различных медицинских журналов, вышедшие после того, как была опубликована статья доктора Кристины Бауэр о том существе, которое ей довелось вскрыть. Большую часть последующих публикаций составляли уничижительные письма на все возможные темы – начиная от попыток этой миссионерки выторговать себе хоть какую-то славу в учёном сообществе, якобы сделав «великое открытие», и заканчивая ущербностью восточных рас в целом.

Ветер к ночи улёгся, мороз щипал лицо. Джеймс попросил сигарету у караульных, дежуривших у ворот – сегодня это оказались русские, – и пару минут поболтал с ними на их родном языке, прежде чем отправиться дальше. За воротами квартала и земляной насыпью виднелись массивные ворота Гадамень, крепко запертые на ночь и охраняемые лишь двумя обычными полицейскими в голубой униформе. А на широкой улице, такой шумной днём, воцарилась тишина.

Эшер не стал покидать стен квартала – города внутри города. Он направился по бульвару Ямато и свернул на улицу Оленя, мимо сияющих окон Пекинского клуба и затейливых ворот австрийского посольства, затем обогнул клуб с другой стороны и, миновав здание таможни, вышел к дальнему краю французских казарм. Эхо его шагов разлеталось по улице, хотя походка Джеймса всегда отличалась лёгкостью.

«Прогуляться вышел» – так это называл Исидро. Именно так делал любой вампир, оказываясь в чужом городе. Кровососы яростно защищали собственную территорию, и ни один из них не осмелился бы охотиться в угодьях другого, не получив сперва дозволения у главы местной вампирской ячейки.

Эшер подозревал, что Карлебах прекрасно об этом знал – и сразу догадался, куда направился Джеймс, когда заявил, что «собирается немного подышать свежим воздухом». Так что, выходя из дверей их номера, Джеймс спиной чувствовал внимательный взгляд старика.

Он кое-что смыслил в физиологии вампиров и сумел по ряду признаков определить, что Исидро не кормился уже достаточно давно. Как и говорил Карлебах, без энергии, выделяемой умирающей жертвой, психические способности вампиров – те самые, что позволяют им оставаться незамеченными в толпе и заставлять смертных видеть их облик совсем иначе, – ослабевали. Во время того разговора на приёме у Эддингтонов Эшер с беспокойством замечал, что порой, на ту или иную долю секунды, Исидро представал перед ним таким, каким был на самом деле – болезненно-худой потусторонней сущностью.