О тех седых временах, известных по легендам, напоминают громадные руины из камня и стали, тянущиеся в небо искореженными верхушками; остовы загадочных механизмов, едва выглядывающих из-под земли; циклопические мосты и вгрызающиеся в темноту подземелий туннели. А каменные дороги, теряющиеся в песках, траве и кустах, паутиной окутывают Дикие Земли. Они до сих пор связывают между собой многие поселения и по ним частенько бродят караваны.
Жители лесного края именовали ржавых исполинов Столбами Древних. За ними будто бы заканчивался человеческий мир и в ту строну они страшились даже смотреть. Вздор, ведь охотник прибыл сюда как раз из-за той стороны Столбов. Там также, как и здесь, существовали свободные общины. Да бродяга и не признавал мнимых границ человечества, будь то засечные черты у Великих Топей, светящиеся холмы, Земли Вечной Зимы или тот же Лес-Чудес, в котором вместо вымышленных псоглавцев обитали люди… и ночные кошмары. Нет иных границ человечества, кроме рвов, проволок и стен поселений да ферм. Сразу за ними начинаются таинственные Дикие Земли, где человек не стоит даже на середине пищевой цепочки и не ощущает себя в безопасности.
Охотник присел на ствол упавшего дерева пожевать бобов и завалявшихся в мешке медовых конфет. Перекус пробудил зубную боль. Рука пошарила по поясу, но не нашла курительной трубки. Он горько поморщился очередной утрате. Поход в южные леса за белым оленем оборачивался сплошными лишениями.
* * *
Гул пчелиных пасек известил о приближении к Медовому Городку, когда нестройный частокол и заросший ров ещё не показались на виду. В обращенных на охотника взглядах жителей не выражалось приветствие, но он его и не искал. Мужчина старался наделить свой облик стальной суровостью и шел неспешно, чтобы никто из пасечников не заметил подкашивающей его слабости. Резкий крик петуха заставил бродягу нелепо вздрогнуть и про себя пожелать птице скорейшего визита на обеденный стол.
Охотнику доводилось посещать нагромождения убогих хижин, полуземлянок и лагерей из хлама, иногда устроенных в руинах. Многое из этого гордо называлось городами, а скопления — странами. Не выпадал из этого перечня и Медовый Городок со скопищем срубных домов под грунтовыми крышами, больших и малых сараев, столбиков сортиров, торчащих возле свинарников и лабиринта плетней, разделявших огороды. Два крестьянина в сторонке как раз спорили о том, кто из них сдвинул забор и присвоил себе тыкву. Лишь внимательный путник замечал в центре Медового Городка потемневшую от времени деревянную доску с криво вырезанным на ней человечком, который тянул руки-палки не то к звездам, не то к снежинкам и был окружен прямоугольниками. Лишь поясняющий рассказ местного жителя обращал неумелую резьбу в изображение легендарного основателя поселения — Пузослава «Приручателя Пчел». И только тогда становилось понятно, что его окружают ульи пасеки и летающие пчелы.
Под Пузославом сидела на колодке худая женщина, былая красота которой последними годами цеплялась за избороздившимися морщинами лицо и поседевшие, но все ещё густые волосы. Никодима — глава Медового Городка и правнучка «Приручателя Пчел» — жевала воск пока в нем не заканчивались медовые соки, а затем бралась за новый кусочек. Жидкое золото повсеместно употреблялось в пищу в самых разных вариациях, а местная медовуха была гораздо приятнее самогона Филиппа и Труна.
— Ну как там у этих? — причмокивая спросила женщина. — Хватает свечек?
— К сожалению, — буркнул охотник, скривив гадкую мину.
— Хе, мы неспроста их нелюбим, — улыбнулась Никодима, и бродяга позавидовал её целой улыбке. — Ну теперича и ты эт знаешь.
На долгие беседы у путника не хватало сил. Оказавшись в безопасности, его захлестнула неодолимая усталость, скопившаяся за ночью и утро. Прибавлялись боль натертых новой обувью ног и набивший оскомину зуб. Охотник всерьез задумывался привязаться им к лошади и дать ей хорошего шлепка.
