Анастасия Головкина
Мария Петровых. Новейшие факты биографии
ОБ АВТОРЕ
Анастасия Ивановна Головкина – писатель, документалист, поэт-песенник, внучка Марии Петровых и исследователь ее архива.
Победитель конкурса «Классики и современники» в номинации «Проза», финалист национальной литературной премии «Поэт года» в номинации «Песни», отмечена медалями «Фёдор Достоевский 200 лет», «Николай Некрасов 200 лет» и другими литературными наградами.
СВОЯ-ЧУЖАЯ ЛЮБОВЬ
Ложно и несерьезно в литературе усматривать всегда реальных людей.
М. Петровых
Поэзии Марии Петровых присуща особая магия исповедальности. С первых же строк у читателя не остается сомнений, что он соприкасается с подлинными переживаниями автора. Однако не стоит рассматривать лирический мир Марии Петровых как ее собственную биографию в стихах. С юности она обожала театр и сама обладала даром перевоплощения.
Одной из первых это заметила Маргарита Германовна Салова, которая, зная Марусю со школьных лет, имела возможность наблюдать ее становление как художника.
«И, наконец, еще ребенком она умела перевоплощаться. Передавать чувства, даже неведомые ей, причем чаще это было не подражание, а творческое предвидение. Вот всё это и сделало ее непревзойденным мастером перевода» [4:6].
Способность сопереживать также была свойственна Марии Петровых как человеку и как художнику. Недаром люди тянулись к ней в трудную минуту. И случалось так, что чужие откровения создавали почву для рождения новых лирических героев со своей неповторимой историей.
В качестве примера предлагаем рассмотреть стихотворение М. Петровых, написанное ею в начале 1940-х годов. На фоне тревожно-томительных и трагических стихов о разлуке оно кажется как будто выхваченным из какой-то другой жизни.
Светло ль ты, солнце, и лучисто ли
И прежний ли ты держишь путь,
Когда, меня завидев издали,
Вы рады в сторону свернуть?
А я невзвижу света белого –
Куда мне деться от стыда?
Ведь я вам ничего не сделала,
Ведь я чужой была всегда.
И это не влюбленность по уши,
Но отсвет рокового дня,
Но сад волшебный, где никто уже
Вас не отнимет у меня,
Где молчаливыми аллеями
Вам счастливо идти со мной,
Где об руку идем, лелеемы
Завороженною луной.
А здесь – пройти бы невредимою
И лишь бы не встречаться впредь!
Здесь – даже на лицо любимое
Я не решаюсь посмотреть.
Заговорю – так про веселое,
Закусывая губы в кровь…
Простите мне мою тяжелую,
Мою ненужную любовь!
В основу лирического сюжета положена реальная история.
Она – вчерашняя школьница. Он – сильно старше, обременен семьей, да еще и не скрывает своего донжуанства:
«Я люблю всех людей вообще, женщин в особенности, милых моему сердцу еще больше, а милых моему сердцу очень много» [11].
Дело было в Москве летом 1942 года. Мария Сергеевна с семьей находилась в эвакуации в Чистополе, а за комнатой в Гранатном переулке приглядывала ее семнадцатилетняя племянница Тата. В дверях коммуналки довелось ей как-то столкнуться с писателем Эммануилом Казакевичем, который приехал в Москву из военной части и разыскивал своих знакомых.
О дальнейших событиях Тата поспешила написать тёте Марусе, которой очень доверяла:
«Мне нужно было бы исписать толстенную тетрадищу, чтобы высказать хоть сотую долю тех мучений, радостей, сомнений, которые были у меня за этот месяц.
Понимаешь, любимая, тут не Казакевич как таковой. Совсем нет.
Тут любовь. Большая громадина, которой тесно».
