Но однажды он прочел в какой-то арабской газете о восстании шерифа и о казни турками многих выдающихся арабских националистов, являвшихся его друзьями, и понял, что сочувствовал неправому делу. Фейсал, разумеется, уже слышал о нем и решил назначить его главнокомандующим своими регулярными войсками, переформирование которых являлось сейчас нашей главной задачей.
В Каире находились Хогарт, Джордж Ллойд[36], Сторрс, Дидс и множество наших старых друзей. Круг доброжелателей арабского дела в их среде поразительно расширился. Сэр Арчибальд Мюррей[37] внезапно понял, что против арабов сражается больше турецких войск, чем с ним самим, и начал припоминать, что он всегда относился благосклонно к восстанию арабов. Адмирал Вэмисс был исполнен такой же готовности оказать помощь, как в наши тяжелые дни возле Рабега. Сэр Реджинальд Вингейт, верховный комиссар в Египте, был счастлив успехом дела, которое он поддерживал уже в течение многих лет.
Я вернулся в Ваджх в интересное время. Мы приводили наш лагерь в порядок. Так как, согласно обычаю, лагерь раскидывался на большом пространстве, моя жизнь протекала в постоянном движении взад и вперед: в палатку Фейсала, в английские палатки, к палаткам египтян, в город, в порт, на радиостанцию. Я целый день без устали ходил по этим тропинкам в сандалиях или босиком, закаляя свои ноги, медленно привыкая ходить без особого труда по острому и горячему грунту и готовя свое тело к более трудным испытаниям.
Арабы недоумевали, почему у меня не было лошади, и я заставлял их ломать головы непонятными рассказами о закалке тела или убеждал их, что я охотнее хожу пешком, чем езжу верхом, из сострадания к животным: и то и другое соответствовало истине. Что-то оскорбительное, неприятное для моей гордости поднималось во мне при виде этих низших форм жизни. Их существование набрасывало тень рабства на человеческий род, даже на отношение Бога к нам, и пользоваться этим казалось мне позорным. То же испытывал я при виде негров, которые игрой на тамтаме доводили себя до исступления. Их лица, сильно отличаясь от наших, были еще терпимы, но непереносимо было то, что они совершенно походили на нас своим телосложением.
Между тем Фейсал день и ночь был занят политикой – область, в которой никто из нас не мог ему помочь. С другой стороны, население развлекало нас парадами, состязаниями в стрельбе и триумфальными шествиями. При этом бывали приключения. Одна партия, играя за нашей палаткой, однажды наткнулась на бомбу, брошенную с гидроплана, – память о взятии города Бойлем. Взрыв разорвал арабов, разбросав их члены по лагерю, покрыв парусину багровыми брызгами, которые скоро стали буро-коричневыми, затем совсем выцвели. Фейсал приказал заменить палатки новыми, а окровавленные уничтожить – бережливые рабы выстирали их. В другой раз загорелась палатка, и трое из наших гостей получили ожоги. Весь лагерь сбежался и со смехом смотрел на потухающий огонь, а затем мы со стыдом стали лечить их ожоги. Еще через день шальной пулей была ранена лошадь и многие палатки оказались пробитыми насквозь.
Однажды вечером племя аджейль взбунтовалось против своего командира Ибн Дахиля за то, что он часто штрафовал их и слишком сурово сек. С воем и выстрелами они напали на его палатку, вытащили из нее вещи и избили слуг. Но это не успокоило их ярости. Они вспомнили Янбу и пошли резать клан атейба. С нашего холма Фейсал увидел их факелы, побежал туда босиком и уложил палашом четырех человек. Его гнев задержал их, а в это время рабы и всадники, взывая о помощи, скатывались вниз с холма с проклятиями, стреляя и нанося удары кинжалами. Один из них дал Фейсалу лошадь, с которой тот уложил нескольких зачинщиков, а мы стрельбой разогнали остальное скопище. Всего было убито двое и ранено тридцать человек. Ибн Дахиль на следующий день подал в отставку.
