Мадемуазель де Лоран засучивает рукава и открывает окно чуть шире. Затем проверяет мобильный: электронные письма, сообщения – она разберет их позже. В Нью-Йорке разгар рабочего дня. Сотрудникам Марго сказала, что едет в Париж по делам. Она и в самом деле прибыла туда на собственном самолете, а через два дня тайком улетела экономклассом в Мюнхен по поддельному паспорту. Поступила засекреченная информация, и мадемуазель де Лоран поняла, что действовать надо без промедления, в одиночку и, что самое важное, не оставлять никаких следов.
Новости принес личный хакер Марго, бывший разработчик игр, трудившийся в Силиконовой долине и плотно сидящий на стероидах. Он узнал, что одна из журналисток, работающая в немецком издании «Спотлайт», похоже, близка к открытию, которое касается произведений искусства, пропавших после Второй мировой войны. Ее материал произведет сенсацию. Хакер подумал, что украденные им данные могут представлять интерес для мадемуазель де Лоран. «Представлять интерес»? Да если это правда, поездка Марго окупится с лихвой, а ее галерею не объявят банкротом.
Она засовывает руку в стоящую рядом серую сумку «Биркин»: там таблетки и пистолет с глушителем – на всякий случай. «Если старикашка снова начнет измерять чемодан, я ведь могу и не выдержать, пущу себе пулю в лоб», – думает Марго.
Она наблюдает за странным поведением Гайслера и думает о том, как жестоко обошлась с ним жизнь. Карл вырос в Майсене, в готическом замке, стоящем на вершине холма на берегу Эльбы, а последние дни доживает в ошарпанной убогой квартирке. Какая ирония. Качая головой, Марго вспоминает собственное безрадостное детство: мрачный особняк в Оксфорде, целых пятьдесят шесть комнат – самое унылое место на планете, вереница нянек с кислыми лицами, которые ненавидели ее даже больше, чем родители Марго ненавидели друг друга. К тринадцати годам в поместье сменилось пять гувернанток – старых дев. Последняя ушла внезапно, заявив, что ее отравили. Марго довольно улыбается, вспоминая, как подсыпала крысиного яду в чай, а потом наблюдала за мучениями этой вечно недовольной стервы. Лучше розыгрыша и не придумать.
Гайслер начинает считать до десяти. Марго видит, как шевелятся его губы. И вот самое интересное… Широким театральным жестом фокусника старик откидывает крышку чемодана и начинает доставать полотна – трепетно и нежно, словно впервые раздевает женщину. Хотя, судя по его виду, вряд ли у него вообще был в жизни такой опыт. Гайслер снимает с холстов бумагу, гладит их пальцами, беседует с ними. Мадемуазель де Лоран достаточно хорошо знает немецкий, чтобы понять, что шепчет старик: «Любимая!» Она терпеливо ждет, отмечая вспыхивающие в потухших глазах искорки, нежные поглаживания выполненных карандашом и углем рисунков. А ведь это не просто чья-то мазня и гравюры, а украденные шедевры Ренуара, Моне, Сезанна, Гогена… Марго вытаскивает из пачки очередную сигарету – уже четвертую, натягивает перчатки и закидывает на плечо ремень объемной сумки. Три дня – более чем достаточно. Пора.
* * *
Двадцать минут спустя мадемуазель де Лоран с легкостью вскрывает дверь квартиры Гайслера. Замок столь хлипкий, что она бы справилась и без инструментов, одними ногтями. Марго уверена: хозяин уже спит. Он принял таблетки, переоделся в ночную рубашку, выключил свет и к 20:47 уже вовсю храпит. Старик ни на минуту не отклоняется от распорядка, словно следующий по маршруту швейцарский поезд.
Мадемуазель де Лоран на цыпочках крадется из пропахшей плесенью прихожей мимо спальни прямиком в голую унылую кухню, где на плите скучают ржавый чайник да дешевая алюминиевая кастрюля. Марго осматривается: деревянные шкафчики, огромных размеров кладовая… Она открывает дверь кладовой и делает шаг назад, не в силах справиться с изумлением. На самодельных полках, занимающих все пространство от пола до потолка, между коробками с соком и консервными банками лежат бесчисленные свернутые в трубки холсты – примерно по сто штук на каждой полке. Сердце гулко стучит в груди, пока мадемуазель де Лоран вытаскивает один из потрепанных рулонов с ближайшей полки и разворачивает его. Яркие краски, танцующий раввин с поднятой над головой Торой, окружающие его женщины, дети и акробаты… Шагал. Марго достает следующее полотно. Обнаженные, похожие на фей купальщицы в лесу – Сезанн. На третьей картине сбившиеся в кучу танцовщицы – Дега, на четвертой – пшеничное поле и кипарисы Ван Гога.