За сон на лавке в теплой избе с него ничего не требовали. Бродяга отоспится и уйдет, а что ещё нужно местному люду от него? Пролезавший под притолокой охотник застал в комнате косоглазого мужа Никодимы за вязанием лаптей. В прошлый раз мужчины не общались и именами не обменивались, но стоило страннику перешагнуть высокий порог новыми сапогами, как косой заговорил:
— Вален Пятка шил или егошний сын?
Охотник замер, не сразу уловив суть вопроса. Даже разнонаправленный взгляд мужика он перехватить не мог, но супруг Никодимы сам же внес ясность и указал на сапоги пальцем.
— Он, — подтвердил бродяга.
— Добротно послужат, — сказал косоглазый, возвращаясь к лаптям.
— Ты его знаешь?
— Да, приходился мне соседом.
Бродяга забыл о сне. Всплыло в памяти мимолетное упоминание о пропавшем без вести во время Войны за ульи жителе Новой Зари. В Медовом Городке косоглазому с женой повезло гораздо больше. Усевшись на лавку, охотник вынул стертые ноги из сапог и молча наблюдал за тем, как неразговорчивый мужичок ловко превращал лыко1 в лапти. Доделав пару, он бросал её в кучу к остальным и брался за новую — лаптей много не бывало, они быстро стирались, а во время земельных работ вязать новые некогда, потому делалось это зимой. В избе витал медовый запах. В Медовом Городке он был таким же вездесущим, как гарь и копоть в Новой Заре.
Сон не возвращался, хотя на пути от Столбов Древних он так и норовил свалить охотника в кучу алой листвы.
— Что произошло с Ритой? — прервал молчание бродяга.
Косоглазый работы не оставил и отвечать не спешил. Он доплел лапоть под хмурым взглядом гостя. И только бросив очередную пару к остальным, поглядел на печь одним глазом и на чужака — другим.
— Тебе коротко, шоб задремать поскорее, аль подлиньше, шоб отвлечься ото сна?
— Давай что-то среднее. Если захраплю, то сам дашь вердикт своему повествованию.
— Вердииикт?
В глазах других читалось бы недопонимание, но у косоглазого все обстояло не как у людей.
— Объясню после твоего рассказа. Начинай.
— Десять зим тому пришли кошмары, — затянул как сказку мужик, возвращаясь к лаптям. — Они приползли аккурат на следующую ночь за тем днем, когда Калеб и Ян хаживали на Черную Гору. Энтая в пяти километрах на север от Зари. Там руины и дыры в скале, которые ещё древние пробили. Наши туда хаживали за всяким барахлом.
— Дай догадаюсь, они кого-то выпустили оттуда?
— Кошмар, — кивнул косоглазый. — Веками спавший в глубинах. Калеб с Яном полезли дальше положенного.
— Экие гномы, — усмехнулся бродяга. — И что?
— А то, шо коль открыл дверь в хату нечисти, то не запамятуй закрыть. Лучше изнутри.
— Рита тут причем?
— Рите было восемь годков, а Ян ей отцом приходился. Калеб свалил вину на него. Сказал мол тот сам полез и приволок проклятую хрень в Зарю. Кошмары той ночью норовили пробраться к нам через ров и колья. Помню ругань началааась… устроили эти двое мордобой в доме Яна, да видать перевернули лампу и полыхнуло. Калеб запер Яна и егошнюю жену, Тару. Только Риту забрал. Сказал потом, шо старался и родителей её спасти, да брешет он, я знаю, брешет. Пламя дальше пошло, по всей Заре, зато кошмаров отпугнуло, шо комаров. Так мы Новую Зорю и возвели.
— Как же получилось, что там каждая собака трепещет перед Калебом?
— Так он себя спасителем нарек! На кошмаров с горящей головешкой бросался, да токмо те уже пятками в ночи сверкали. Потому и храм основали. Говоря честно, я тоже ведь тогда закрыл глаза на историю с Яном и Тарой… не до них было. Мы все малодушничали, как кролики, а он…
— Как волк, — ехидно завершил охотник, вспоминая волчью шубу предводителя Новой Зари.
— Дааа… — протянул рассказчик косые глаза которого застыли на крынке с медом и куче лаптей — все это находилось по разным краям помещения. — Волчьи аппетиты подтолкнули к Войне за ульи. Сущий кошмар… Сам поди уже знаешь все.
— А когда Рита подросла, Калеб зажил с ней, — задумчиво произнес охотник.