Фахри-паша своими операциями все еще играл нам на руку. Он занимал укрепленную линию вокруг Медины лишь на таком расстоянии, чтобы сделать для арабов невозможным обстреливать город (подобная попытка никогда не предпринималась и даже не замышлялась). Остальные турецкие войска были расположены вдоль железной дороги сильными гарнизонами, занимая все станции между Мединой и Тебуком, на которых имелась вода. К тому же часть сил находилась в промежутках между этими гарнизонами, чтобы ежедневные патрули могли обеспечить безопасность пути. Короче говоря, он прибегал к самым глупым способам обороны железнодорожной линии, какие только можно себе представить. Гарланд уж выступил на юго-восток от Ваджха, а Ньюкомб – на северо-восток, чтобы взрывчатыми веществами пробить в ней бреши. Они разбирали рельсы и мосты и подкладывали автоматические мины под проходящие поезда.
Арабы уже перешли от сомнений к неистовому оптимизму и обещали образцово справляться со своим делом. Фейсал завербовал большую часть племени билли, что сделало его владыкой Аравии от железной дороги до моря. Людей племени джухейна он послал к Абдулле в вади Аис. Уже сейчас он мог бы расправиться с Хиджазской железной дорогой, но я попросил его сперва задержаться в Ваджхе и вызвать движение между остальными племенами, чтобы в будущем наше восстание могло расшириться и угрожать железной дороге от Тебука (нынешней границы нашего влияния) к северу до Маана.
Со своими северными соседями, племенем ховейтат, обитавшим у прибережья, в свое время он уже начинал переговоры. Сейчас же мы послали гонца к племени бени-атийе, сильному народу, живущему на северо-востоке. Глава его, шейх Аси Ибн Атийе, прибыл к нам и присягнул в верности. Он предоставил нам свободу в передвижении по территории, занятой его племенем.
Дальше жили различные племена, покорные великому эмиру клана руалла Нури Шаалану, который после шерифов Ибн Сауда и Ибн Рашида являлся четвертым из непрочных князей пустыни[38].
Нури был стариком и уже в течение тридцати лет управлял своим племенем анейзе. Его линия являлась старшей из руалла, но у Нури не было никакого превосходства перед другими сородичами ни по рождению, ни по любви к нему племени. Отважным бойцом он также не был.
Свое главенство он приобрел только силой характера. Чтобы добиться его, Нури убил двух своих братьев. Позднее он присоединил к своим сторонникам племя шерари и ряд других, и для всех их его слово являлось абсолютным законом. Он совершенно не применял льстивой дипломатии рядовых шейхов: его слово прекращало всякое несогласие с ним. Все боялись его и безропотно ему подчинялись. Чтобы использовать дороги, идущие через владения Нури, мы должны были добиться его благоволения.
К счастью, это было не трудно. Фейсал обеспечил себе его согласие много лет назад и упрочил его беспрерывными дарами из Медины и Янбу. Сейчас Фаиз эль-Гуссейн поехал из Ваджха к Нури и по пути столкнулся с Ибн Дагми, одним из старшин руалла, направлявшимся к нам с приятным даром из нескольких сотен хороших вьючных верблюдов.
Нури, конечно, еще поддерживал дружеские отношения с турками. Он зависел от рынков Дамаска и Багдада, и, если бы против него возникло подозрение, турки могли в течение трех месяцев уморить с голоду его племя. Мы знали, что, когда наступит нужный момент, он окажет нам вооруженную помощь, но до тех пор он был готов на все, исключая разрыв с турками.
Его благосклонность открывала для нас Сирхан, знаменитую столбовую дорогу, места для стоянок и цепь водных скважин, которые простирались от оазиса Джофа, столицы Нури на юго-востоке, на север к Азраку и вплоть до гор Джебель-Друз в Сирии. Нам необходима была свобода передвижения по Сирхану, чтобы достигнуть палаток племен восточного ховейтата, знаменитого клана абу-тайи, главой которого был шейх Ауда, величайший боец в Северной Аравии. Только при посредстве Ауды могли бы мы склонить племена от Маана до Акабы[39] в нашу пользу настолько, чтобы они помогли нам захватить у турецких гарнизонов Акабу и ее горы. Только при его активной поддержке мы могли рискнуть выступить из Ваджха в долгий путь к Маану. После дней, проведенных нами в Янбу, мы пламенно желали и пытались привлечь его к нашему делу.