Едва дыша, мадемуазель де Лоран разворачивает шедевры один за другим. Такое ощущение, будто ей дали ключи от Лувра и разрешили взять что угодно. Она находит под раковиной несколько больших мусорных пакетов и быстро набивает их до отказа холстами. Добытые хакером сведения оказались далеки от истины: никто даже не представляет себе точное количество сокровищ, похороненных в этой обшарпанной квартирке. Марго открывает кухонные шкафчики и обнаруживает еще полотна – их достаточно, чтобы загрузить небольшой прицеп. Тайник Гайслера потянет как минимум на миллиард долларов. Старые мастера, представители фовизма, импрессионизма, кубизма, экспрессионизма… Мадемуазель де Лоран начинает закипать. Как этому старикашке удалось заполучить такую коллекцию? Нет, нищий агорафоб здесь ни при чем. На картины наложил руки его отец, Гельмут Гайслер, главный торговец произведениями искусства при Гитлере, вор, оставшийся неизвестным.
Марго словно вросла в пол. В ушах звучит резкий голос деда: «Сосредоточься. Оставь только нужную информацию. Сдерживай эмоции. Сейчас речь не о тебе, а об искусстве и истории». Мадемуазель де Лоран расправляет плечи и пожирает картины глазами. Да, речь не о ней. А о деньгах. Ее слова, не деда. Она узнает полотна, и в голове будто мелькают записи из картотеки: Писсарро, Матисс, Кандинский, Клее, Бекман, Мунк, Дерен, Брак, Нольде, Дикс… Холстов так много, что мозг вот-вот взорвется от нагромождения имен.
Марго оглядывает унылую кухню, больше напоминающую декорации к какому-нибудь ужастику: голые, покрытые плесенью стены, облупившийся потолок. Ни одного произведения искусства в интерьере. Вот чудила. Мадемуазель де Лоран подходит к окну, отодвигает сломанные жалюзи, покрытые густым слоем пыли, и замечает на улице черный «фольксваген» с тонированными стеклами. Вчера она видела эту же машину трижды. Совпадение? Вряд ли. Видимо, об открытии журналистки кто-то пронюхал. Надо бы проверить. Марго поспешно подходит к двери спальни, прислоняется, прислушивается: громкий, заливистый храп. Ничего, старикашке недолго осталось.
Она снова медлит, вспоминая любимого деда Шарля. Он умер, когда ей было двенадцать. Что бы он сказал, если бы увидел внучку в квартире Гайслера? Это ж надо: дама, занимающаяся предметами искусства, стала взломщицей. Впрочем, с этим Марго бы поспорила. Украсть у того, кто обчистил тебя, – не преступление, а возмездие. В годы войны Гельмут Гайслер и его приспешники конфисковали у деда множество картин. Хотя и не все. Прознав о том, что коллеги и клиенты из Берлина и Мюнхена лишились своих сокровищ, которые нацисты забрали или уничтожили, Шарль прекрасно понимал, какая судьба ждет его коллекцию, и, как всегда, оказался на шаг впереди. Он был твердо намерен защищать семейные ценности, не дожидаясь, пока гитлеровцы постучат в его дверь.
Так и случилось. За год до оккупации Парижа нацисты ворвались в галерею деда на улице Ля Боэти и потребовали выдать произведения искусства. Шарль рассказывал, что ему пришлось отдать триста полотен, зато две тысячи шедевров из семейной коллекции удалось спасти, сначала отправив на юг Франции, а затем тайно перевезя в Лиссабон, Лондон и Нью-Йорк. Вот только одну картину не сумел он уберечь от кровожадного Гельмута Гайслера – ту, что была особенно дорога сердцу его юной, но смертельно больной жены. Дед долго медлил, не желая расставаться с сокровищем, пока не стало слишком поздно. Он так и не оправился от этой потери.
Внезапно Марго понимает, что ей наплевать, проснется ли хозяин. Она с шумом выдвигает ящики и хлопает дверцами шкафчиков. Тот холст непременно должен быть здесь. Сердце стучит в такт грохоту на кухне.
