Раш удовлетворённо кивнул, сделав пометку.

— Теперь я, — сказала я. — Мы с Тяпкой нашли портфели гадов. Какая в них была алхимическая начинка — не знаю…

— Простите, леди, — встрял Ольгер. — Смесь пяти частей Гремучего Молока и одной части Крысиной Крови. Немудрено, что так рвануло.

— Ну вот, — сказала я. — Крысиная Кровь, Гремучее Молоко… но на одном портфеле совершенно прозрачный следок зла. Человеку незаметный, только Тяпка унюхала. Что-то лежало рядом, было в том же помещении, лапал чернокнижник с тухлой душой — не знаю. Просто — имей в виду, Вильма: это не какие-то фанатики или диверсанты и террористы. Они — из той же команды. Это атака.

— Газетёры отметили, — хмыкнул Броук, бросая газеты на стол между чашек, — что ни хихикающих теней, ни бесплотных карликов — одна только злая алхимия. И мнения разделились: либо мы защищаем от ада, но простых и незатейливых гадов пропустили, либо ад — это враньё и запугивание Перелесья, которому теперь подпевают дуэтом Девятиозерье и Святая Земля.

— А между тем, — тихо сказала Виллемина, — сегодня в Девятиозерье вошли войска Перелесья и Святой Земли. «Для противодействия панике и поддержания порядка, а также для оказания помощи ставшим жертвами адских сил» — это, мессиры, сегодня сообщил премьер Девятиозерья. Писали о чудовищных существах, которые нападают на детей… у государя Девятиозерского сдали нервы. Наш дипломат в Девятиозерье телеграфировал, что жизнь там потихоньку превращается в кошмар, и население надеется, что присутствие граждан Святой Земли помешает аду творить зло.

— Напрасная надежда, — фыркнул Ольгер.

— Да, — сказала Виллемина. — Думаю, что зло никуда не денется… но перестанет быть таким демонстративным.

Зло никуда не делось.

И как-то быстро всё начало меняться.

На следующий день мы с Ольгером изучали тела гадов. Чтобы мне самой не пришлось их резать, добрый Броук послал нам медика-эксперта — здорово упростил задачу. Медик точно сделал лучше, чем получилось бы у меня: у него на вскрытия рука набита. И мы с Ольгером получили содержимое желудка одного диверсанта. Со вторым ничего не вышло: от него остались только голова с плечами и ноги.

Но в принципе нам хватило и одного. И мы точно выяснили: никаких чернокнижных артефактов или зелий он не глотал, а вот «голос бога» пил. Ольгер провозился со своими банками, склянками и спиртовыми горелками целый день, но сказал точно: употребил — и эта дрянь уже начала распадаться у гада в организме.

В общем, алхимики Броука оказались правы: гады были, как Ольгер говорил, «вдетые». А как бороться с этим, мы даже представить себе не могли.

На улицах стало слишком много жандармов — и гвардию мы привлекли. Чтобы отслеживали «подозрительных типов», — но ведь как разобрать, кто подозрительный, а кто нет? Эти вот, что взорвались в приёмной Раша, — чем они были подозрительные вообще-то? Один — письмоводитель в банке «Тритон», второй — присяжный поверенный какой-то. Обычные клерки. С кем они связались, что у них крышу снесло? Или их просто периодически опаивали, а потом обрабатывали?

Ишь, померли — и слиняли с горизонта, даже духа не допросишь.

Мессир Гунтар уехал домой: на границе Винной Долины опять было до отвращения неспокойно. Людвиг Третий Междугорский, как говорили и писали, увеличил гарнизоны в приграничных городах. У нас писали — опасается нападения. В Перелесье писали — готовится напасть сам, наследничек Дольфа. Тоже небось у него ад стоит за плечом — и ещё неизвестно, откуда просачивается в Девятиозерье.

Людвига Третьего и Виллемину в перелесских газетах теперь рисовали на одной картинке. Вроде они у телеграфа: Людвиг, чьё очень красивое лицо, породистое и тонкое, как с древней гравюры, превращали в этакую помесь черепа с коршуном, диктует телеграфисту-мертвецу — и Виллемина-ангелок с глупеньким кукольным личиком слушает, как я, гнусная ведьма, читаю эту телеграмму. Злобные силы сговариваются.

