Потом были уборки, бессонные ночи, хворобы, бесконечная варка. И всё это навалилось сразу. Но это еще полбеды. Веселый и безбашенный Генка, став женатым, обернулся нудным тираном. Всё его не устраивало, всё было не по нему. И постоянно донимал Нину. То не мог найти парного носка, то картошка ему была недосоленной, то телевизор задалбывал его рекламой. Он ворчал, ругался, раздражался бранью. Мало того, еще и стал закладывать за воротник. Три года семейной жизни для Нины превратились в ад. Не было вечера, чтобы Генка не приходил домой на бровях. А это ругань, мат, упреки. Поперек ему ничего нельзя было сказать. Но и это бы ничего. Мало ли у кого не пьют мужья. Но он придирался из-за каждого пустяка, начал ревновать ее и распускать руки. Теперь Нина с ужасом ждала каждого вечера.

«Я там пашу, как проклятый. Целый день пыль глотаю, чтобы копейку заработать. А ты тут хвостом крутишь!» Всегда находились сердобольные люди, которые ему докладывали, что его Нина стояла возле магазина и весело болтала с учителем физкультуры, что ей пакет до дома помог поднести сосед, которого она так горячо благодарила возле калитки. Кроме соседа и учителя физкультуры в селе были и другие молодые мужики, так что объект для ревности у Генки всегда находился.

Когда он уж слишком расходился и начинал распускать руки, она хватала Антона, сына, и бежала к родителям на соседнюю улицу. Мать, конечно, жалела дочь, но вздыхала и повторяла каждый раз одно и то же: «Терпи, дочка! Всё перемелется, муука будет». Когда она зимой прибежала босиком с сыном на руках, мать дрогнула и сказала: «.Всё! Разводись с этим супостатом! Ничего хорошего уже не будет».

Еще год она собиралась развестись. А потом получилось само собой. Осенью, когда шла уборка, она работала на току. Грузила машины зерном, буртовала, подметала ток. В совхоз прибыли «партизаны», так называли тех, кто уже отслужил в армии, но их призывали на сборы и отправляли в села на уборку. В основном это были водители и трактористы. Трактористы работали на комбайнах, пахали зябь, а водители вывозили зерно. «Партизана» звали Леней. Был он невысоким, плотным. У него была тихая скромная улыбка, как у Джоконды с картины Леонардо да Винчи. Такая же загадочная.

Он приглянулся Нине. Он не был похож на деревенских мужиков. Спокойный, неразговорчивый. В нем чувствовалась основательность, сила. К тому же он не матерился. Если он за что-то брался, то делал это как настоящий мастер, неторопливо. Когда он глядел на нее, она чувствовала себя маленькой девчонкой, которой нужна забота и защита. Нина поняла, что влюбилась. И как девчонка, то, что она захотела, вынь ей и положь. Она не могла упустить его и была уверена, что с ним будет счастлива.

Леня приезжал на ток, высыпал зерно в яму под ЗАВами или в бурт, потом подъезжал к вагончику, что был на выезде с тока, и дежурный бухгалтер делал ему отметку в путевке и записывал, сколько зерна он привез. Если не нужно было торопиться, то пил чай. В вагончике всегда были кипяток и заварка, и шофера не отказывали себе в удовольствие немного расслабиться между бессконечными мотаниями с поля на ток и с тока на поле.

Вот и на этот раз Леня попил чаю, забрал путевку, спросил, сколько он всего перевез зерна, как дела у других шоферов. Немного поболтали о видах на урожай, который ожидался неплохим. Вышел из вагончика. На черном сентябрьском небе ярко горели звезды и лунный серп. Лето закончилось и ночи уже были прохладными. А к утру на траву могла лечь изморозь.

На току в свете фонарей шла работа: грузили машины, подрабатывали зерно, подметали. Над буртами стояли облака пыли, которая ложилась на все вокруг и даже на соседнюю улицу. Работали в три смены. Только поздней ночью здесь замолкало. И тогда электрики и слесари ремонтировали погрузчики, механизмы ЗАВов. Каждая поломка — это было ЧП, потому что простой в эту пору никак нельзя было допустить. Неизвестно, что будет завтра — пойдет дождь или снег. В Сибири в это время погода очень неустойчивая. А это значит погибнет урожай, хозяйство понесет убытки, все труды коту под хвост. Это понимают все, а поэтому трудятся на износ, не досыпая, не видя сутками жен и детей. Слесаря или электрика могут поднять среди ночи и привезти на ток, чтобы он устранил поломку.

