– Да это же ты?!

Кора дерева приняла высокую шевелюру, по которой вдруг пробежала волной рябь серебра. В муках сложилась кора на месте вытянутого лица.

– Как тебе мой новый облик, Савва? – вкрадчиво спросила она. – Нравлюсь? По-моему, неплохо. Но как забавно смотреть на все другими глазами! Так все ново…

Дерево издало протяжный болезненный вздох. Скорбный и обреченный.

– Видать, нехорошо тебе, да? – Она рассмеялась. – Что скажешь, Саввушка? Ничего? Ты ведь даже говорить не можешь, только мычать, да?

И вновь дерево заскрипело и тягостно завздыхало.

– Ничего, помучаешься тысячу-другую лет, глядишь, и смиришься со своей участью. – Тон ее переменился: – Но всякую секунду будешь вспоминать меня – до конца времен вспоминать!

Еще одно дерево, меняя черты, оживая лопатообразной бородой и густыми бровями, узлами коры, издало гневный и протяжный вдох-выдох.

– А там кто рядом с тобой? Твой дед Берендей, я угадала? – Она только сейчас догадалась: – Да вы тут все, точно? Колдуны Беспаловы? Вся роща – вы?! Сколько вас: сто поколений колдунов, двести?

На крыльцо вразвалку, чуть хромая, вышел Кудлатый.

– Хватит болтать, – сказал он. – Заходи в избу.

– Что ты будешь делать?

– Что надо. Да сбрось поначалу одежу.

Девушка послушно стянула джинсы и свитер.

– Донага раздевайся, – приказал Кудлатый. – Шкурка мне твоя понадобится.

– Что ты собираешься делать с моей шкуркой?

– Заживо сдеру! – мрачно сказал он и зловеще расхохотался. – Да что ты за дура такая! Поглупела в новом теле, а? Говорю: раздевайся.

Она разделась. Кудлатый усмехнулся:

– Отметины буду ставить. Когда вернешься – поймешь…

– А это больно будет?

– Поверь мне – очень больно. Но ты вытерпишь. И не такое терпела.

Нагая девушка оглянулась – туман окутывал холм, на котором она появилась совсем недавно. Ничего, уже скоро она отправится обратно, с этого холма, и ради такого счастья и такой удачи можно вытерпеть что угодно. Любую боль. Любое унижение. Все в копилку для грядущей славы.

Она вышла из косой черной избы то ли через пять минут, то ли через год. Вышла такой же нагой, пошатываясь. Что-то случилось с ее телом, оно будто кровоточило. Вся кожа ее пылала. Ее словно секли – долго и круто, без жалости, от всего сердца. Словно хотели забить до смерти. Молодая женщина ухватилась за перила, затем, пошатнувшись, за столб. Ей нужно было отдышаться. Но силы быстро возвращались к ней.

За ней на крыльцо, мерно постукивая копытами, припадая на одну ногу, вышел и Кудлатый.

– Сейчас отойдешь, не сдохнешь, в смысле, – хохотнул он, – а полегчает тебе. Травяная мазь уже действует. Вернешься – как новенькая будешь. Так, разве что почешешься и забудешь.

Она вспомнила, как он уложил ее на доски, обтянутые дерюгой, и вонзил в ее спину свои когти. И стал водить ими, и как все загорелось у нее, и как она завопила. Но он только сказал ей: «Молчи! И терпи, дрянь! Не для того ты здесь путалась под ногами целую вечность, чтобы теперь верещать. Терпи, говорю! Сожми зубы и терпи! Ты должна все это перенести с собой, каждый знак, каждую закавыку, это твои обереги теперь и твои тайны!»

И она вытерпела. А потом он долго натирал ее той самой мазью, и боль стала отступать. И дышать ей стало легче. Она стояла, прижавшись к черному столбу, и смотрела туда, на холм, с которого вот-вот должна была совершить прыжок.

– А как насчет «спасибо, кум», не скажешь? – усмехнулся за ее спиной Кудлатый. – Или если я на копытах и с рогами, то можно и плюнуть в меня, а?

– Спасибо, Нелюдь, – тихо сказала она, глядя на свою одежду, джинсы и свитерок, валявшиеся у крыльца.

– Ты ничего не забыла, а?

– Что я забыла?

– А ты обернись, обернись. Не вороти мордашку.

Девушка обернулась. Кудлатый вытянул вперед руку и раскрыл волосатую когтистую кисть. На его кошмарной ладони получеловека-полузверя лежало золотистое яблоко.