Наши, надо сказать, не отставали. У наших любимая тема была — шествие якобы Святого Ордена ветви Сердца Мира: из-под балахонов у наставников торчала целая куча оружия, от мечей до винтовок, а благостные маски прикрывали злобные физиономии. И вся эта банда, разумеется, ломилась через границу в Девятиозерье — и ещё на наше побережье алчно посматривала.

Очень наглядно. Иногда ещё пририсовывали трогательного дедушку-наставника Путеводной Звезды и Благих Вод, который из-за нашей границы всю эту нечисть благословляет, — и с них осыпается маскировка, остаются только оскаленные вурдалачьи морды.

Но картинки картинками, а в нашей столице начали появляться приезжие из Девятиозерья. Внезапно.

Аж на большом утреннем приёме во Дворце Виллемине представился некий Деймонд, барон Чернокаменский с женой и дочерью. Усталые и растерянные, хоть и улыбались, — но костюмы шикарные.

В чём прелесть их истории: леди Лана из дома Морской Бабочки почти двадцать лет назад вышла замуж за блистательного молодого человека из Девятиозерья, который живописью увлекался и приезжал порисовать, видите ли, наше море. И уехала с этим художником, жила себе в Девятиозерье, детей там завели — и вдруг.

Стоял, значит, этот бывший художник, а сейчас ещё и бывший советник лесного министерства Девятиозерья, перед Виллеминой, просил подданства в Прибережье для себя, дочери и двух сыновей, слишком маленьких, чтобы их представлять ко двору. Вышел в отставку, продали за бесценок поместье, родовое гнездо, как я понимаю. Взяли узлы и чемоданы, собрали детишек и дёрнули за границу.

Небедный мужик, так-то. И с отличным положением при том дворе. Был.

Виллемина присягу приняла и подданство дала. А у Деймонда так явственно отлегло от души, что он даже встал вольготнее. И сказал целую речь: как отблагодарит государыню за милость и гостеприимство, а то по нынешним временам бедным странникам непонятно где можно переждать весь этот наступающий ужас…

Видно было, что про ужас у него случайно вырвалось: сконфузился очень. Но Виллемина не заметила, разулыбалась и сказала, что в Прибережье всем рады. Вот скоро наступит весна, станет тепло — и забудутся все горести.

А Норис потом, уже вечером, в знаменитой маленькой гостиной Виллемины, рассказал нам всем, что там с баронами Чернокаменскими такое случилось, от чего они схватили ноги в руки и продали за бесценок особняк позапрошлого века.

— Он рассказывал, что за детей боится, — сказал Норис. — А на домик его — в столице, на площади у ратуши, очень красивый домик, ещё Тенгра Девятиозерского Смешливого помнит — покупатель нашёлся. За треть цены.

— Не понял, — фыркнул Райнор. — Что значит «покупатель за треть цены»? А Деймонд его не послал по непростой дороге без свечки и прищепки на носу?

— Здесь дамы! — напомнил Клай. — Но вообще впрямь странно.

Только Ольгер посмотрел как-то слишком сочувственно, будто о чём-то догадывался. А Норис стал рассказывать:

— Не послал. Жили эти Чернокаменские, никого не трогали — и вдруг к ним заявляется наставничек из Святой Земли и говорит: Преподобный Оуэлл ищет жильё — и хотел бы остановиться именно у вас. Это с вашей стороны было бы очень благочестиво и душеспасительно — и молитвы Преподобного Оуэлла спасли бы вас от адских тварей, которых тут что-то многовато развелось. Вы, говорит, с семейством можете переселиться на второй этаж, а в бельэтаже будет жить Преподобный — и молиться за вас, грешных.

— Ничего себе! — закричала я. — Да веником в физиономию же!

— Фи, дорогая Карла, — улыбнулась Виллемина. — Духовное лицо всё-таки. Достаточно попросить удалиться словами.

Норис поклонился:

— Именно так Деймонд и сделал, государыня. Сказал, что особняк строили его предки — и не для пришлых священников. Пусть, мол, о них Святой Орден заботится, а здесь живут миряне и лезть нечего. И наставник покрутился, повертелся, поныл про непростые времена и опасность ада — и ушёл. А ночью адская тварь напала на мать Деймонда.

У нас всех на минуту дар речи пропал.