Жаркие бои с деникинскими полчищами уже шли на дальних подступах к Киеву, когда Шмая впервые услышал доселе незнакомое слово «эвакуация». Женщины с детьми покидали город. Всех охватила паника.
В один из этих летних дней, придя на завод, Шмая удивился необычному оживлению. Рабочие грузили на открытые платформы станки, незаконченные пушки, устанавливали на бронепоездах пулеметы. Ветер разносил по пустынному двору пепел сожженных бумаг…
Издалека доносился грозный грохот орудий.
Сбросив рубаху, Шмая тоже взялся за погрузку. Рядом с ним встал Хацкель, неустанно мучивший его одним и тем же вопросом:
— Что же с нами теперь будет? Надо нам уезжать или лучше останемся?
— Ты что?! С кем ты останешься? Ведь нас с потрохами сожрут беляки, как только ворвутся в город…
В работе они и не заметили, как прошел день.
Наутро во дворе завода они уже застали считанных людей. Последний поезд покинул заводской двор. Они опоздали на несколько минут…
Шмая вошел в помещение завкома. Там возле шкафов возился коренастый седоусый рабочий. Он, не разбирая, рвал бумаги и швырял их в горящую печку.
Увидев приятелей, он удивленно уставился на них:
— Почему вы не уехали? Эх, раззявы! Теперь вам придется уходить из города пешком. А может, еще застанете на вокзале наш поезд и успеете выехать… Бегите туда…
— А вы, батя, почему не уезжаете? — спросил Шмая.
— Все будешь знать, рано состаришься, — хитровато взглянул на него старик. — Если не уезжаю, стало быть, так надо… Понял?
— Понял, — упавшим голосом ответил кровельщик. — Значит, бежать на вокзал?
— Немедленно!.. Уйдет последний поезд, тогда поздно будет…
Приятели вышли на улицу. Город казался вымершим. Не ходили трамваи.
Шмая сказал спутнику, что надо идти быстрее, может, поспеют, но тот только пожал плечами:
— Не понимаю, зачем нам ехать… Крыша над головой есть, что будет с городом, то и с нами будет. Куда это ты собрался?
— На вокзале нам скажут…
— Скажут… Кому мы нужны в этой суматохе?
— Ох, не люблю, когда взрослый мужчина задает дурацкие вопросы!.. Шагай веселее!..
— Может, хоть забежим на квартиру? Нужно ведь добро свое захватить с собой.
— Какое у нас там добро? Солдатские мешки? Обойдемся без них…
— Хоть убей, а я так не пойду!.. Между прочим, Шмая, не забывай, что у тебя в мешке лежит карточка той дамочки, фронтовой…
В самом деле, Шмая чуть было не ушел без мешка, в котором хранилась карточка жены Корсунского и ее пожелтевшие письма. Зачем он все время таскает их с собой, ему самому было непонятно. Что ж, видно, не придется выполнить обещания — найти ее и передать ей последние слова мужа. Как назло, обстановка складывается так, что не до этого теперь.
И все же Шмая поддался соблазну, завернул домой, чтобы взять с собой свои нехитрые пожитки.
В квартире, где царил полный хаос, было прохладно и тихо. Завалиться бы на кровать и уснуть. Но нужно было спешить. Шмая взял с собой старую шинельку, вскинул мешок на плечи и направился к выходу, от души жалея, что приходится оставлять такую уютную обитель.
— Эй, Хацкель! — крикнул он. — А побыстрее шевелиться ты не умеешь? Там, думаешь, будут ждать тебя?
Но вот он увидел запыхавшегося приятеля. Тот еще протискивался в боковую дверь. В руках были два огромных тюка, через плечо переброшено два чемодана…
Шмая с удивлением уставился на него:
— Это еще что такое? Куда это ты собрался? На свадьбу, что ли?
— А зачем же добро оставлять? Захватил с собой кое-что, ковры там, одеяла…
— Совсем с ума спятил! Ну-ка, брось это все к чертовой матери и возьми свой мешок!.. Что скажут люди, когда увидят у нас чужое добро?
— Не твое дело! Я ведь все это на своем горбу тащу…
— Говорю тебе, Хацкель, не выводи меня из терпения! Брось эти тряпки, в дороге они нам будут обузой… Выбрось, говорю, иначе не возьму тебя с собой. Стыдно!.. Что мы, грабители какие-нибудь?..