И это не влюбленность по уши,
Но отсвет рокового дня,
Но сад волшебный, где никто уже
Вас не отнимет у меня…
«Через полтора месяца, вчера, я еще раз увидела его, встретила на улице. Растерялась невероятнейше, т.е. абсолютно ничего не соображала. Я даже не подумала пригласить его домой и покормить, как следует, т.к. он очень плохо выглядел. Всё вышло глупо, нелепо».
А здесь – пройти бы невредимою
И лишь бы не встречаться впредь!
Здесь – даже на лицо любимое
Я не решаюсь посмотреть.
«Самое хорошее, это то, что я переболела. Он ничего не знает. Не пиши ему, дорогая, того, что я тебе рассказала. Не надо. Но обязательно напиши: «Тата извиняется за свою невежливость…» [11]
Заговорю – так про веселое,
Закусывая губы в кровь…
Простите мне мою тяжелую,
Мою ненужную любовь!
«НЕ ПЛАЧЬ, НЕ ЖАЛУЙСЯ, НЕ НАДО…»
Диптих 1942 года
У этой утраты не было лица, не было плоти. Только бумажка, где было сказано, что осужденный В.Д. Головачев скончался от какой-то болезни, о которой прежде никто из близких не слышал.
Когда Мария Сергеевна получила извещение о гибели Виталия Дмитриевича, она не в силах была сдерживать эту боль в себе. Как воздух ей нужны были тогда слова поддержки! И она писала, писала родным и близким в надежде услышать какие-то особенные слова, которые вернут ей силы и волю к жизни. Исполненное отчаяния письмо она отправила своему институтскому другу, поэту Арсению Тарковскому, и даже попросила его приехать к ней в Чистополь, хотя прекрасно понимала, что он находится в действующей армии и вряд ли сможет покинуть военную часть.
«Родная моя Маруся, – отвечает ей Арсений 9 июля 1942 года, – может быть, о Виталии это еще неверно, м.б. он переменил адрес или что-нибудь другое, совершенно нестрашное? Если же с ним действительно так плохо, как ты говоришь, то чем я могу тебя утешить? Будь тверда, не печалься больше, чем можно, чтобы не мучить Аришку. Себя можно перегнуть, скрепиться. Нет теперь легкой жизни, а приехать я никак не могу, потому что я – на войне, и это почти так же, как то, что получилось с Головачевым. Ты пиши стихи, мне всегда становилось легче, написав. Мне теперь не до них, я пишу только для газеты, которая отнимает всё, и для себя уже не хватает пороху. Не унывай, родная; ты – поэт. И хоть это не утешает поэтов настоящих, но ты подыми голову, потому что никакой смерти нет, ее выдумали, не верь ей. Я не могу найти нужных тебе слов…» [11]
Слова в такие минуты подобрать трудно. А у человека на фронте и времени нет на раздумья. Тем не менее, Тарковскому удалось найти слова нетривиальные, приводящие душу в движение: «Ты поэт. Не позволяй смерти разрушать свой лирический мир! Это в твоей власти». Вероятно, нечто подобное в виде мимолетных предмыслий уже вертелось в голове у самой Марии Сергеевны. В 20-х числах августа 1942 года у нее рождаются два стихотворения, которые, согласно ее воле, во всех сборниках публикуются как диптих.
Глубокий, будто тёмно-золотой,
Похожий тоном на твои глаза,
Божественною жизнью налитой,
Прозрачный, точно детская слеза,
Огромный, как заоблаченный гром,
Непогрешимо-ровный, как прибой,
Незапечатлеваемый пером –
Звук сердца, ставшего моей судьбой.
Звук сердца золотоглазого лирического героя освобождается от телесных оков, и теперь героиня ощущает его вокруг себя, как пульсацию вселенной. А герой не умер. Он ушел… Где-то там далеко с ним случилось нечто непоправимое или он просто покинул героиню по своей воле. Теперь это уже не так важно. Чувство любви, которое некогда пробудил в ней золотоглазый, не нуждается более в его физической оболочке, становясь самоценным и самодостаточным.
