Интересно проследить, какой видела себя и какие цели выдвигала российская система общества, пытавшаяся догнать мировых лидеров. В период становления Московского царства под влиянием византийского культурного наследия сформировалось представление об исторической миссии России, выраженное формулой: Москва есть третий Рим, а четвертому Риму не бывать. Это представление пытались воплотить в жизнь и Московское царство, и Российская империя. С ним связаны затяжная территориальная экспансия, мечты о захвате Константинополя, стремление русских царей быть охранителями порядка в Европе. Страна, отстававшая в своем материальном развитии, видела себя великой державой, спасающей человечество. Это обстоятельство предопределило острые коллизии российского сознания:
– выраженная любовь к свободе и готовность заплатить за нее самую высокую цену, вплоть до того, чтобы отдать за нее жизнь, в сочетании с огромной терпимостью к порабощению и ужасающим условиям материальной жизни, характерным для большинства россиян;
– стихийность поведения и непредсказуемость реакции на события в сочетании с жесткостью общественного порядка;
– идеализм и вера в чудо в сочетании с приземленным прагматизмом поведения людей в обычной жизни;
– тяга к масштабным проектам, поневоле выходящим далеко за пределы страны, в сочетании со стремлением не покидать привычного места.
Для российской системы общества совершенно не характерны кропотливое накопление капитала и постепенное совершенствование жизни. Зато в ней легко возникают и запускаются проекты быстрого обогащения, скорейшего решения всех сложных проблем, чудесного спасения, как своей страны, так и всего остального мира. Несбыточные мечты о будущем здесь удивительным образом сосуществуют с патриархальностью реальной жизни.
Для рядовых участников этой системы характерно противоречивое отношение к власти. С одной стороны, они постоянно возлагают огромные надежды на первое лицо в государстве, якобы способное решить все их проблемы. С другой стороны, они постоянно страдают от громоздкой и мало продуктивной вертикали власти, обременяющей их жизнь чрезмерными издержками и откладывающей решение их проблем в «долгий ящик». Со стороны могло показаться, а многим и на деле казалось, что страну, столь плохо управляемую, легко захватить, чтобы распорядиться ее огромной территорией и богатейшими ресурсами. Но за этой видимостью скрывалась совершенно иная суть страны. Она обескураживала тех, кто нападал.
Изначальная реакция России на столкновение с внешними врагами – сжатие некоторой скрытой внутренней пружины, временное отступление вглубь собственного дома. Страна уходит в себя в поисках внутренних ресурсов, необходимых для достойного ответа врагу. Несколько раз в своей истории она проявляла такую реакцию. Уступая захватчику немалую часть своего пространства, она скрытно накапливала внутренние ресурсы для отпора. Затем следовал мощный ответный удар, которого не ожидали ни захватчик, ни сторонние наблюдатели.
В 1917 году, в условиях мировой войны, уступив противникам огромные территории, подорвав свое хозяйство и оказавшись перед лицом катастрофы, Россия затем совершила то, чего не ожидал уже весь мир. Сначала она избавилась от царской власти, а затем попыталась шагнуть далеко вперед, в новую эпоху. Страна рабов, где материальных предпосылок этой эпохи было гораздо меньше, чем в передовых странах мира, первой прорвалась за пределы эпохи вещной зависимости и приступила к созданию принципиально новой системы общества. Что же обусловило этот шаг?
Что обусловило прорыв
Спустя несколько лет после окончания первой мировой войны, когда Россия уже строила новую систему общества, один из ее «доброжелателей» высказал суждение, ставшее впоследствии широко известным: дескать, жаль, что страна немного «не дотерпела» до общей победы в войне, а то все с ней случилось бы иначе. Но история не знает сослагательного наклонения, выбирая тот путь, который был более подготовлен и оставляя без внимания иные.