— Да хватит тебе меня учить, святоша! — сердито крикнул Хацкель. — Только ты готов прожить всю жизнь, имея рваную шинельку и стоптанные сапоги, которые давно каши просят… А я больше не хочу так, понял? Не хочу и не буду!..
Шмая не проронил больше ни слова, резко повернулся и, хлопнув дверью, вышел на лестницу.
Уже завернув за угол, он услышал чей-то крик и оглянулся. За ним бежал Хацкель, звал его, просил остановиться. Вместо тюков в руках у балагулы был один чемодан, на плечах — мешок.
Запыхавшись, он догнал Шмаю и, поравнявшись с ним, молча пошел рядом.
На улицах появилось много людей. Все куда-то спешили, что-то кричали. Трудно было разобрать, что происходит сейчас в городе. Ясно было лишь то, что с каждой минутой опасность нарастает.
Пробираясь сквозь толпы, запрудившие главную улицу, Шмая встретил нескольких заводских рабочих с котомками. Он спросил, куда они держат путь. Те отвечали ему неохотно, но все же Шмае удалось узнать, что они спешат к Днепру, на пристань, хотят куда-то выехать пароходом. И Шмая вместе с Хацкелем двинулся за ними.
Над Днепром уже сгущались сумерки, когда они добрались до пристани. Всюду толпились крестьяне с мешками, женщины с детьми на руках. Стоял страшный шум и крик. Единственный пароход уже был забит пассажирами. Казалось, что от перегрузки эта махина с огромными колесами и пузатым трюмом вот-вот погрузится под воду, тем не менее люди все еще продолжали рваться к сходням, хоть пробраться на пароход уже не было никакой возможности.
— Видишь, Шмая, сам бог велел нам остаться здесь, — проговорил Хацкель. — Пойдем домой и все…
— Не морочь мне голову! — рассердился кровельщик. — Какой у нас дом, если завтра-послезавтра в этом доме будут деникинцы? А для нас на пароходе еще найдется местечко… Пошли!..
Взяв за руку приятеля, Шмая, обойдя часового, прошел к сходням, которые подпрыгивали на волнах, и, пробравшись вместе с ним на палубу, с облегчением вздохнул:
— Ну вот и едем. В тесноте, да не в обиде…
Он снял фуражку, вытер ею пот с лица и опустился на доски, втиснувшись между спавшими.
Яркие звезды усеяли небо, осветив силуэты многоэтажных домов, погасшие заводские трубы, купола Софии и Андреевской церкви, старинные башни. Луна своим холодным и скупым светом заливала мосты, повисшие над рекой.
— Почему мы так долго торчим здесь? — послышался чей-то недовольный голос. — Почему не отправляют пароход?
— Видно, еще мало пассажиров собралось… Билеты еще не раскупили…
— На мель сядем, вот тебе и будет «мало пассажиров»!..
— В самом деле, сколько нас еще будут тут мариновать? — возмущался невысокий полный мужчина в длинной шинели, с повязкой Красного Креста на рукаве. Шинель на нем сидела мешковато, а фуражка еле держалась на круглой не то бритой, не то лысой голове. Он тяжело дышал.
— Больные мои уже измучились… Не знаю, как быть с ними…
— Если не ошибаюсь, доктор, вы волнуетесь, — отозвался Шмая-разбойник, поднявшись с места и подойдя к незнакомцу в длинной шинели. — А сами, небось, говорите своим больным, что волноваться вредно… Возможно, начальство решило отправить наш пароход, когда уже начнет светать…
— Вот еще мудрец! — оживился доктор, вытирая платком голую голову. — Мосты надо проехать, покуда темно. Вы, видно, понимаете в военных делах столько, сколько и я…
— Вижу, вы в самом деле доктор! Я это сразу понял, когда заметил, как на вас сидят шинель и фуражка… Выправки ни на грош!
— Ну, я доктор, и что из этого следует? Что вам угодно? Может, плохо себя чувствуете? Нужна моя помощь?
— Упаси бог! — перебил его кровельщик. — Мне ничего от вас не нужно… Я только хотел спросить вас, почему вы решили, что я ничего не понимаю в военных делах? На вас, вижу, шинель с иголочки, только что из цейхгауза, а я за время войны сносил несколько шинелей и не меньше чем пар двадцать подметок… — Достав из кармана кисет с табаком, он сказал уже мягче: — Может, закурим, товарищ доктор?
