Если я не найду ответа, меня будет преследовать мысль, что эта вырубка превратилась в поле боя, в кладбище древесных костей. Поле с рододендронами и гекльберри вместо нового леса – разрастающаяся проблема, гибель одного насаждения за другим. Я не могла допустить этого. Я видела, как леса возрождаются естественным образом после того, как моя семья вырубала деревья неподалеку от дома, и знала, что лес может восстановиться. Возможно, это происходило из-за того, что бабушка и дедушка срубали всего несколько деревьев в древостое, создавая прогалины, где могли упасть семена соседних кедров[5], тсуг и пихт, и новые растения легко приживались в почве. Я прищурилась, чтобы разглядеть кромку леса, но было слишком далеко. Возможно, часть проблемы составляли масштабы этих колоссальных вырубок. Если бы у них были здоровые корни, то деревья на этих участках, несомненно, могли бы восстановиться. Однако пока моя работа заключалась в присмотре за лесопосадками, у которых было мало шансов превратиться в нечто подобное тем гигантским соборам, которые когда-то здесь возвышались.
В этот момент я услышала ворчание. В нескольких шагах от меня медведица поедала синие, фиолетовые и черные ягоды. Серебристый мех на загривке говорил, что это гризли. Рыжеватый детеныш, маленький, как Винни Пух, но с огромными пушистыми ушами, прилип к матери, словно она была банкой с клеем. Медвежонок с мягкими черными глазами и блестящим носом смотрел на меня так, словно хотел броситься ко мне на руки, и я улыбнулась. Но только на мгновение. Медведица рыкнула, и мы с удивлением встретились взглядами. Она поднялась на задние лапы, я застыла как вкопанная.
Я находилась в глуши один на один с испуганным гризли. Я попробовала отпугнуть медведицу звуковым сигналом своего устройства – «Ааа!», но она еще пристальнее уставилась на меня. Что делать? Стоять или сворачиваться клубочком? Одна реакция предназначается для черных медведей-барибалов, другая – для гризли. Ну почему я невнимательно слушала эти инструкции?
Медведица опустилась, тряхнув головой, ее морда задела ягодные кусты. Мать подтолкнула малыша, и оба резко развернулись. Я медленно пятилась, пока звери продирались сквозь кусты. Медведица отправила своего детеныша на дерево; он карабкался, цепляясь за кору. Инстинкт требовал защитить своего ребенка.
Я помчалась вниз по склону к старому лесу, перепрыгивая через саженцы и ручейки, уклоняясь от пней-скелетов, оставшихся от обезглавленных деревьев, топча ростки морозника и кипрея. Растения сливались в зеленую стену. Я перемахивала через гниющие бревна, не слыша ничего, кроме звука легких, хватающих кислород, пока не заметила пикап компании, который стоял у дерева рядом с дорогой, словно подкатил к уродливой остановке.
Виниловые сиденья были порваны, а рычаг переключения передач ходил ходуном. Я включила зажигание, выжала сцепление и нажала на газ. Колеса закрутились, но пикап не двинулся. После включения задней передачи они лишь глубже ушли в землю. Я застряла.
Включила рацию: «Сюзанна вызывает „Вудлендс“, прием».
Тишина.
С наступлением темноты я передала в эфир последний призыв о помощи. Медведица могла легко разбить стекло одним взмахом лапы. Несколько часов я пыталась не спать, чтобы стать свидетелем своей кончины, но то и дело задремывала, а в промежутках думала о мамином умении убегать. Я представляла, как она укутывает меня в одеяла, как обычно делала перед тем, когда мы ехали через хребет Монаши в дом бабушки и дедушки, поставив кастрюлю мне на колени и зачесав назад светлую челку, потому что в машине меня укачивало. «Робин, Сьюзи, Келли, поспите немного, – шептала она, направляясь к ущельям, прорезавшим горы. – Скоро мы приедем к бабушке Уинни и дедушке Берту». Лето было для нее перерывом в школьном преподавании и отдыхом от брака. Мы с братом и сестрой наслаждались этими днями, бродя по лесу подальше от молчаливой вражды родителей. От споров о деньгах, о том, кто за что отвечает, о нас. В это время особенно счастлив был Келли: он ходил за дедушкой Бертом, собирая ягоды, или рыбачил с ним с пристани, или ездил на свалку, где побирались медведи. Мальчик с широко распахнутыми глазами слушал рассказы дедушки о том, как он ухаживал за бабушкой, когда та приходила покупать сливки с ранчо Фергюсонов, как он помогал Чарли Фергюсону при отелах ранней весной и как наполнял повозки коровьей и свиной требухой во время осеннего забоя животных.