Факты того времени свидетельствуют о том, что в кризисных условиях мировой войны Российская империя оказалась самым слабым звеном в цепи мирового капитала, в котором эту цепь можно было разорвать. Уже через год после вступления в войну ей были потеряны огромные территории, затяжное военное противостояние привело ее к перенапряжению сил и разрыву жизненно необходимых связей. На третьем году войны она оказалась в тисках неразрешимых проблем. С одной стороны, мобилизация в условиях огромных потерь на фронтах опустошала крестьянские хозяйства, шаг за шагом снижая их производственные возможности, что обусловило нарастающий дефицит продовольствия. С другой стороны, милитаризация промышленности подрывала товарный обмен между городом и деревней, потому дефицит продовольствия наиболее остро ощущался в городе, а деревня столь же остро нуждалась в сельскохозяйственной технике, удобрениях и транспорте.
Введение обязательных поставок продовольствия лишь усугубило проблему. Крестьянские хозяйства стали саботировать поставки зерна и создавать его тайные запасы, что во многом предрешило крушение царизма. Казалось бы, началось буржуазное преобразование российской системы общества. Вертикаль власти обрушилась, «страна рабов» обрела свободу и шанс пойти по хорошо известному капиталистическому пути развития. Но этим шансом, совершенно превосходным в представлении многих людей, она почему-то не воспользовалась. Этот парадокс до сих пор ставит в тупик многих, кто пытается осмыслить российскую историю. Но он вполне объясним.
На какое-то время ситуация в России стала противоположна тому, что существовало веками. Вместо власти, которая сама по себе была собственностью, появилась собственность, которая, осмелев в отсутствие прежнего хозяина, объявила себя властью. Однако очень скоро выяснилось, что собственность лишь возомнила себя властью, поскольку не смогла решить ни одной из множества жизненно важных для страны задач.
Прежде всего, Россия оказалась перед лицом такой катастрофы, что единственным выходом для нее был скорейший выход из мировой войны. Собственность, объявившая себя властью, оказалась отнюдь не на высоте этой задачи. С одной стороны, она попала в плен имперских амбиций и обязательств перед союзниками, а, с другой стороны, изначально была заложницей своих доходных ожиданий от достижения победы в войне. Поэтому ее действия обусловили дальнейшее приближение катастрофы и полную дискредитацию тех, кто попытался «подержаться за власть». Уже через несколько месяцев к власти пришла партия большевиков, сумевшая предложить участникам российского кризиса то решение о выходе из войны, которое было для них жизненно необходимо. За этим решением последовало возвращение системы общества на привычное опорное отношение власти-собственности.
Какие силы вытолкнули к вершине власти в огромной стране партию большевиков, небольшую и мало кому известную до войны? Почему она после переворота не разрушила опорное отношение власти-собственности, хотя изначально декларировала свое полное отречение от старого мира? Ответы на эти вопросы дает история России. Партия большевиков возникла в российской системе общества как идейная и хорошо организованная политическая сила, противостоявшая капиталистическому развитию страны. Она была призвана к власти, поскольку прежняя – имперская – форма власти-собственности изжила себя, не справившись с задачами индустриального преобразования страны и противостояния в мировой войне, а попытка обойтись вообще без власти-собственности оказалась несостоятельной.
Уже через несколько месяцев после буржуазного переворота произошел еще один переворот, произведенный партией большевиков «от имени» промышленного пролетариата, составлявшего несколько процентов самодеятельного населения страны. Добавим к этому, что по уровню своего экономического развития Россия намного уступала странам-лидерам тогдашнего мира: Англии, Германии, Франции, США. Эти обстоятельства противники большевиков использовали, чтобы доказать невозможность их победы в России. Они полагали, что взять власть в кризисной ситуации небольшая революционная партия может, но будет не в состоянии удержать ее и провести реальные преобразования. В стране «догоняющего развития», где отсутствовали многие предпосылки нового строя, прорыв в новую эпоху представлялся им делом безнадежным.