– Ради чего ты здесь, вспомнила? Бери! О таком сокровище все людишки там, – он кивнул в сторону холма, – испокон веку мечтали. А получила этот подарок ты. Стало быть, так и было заповедано. В роще таких еще много, но те дозревают, одному лет сто осталось, а другому – тысяча, а это в самый раз. С него и начнешь. Вот будет подарок! Бери.

Она взяла яблоко, светящееся изнутри, где переливались все оттенки золотого, пряно-янтарного, где застыли три темные косточки, как капли смолы, и где бурлила своя удивительная жизнь.

– Спасибо еще раз, Нелюдь.

– На здоровьице. Ну все, ступай, ступай, беглянка-распутница. Злыдню и Болтуну, кузенам моим, когда отыщешь их, привет передавай. Первый – злой и подозрительный, а второй заговорит тебя до смерти, так что не знаю, какой из них лучше. Оба хороши, черти. – Кажется, собственная шутка развеселила его особенно. – И будь построже с ними. С людишками больше не церемонься – не твоя это теперь масть. Ты козырная карта, самая крупная, которая всех бьет. И любого короля, и туза, и джокера. Помни об этом, беглянка-распутница. Ты теперь – королева. И теперь тот мир – твой.

Укрепляясь с каждой минутой, набираясь силы, девушка наконец-то перевела дух, распрямилась, сошла по ступеням, присела и зацепила пальцами джинсы. Обернулась к чудищу:

– Я буду помнить. Прощай.

– Куда там – прощай: до встречи! Может, навещу тебя. Лет через триста. По вашим меркам.

– О чем ты? – нахмурилась она.

– О яблочке о твоем, которое ты в руке держишь. Тебе долго теперь жить-поживать. Потому слаще живи, дабы не надоело. Ни в чем себе не отказывай. И служи хорошо нам – следить будем! Ну да все, ступай, ступай, чертовка…

…Она очнулась в той же позе лотоса, со скрещенными ногами. И руками, лежащими впереди на бедрах. С той лишь разницей, что в правой она держала яблоко. Золотое, наливное, прозрачное. В ушах все еще звучали эхом слова хромого беса: «Служи хорошо нам – следить будем!..» В золотом яблоке, несомненно, что-то переливалось. Она поднесла его к глазам: да – яблоко было живым. Оно напоминало медовую славянку, которая за зиму могла отлежаться так, что к весне становилась янтарно-прозрачной и в мякоти делались видны косточки. Но в этом яблоке было что-то иное – там словно бурлила какая-то своя тайная, неведомая человеку жизнь. Целые миры вспыхивали в нем, распадались и собирались вновь, как осколки цветных стекол в калейдоскопе.

Это было чудесное яблоко из той самой рощи, о которой она слышала только что, пока ее кожу секли на части. Этому подарку цены не существовало, это она уже поняла, и обойтись с ним требовалось умно. Все как сказал Кудлатый. Она встала, надела кобуру с пистолетом под мышкой, затем куртку. Положила камень обратно в тумбу.

Пора было покидать этот дом. Гроб, могилу, портал, разделяющий два мира. Но она догадывалась, что еще вернется сюда. Она вышла из комнаты старого колдуна, которого больше не было на белом свете, в темный коридор. И вспомнила, как мучительно запело от боли дерево, там, по ту сторону, как исказилась кора, обретая черты ненавистного ей человека.

– Так тебе и надо, Саввушка, – процедила она.

Над окраиной села Зырино ярко сиял диск луны. Где-то печально и одиноко лаяла собака. Серебрился раскисший местами весенний снег, сверкали черные промоины, светилось еще крепко заснеженное поле за селом и ясно читался голый лес за ним. Отворилась дверь в доме колдунов Беспаловых, и на крыльцо вышла девушка в джинсах и теплой куртке, с растрепанными, медными этой ночью волосами. Под мышкой она держала куклу. Девушка жадно вдохнула полной грудью холодный мартовский воздух и от блаженства зажмурилась. Запахнув ворот куртки на шее, она смотрела перед собой так, как будто все видела впервые. И крыльцо, и голый сад, и прочный высокий забор, а за ним – пустынную улицу. И даже водонапорную башню, которая мозолила глаза селянам-зыринцам с конца аж девятнадцатого века. И все как в первый раз! И всякая мелочь, на которую в обыденности и не взглянешь, казалась ей пронзительным и вдохновенным чудом.