Ночную смену комбайнеров увозили домой, а ранним утром привозили новую смену. Оии техничили комбайны, перекусывали, ждали, когда сойдет роса. И поля опять наполнялись гулом.

Леня сел в кабину, громко хлопнул дверкой. Опля!

— А что это ты тут делаешь?

— Хочу прокатиться. Ха-ха! Давно не каталась.

Это была Нина.

— А кто работать будет?

— Пушкин. Он всегда за всех отдувается. На то он и гений, чтобы за всех вкалывать. Ну, чего стоишь-то? Там уже, наверно, у комбайнов полные бункеры. Да не бойся! Прокачусь только туда-сюда. Должна же я увидеть, как идет битва за урожай. Может, я внештатный корреспондент.

— Ну, ладно! Поехали!

Он покосился на Нину. Рабочая куртка на ней была расстегнута. И плотный свитер был натянут на ее груди так, что казалось, что вот-вот он лопнет.

Он повернул ключ зажигания. Если бы он знал, как учащенно бьется ее сердце, какая теплая волна наполняет ее, каких усилий стоит удержаться ей, чтобы не броситься ему на шею. Он, как всегда, был спокоен и сосредоточен. И казалось, что ничто, кроме дороги, его не интересовало. Он ни разу не повернул голову в сторону Нины. Они выехали за деревню на проселочную дорогу. С одной стороны тянулось убранное поле, на котором чернели кучи соломы, с другой стороны тополиная посадка. Нина повернулась к нему, обняла его за шею и прижалась щекой к его плечу. Леня повернул голову, но промолчал и снова стал глядеть на дорогу, освящаемую автомобильными фарами.

— Тыыы чего? — наконец-то спросил он.

— Ленечка! Остановись!

— Приспичило?

Она захихикала.

— Еще как! Если бы только знал! Уже мочи нет терпеть!

Она выбралась из кабины, но дверку не закрыла. Какое-то время смотрела на него, потом спросила:

— Ну, чего ты сидишь?

На его лице никакой реакции.

— Куртку возьми! Земля-то уже холодная.

Ах, как она его ласкала, как она нетерпеливо добиралась до его тела через его одежды, какие нежные слова признания в любви она сказала ему. Никогда еще ей так не хотелось мужчины, любимого мужчины. А когда он, учащенно дыша, лег рядом с ней, глядя в ярко-звездное небо, она восхищенно воскликнула:

— Ах, как мне было хорошо! Никогда в жизни мне не было так хорошо! Как будто я побывала в раю.

Так с этого дня, точнее ночи, и началась их связь. Но Нина прекрасно понимала, что скрыть в деревне что-то невозможно, и рано или поздно ее муж Гена всё узнает. И тогда… А что будет тогда, ей даже не хотелось думать. Но даже этот животный страх не мог удержать ее. В буйстве Гена был страшен. Если он мог побить ее без всякого повода, то что будет, когда этот повод появится. Каждый день она проживала так, как будто это был последний день в ее жизни.

Возвращение домой было для нее как восхождение на Голгофу. В ней всё сжималось. И она, не зная ни одной молитвы, просила Бога, чтобы он отвел от нее беду. Вот сейчас Генка, обзывая ее самыми последними словами, схватит ее за волосы, повалит на пол и будет бить, бить, бить. И потом несколько дней все в ней будет болеть. Но или деревенский телеграф сломался, или ему было не до того. Гена тоже работал на уборке и возвращался домой очень поздно или смертельно усталый, или на бровях. И порой даже не помывшись, заваливался спать. Иной раз прямо на полу.

Так закончился сентябрь и выход нашелся сам собой. Нина узнала, что «партизаны» через три дня уезжают. Она покидала в большую сумку самую необходимую одежду, дкументы и пришла к вагончикам, в которых жили прикомандированные. Вагоничики стояли полукругом на окраине села за большим гаражом для «Кировцев». Водители сидели за длинным дощатым столом.

— Это к тебе, Лёнь.

Он подошел. Она ожидала увидеть удивление или растерянность на его лице. Но он был спокоен, как удав.