Я проснулась в темноте, болела шея. Я не понимала, где нахожусь, лобовое стекло запотело от дыхания. Вытирая влагу со стекла манжетой куртки, я всматривалась в черноту в поисках глаз зверя, а затем бросила взгляд на часы – четыре утра. Гризли наиболее активны в сумерках и на рассвете, так что я снова проверила замки дверей. Листья шуршали, словно мимо кралось привидение. Я дремала, пока резкий стук по стеклу не заставил меня вскрикнуть. Через запотевшее лобовое стекло меня окликал какой-то мужчина, и я с облегчением поняла, что лесозаготовительная компания прислала Эла. Его бордер-колли Раскал с лаем прыгал и царапал дверь. Я опустила стекло, чтобы подтвердить, что все еще цела.
– Ты в порядке? – Эл отличался громким голосом и выдающимся ростом. Он все еще пытался понять, как следует разговаривать с девушкой-лесоводом, делая все возможное, чтобы включить меня в число парней. – Должно быть, темнота была, как меласса[6].
– Все нормально, – соврала я.
Нам удалось притвориться, что это всего лишь очередная ночь на работе; я открыла дверь, чтобы Раскал мог забраться внутрь, и погладила его. Мне нравилось, когда Эл и Раскал подвозили меня домой с работы и Эл, высунувшись из машины, лаял на преследовавших нас собак. К его удовольствию, они всегда визжали и отбегали в другую сторону. Меня это смешило, что подстегивало Эла лаять еще громче.
Я вышла из пикапа, чтобы размять ноги, и Эл протянул мне термос с кофе. Он попробовал выехать из ямы: запустил стартер, и холодный, как лягушка, двигатель застонал. Ржавый капот усеивала роса, а дорогу окаймлял кипрей в пышном розовом цвету. Глядя сквозь кофейный пар, я подумала, не придется ли нам бросить этот драндулет. Однако с третьей попытки пикап завелся. Эл нажал педаль газа, и колеса завертелись на месте.
– Ты заблокировала ступицы? – спросил он.
Ступицы – детали в центре передних колес, на каждом конце передней оси. Их можно повернуть вручную на девяносто градусов, фиксируя колеса на оси: тогда двигатель вращает все четыре колеса. При полном приводе пикап мог пробраться, где угодно. Но при разблокированных передних ступицах силы сцепления у него было столько же, сколько у кошки на линолеуме. Я чуть не умерла от стыда, когда он выскочил из машины, повернул ступицы, а затем выбрался из болота. Ухмыляясь, Эл протянул мне ключи.
– Ох ты, – промямлила я, хлопнув ладонью по лбу.
– Не волнуйся, Сюзанна, бывает, – сказал он, опустив глаза, чтобы избавить меня от унижения. – У меня тоже случалось.
Я кивнула. Волна благодарности затопила меня, когда я выехала за ним из долины.
Вернувшись на завод в помятом виде, я сконфуженно вошла в офис, ожидая, что меня начнут поддевать, и твердя себе, что справлюсь. Мужчины подняли головы, а затем любезно вернулись к своим разговорам, наслаждаясь историями о строительстве дорог, установке водопропускных труб, планировании участков для рубки и таксации[7] леса. Я гадала, что они думают обо мне, совсем не похожей на городских женщин и девушек с пинап-календарей у чертежных столов, но они занимались своими делами и оставили меня в покое.
Вскоре я добралась до Теда. Прислонившись к дверному косяку, я ждала, пока он поднимет голову от стола, заваленного руководствами по лесопосадкам и заказами на растения. У него было четыре дочери, все младше десяти лет. Он откинулся на спинку кресла и сказал с ухмылкой:
