Заметив, с каким вниманием девушка смотрит на него и прислушивается к его словам, Вася расцвел. Лицо его расплылось в улыбке и стало совсем мальчишеским. Он достал кисет, спички, ловко свернул самокрутку, важно затянулся терпким дымом, выпустив его через нос, и продолжал тем же шепотом, чтобы не разбудить спящих:
— Да, а командир у нас — душа! И строгий, и душевный. А смелый какой!.. Если б ты видела, какой бой мы у себя на границе выдержали, а не пропустили гадов! Людей осталось раз, два и обчелся, а выстояли! Осталось нас в живых двенадцать душ, да и то ни одного целого — все раненые… Но кто на раны смотрит, когда немец прет и прет, хочет под носом у нас переправу навести?.. Ох и били ж мы ему морду! Горы трупов лежали на том берегу… Будет время, расскажу тебе все… А я насчет нашего командира… Все его любят, хоть и строгий он, дисциплинку требует. Да в нашем деле иначе и нельзя. Граница, понимаешь? За рекой — капитализм. Надо держать ухо востро… Строгий, а никто не обижается. Там, где опасно, он всегда первый в огонь лезет. Уж как я с ним за это ругался! Зол он на немцев очень… «Сам, — говорит, — буду им мстить…» Часто задумывается… Сядет в сторонке, голову возьмет в руки и думает… Горе у него великое: жена у него была, хорошая такая, и ребеночек малый. На заставе жили, в домах комсостава, значит. И первые бомбы фашисты сбросили на эти домики. Ну, от них, конечно, дым один остался… Тоскует по ним капитан, страшно переживает… А когда схватка какая в пути — бой с фашистами, — тут уже он обо всем забывает. Автомат в руки, гранаты за пояс и пошел, пошел, а мы все за ним… Видала, какой отряд сколотил по дороге? А как уходили с границы, было нас двенадцать душ…
Шифра смотрела на Васю, не отрывая глаз, и, затаив дыхание, слушала его взволнованный рассказ. Он сделал паузу, затянулся дымом и добавил:
— А в общем, жизнь у нас подходящая… Если удастся перебраться на ту сторону, к своим, совсем житуха будет… Ты подумай, может, останешься у нас санитаркой?.. Я как-нибудь с начальником еще раз поговорю, попрошу за тебя. Хорошо?
— Хорошо… — ответила она не сразу.
Вася обрадовался, посмотрел на спящих и, сам не зная зачем, несмело провел рукой по голове Шифры. Она укоризненно посмотрела на него и отодвинулась.
— Как тебе не стыдно! — проговорила она. — Так, Вася, нехорошо…
— Знаю… — опустил он голову. — Но ты такая красивая… Расцеловал бы я тебя…
— С ума сошел! — промолвила она и после долгой паузы, глядя вдаль, добавила: — У меня… у меня жених есть…
— А где он?
— Там, где все… На фронт ушел в первый день войны…
— А-а… — разочарованно протянул парень и вздохнул. — Да я так… Как сестру… А пишет он тебе?
— Одно письмо прислал, больше не пишет… Верно, погиб…
Вася задумался. Потом с невыразимой горечью проговорил:
— Да, не пишут женихи… Сколько их уже полегло, сколько невест плачет… — Но тут же спохватился, поняв, что очень расстроил девушку: — А может, твой и жив!.. Мало чего на войне бывает. Вот я сколько не пишу мамаше своей… Наверно, глаза свои выплакала, думая, что уже нет в живых ее сыночка, панихиду по мне, наверно, справила. А я, видишь, жив и с фашистами воюю… Может, как раз и твой жених тоже так…
Шифра посмотрела на него грустными, полными слез глазами. Взяв его за руку, она пожала ее и чуть слышно прошептала:
— Хорошее у тебя сердце, Вася… Не думала я, что ты такой хороший…
Она молча вышла из палатки, вытирая платком слезы, прислонилась к дереву и долго смотрела на хмурое небо.
Кажется, в самых жарких схватках было легче, чем в этой балке, под лесом, где нужно было сидеть и ждать возвращения разведчиков. До линии фронта отсюда рукой подать, и, если немцы обнаружат у себя под боком отряд, туго ему придется. Это хорошо понимал капитан Спивак и очень нервничал.
В голове возникали все новые и новые планы, но все они были связаны с большим риском, а ему хотелось провести отряд через линию фронта без потерь. И, посоветовавшись с боевыми товарищами, он решил обождать до утра, а там…
Глубокой ночью за лесом, где стояли высланные вперед патрули, послышалось какое-то движение, шум. Схватив автомат, гранаты, капитан с ординарцем побежал туда и через несколько минут уже обнимал и целовал своих бойцов, посланных накануне в разведку через линию фронта.
Скоро весь отряд уже был на ногах. Приказ командира был краток: бросить все громоздкое имущество, взять с собой только необходимое — оружие, боеприпасы, — обеспечить, чтобы на марше не было шума котелков, лязга оружия. Предстояло совершить бросок в несколько километров, укрыться в глубокой балке и после сильного артиллерийского налета с той стороны, когда в небо взлетят три красных ракеты и одна зеленая, ринуться в «коридор», проложенный снарядами, и — вперед, к своим…
Настали решающие часы в жизни отряда. Люди готовились в поход молча, быстро, тщательно.
Жаль было бросать повозки, хозяйство, которым оброс отряд по пути, но приказ есть приказ, и обсуждать его нельзя.
Вася Рогов все время был рядом с капитаном, быстро и проворно выполнял все его приказания, чаще, чем требовалось, козырял. Это он делал, должно быть, для Шифры, которая смотрела на него не спуская глаз.
В последнюю минуту перед выходом Вася подбежал к ней, вспомнив, что накануне дал девушке слишком большие сапоги. Отозвав ее в сторонку, он властным тоном сказал:
— Ну-ка, скидай свои трофеи-скороходки…
Она испуганно и вопросительно на него взглянула.
А он уже стаскивал с себя свои новые хромовые сапоги, которые недавно снял с убитого им полицая:
— Скидай, скидай, не стесняйся! Сама видишь, времени в обрез. А ты тут как кот в сапогах, и только колонну будешь задерживать…
Она повиновалась. Помогая ей натянуть на ноги сапоги, Вася довольно улыбнулся и сказал:
— Вот теперь, Шифра, у тебя будет вид настоящего солдата… Только смотри, в пути не отставай…
Только Шмая-разбойник стоял в стороне и с тоской смотрел на гору брошенного имущества, на возы. Жаль было расставаться с добром. Но Данило Лукач потянул его за рукав: мол, не вмешивайся. Так надо!
Темная ночь опустилась на безбрежную донецкую степь, когда отряд двинулся в путь.
Близость встречи со своими придавала людям свежие силы. Все позабыли о своих ранах, об усталости, о пережитых страданиях. Каждый понимал, что минуты решают успех дела. Все взгляды были обращены теперь к молчаливому капитану и трем разведчикам, прибывшим «оттуда» и рассказывавшим, как их встретили и с каким нетерпением ждут отряд, о котором уже давно слыхали…
Время шло необычайно быстро. Кажется, никто и не заметил, как они проскочили эти несколько километров. Прикрываясь полой полушубка, капитан то и дело останавливался на обочине проселочной дороги, по которой двигался отряд, и, осветив маленьким фонариком карту, проверял направление, посматривал на ручные часы.
Наконец достигли балки, поросшей ковылем и полынью. Разведчики выдвинулись вперед. Капитан пошел за ними.
Прошло немного времени, и страшный гром потряс степь. С той стороны ударили десятки пушек. Казалось, оттуда движется могучий огненный вал, который захлестнет все, не оставив ничего живого на этом клочке земли, но все в отряде знали, что, как только утихнет этот гром, нужно будет броситься в «коридор» и бежать вперед, не задерживаясь ни на минуту.
И вдруг все затихло. Удивительная тишина воцарилась вокруг, и небо, подернутое дымом, прочертили три красных и зеленая ракеты. Капитан ответил такими же ракетами и, дав команду, повел отряд за собой.
Люди быстро шли по перепаханному снарядами полю. Земля еще была горяча, воздух пропитан горьким дымом, запахом раскаленной стали, порохом. Спотыкаясь у воронок, люди падали, но тут же подымались и бежали дальше. Справа и слева чернели развороченные окопы и траншеи, валялись трупы, автоматы, пулеметы. Где-то поблизости стонали раненые немцы, а какой-то очумелый фриц торчал над окопом с поднятыми руками и истошно кричал: «Капут!»
