А во-вторых, мне хотелось сфотографировать Рино и разослать фотографию всем знакомым. А внизу написать — вот моя работа. Нелепо, конечно, но я была благодарна Рино, что он удостоил меня рукопожатием. Так сказать снизошел. Я никак не могла поверить, что такой великолепный образчик работает в каком-то банальном секс-шоу в Барселоне. Почему эти ребята из Голливуда не взяли его на главную мужскую роль? Это же не человек, а ходячая обложка для журнала. Меня только немного пугали его габариты. У него был такой большой… рассеянно гладя мимозу, я пыталась прикинуть, войдет он ко мне в рот или нет.

Хорхе улыбнулся.

— А еще говорят, что счастья за деньги не купишь. Это наглая ложь, которую придумали бедные.

Здание клуба было самым высоким в округе, но террасу на крыше все равно окружала высокая каменная стена, чтобы никто любопытный с биноклем не подглядывал за голыми актерами и актрисами. Поднимаясь сюда, я надеялась усладить взор панорамой города, но для сей визуальной услады мне не хватало примерно фута роста. Впрочем, я как-то уже поутратила интерес к городским красотам.

— Я сейчас переоденусь и снова приду, — сказала я. Хорхе пошел вместе со мной, и я спросила у него, зачем Рино маска? Вообще-то я так поняла, что Рино — это сокращенное от rhinoceros, носорог. Вполне очевидный сценический псевдоним, с отсылкой на его внушительный причиндал. Но Хорхе объяснил, что Рино часто носит маску, чтобы скрывать отеки и синяки после пластических операций, в основном по коррекции формы носа. «Ринопластика, это мое спасение, Хорхе, — говорит он. — Я не хочу, чтобы мне было стыдно за свои первые фильмы».

— А он что, будет сниматься в кино?

— Так его чуть ли не раз в неделю зовут сниматься. От предложений отбоя нет.

Только Хорхе сомневался, что Рино где-нибудь снимется. Он был самым «старым» актером в клубе. Работал в «Вавилоне» уже пять лет — с тех пор, как приехал в Барселону из какой-то глухой андалузской деревни. И все эта пять лет на него был активный, непреходящий спрос от продюсеров порно, и, кстати, не только порно. Но он пока что не снялся ни в одном фильме, потому что считал, что для съемок в кино ему надо сначала подправить внешность; и ничего не заработал — вернее, ничего не скопил, потому что все заработанные в клубе деньги уходили на пластическую хирургию, в основном на коррекцию формы носа. Его то укорачивали, то удлиняли, то сужали, то расширяли — примерно раз в три-четыре месяца (я уже не говорю про губы, скулы и зубы).

Расставшись с Хорхе, я пулей рванула к себе. И тут столкнулась с дилеммой: чего надеть? Вернее — чего и сколько всего. Как я поняла, костюмы Адама и Евы для нашей крыши были вполне допустимы, и мысль о загаре без «белых пятен» была более чем соблазнительной, но мне не хотелось сразу же раскрывать все карты, так что я остановилась на том, что пойду загорать без верха… оставалось лишь подобрать что-нибудь выигрышное для низа. Потом я долго причесывалась, так чтобы прическа смотрелась естественно и непричесанно, потом еще минут пять вертелась перед зеркалом в плане последней проверки перед решающим выходом. На все про все ушло около получаса.

Когда я вернулась на крышу, Рино там уже не было. А на его месте возлежал какой-то курчавый удод неопрятного вида в старой потертой футболке, который взглянул на меня как-то странно: то ли встревоженно, то ли затравленно. В общем, с явной опаской.

— Ты меня ненавидишь, да? — спросил он по-английски.

— А с чего мне тебя ненавидеть?

— Не знаю.

Честно сказать, я слегка растерялась, но на этот раз у меня в кои-то веки не ушло полчаса на обдумывание остроумного и находчивого ответа.

— Ну, ты сперва дай мне повод, чтобы тебя ненавидеть, а там посмотрим.

Мне показалось, что у меня получилось вполне даже доброжелательно, дружелюбно и ободряюще — в общем, именно так, как советуют разговаривать с сумасшедшими.

— Ты меня ненавидишь, да?

Я расстелила полотенце на свободном шезлонге, теша себя надеждой, что все остальные мои коллеги, с кем мне еще предстоит познакомиться, — испанцы, и только испанцы.

— Я тебя даже не знаю.

— Хорошо, я во всем признаюсь.

У меня было стойкое подозрение, что он наелся каких-то колес. Я очень надеялась, что моя догадка верна. Потому что иначе все было бы совсем грустно. Мне хотелось спокойно позагорать — без всяких занудных психов. Без всяких признаний. Этот товарищ напоминал мне того мужика в кинотеатре, который сидел сзади и весь фильм бубнил, чтобы я не вертела головой.

— Как ты меня разыскала, Сандрин?

— Я не Сандрин.

— Сандрин, разве можно так издеваться над человеком?

— Меня зовут Оушен.

Он на секунду задумался.

— Нет, ты не Оушен.

— Как скажешь.

— Ты ведешь себя, как Сандрин.

Я уже подумывала о том, чтобы вернуться к себе.

— Меня зовут Оушен, и мне бы хотелось спокойно позагорать.

Когда тот мужик в кинотеатре в первый раз попросил меня не вертеться, я, будучи человеком вежливым и отзывчивым, тут же застыла как истукан, рассудив, что если кто-то кричит на весь зал и мешает другим смотреть фильм, значит, на то есть причины. И только потом до меня дошло, что я не вертелась, а сидела спокойно — просто нельзя же сидеть вообще неподвижно. Хотя бы дышать человеку надо. И потом, я не такая высокая, чтобы закрывать экран тем, кто сзади. С тем же успехом этот дядечка сзади мог бы попросить меня не дышать. Я решила не обращать на него внимания. Во-первых, с придурками лучше не связываться. А во-вторых, как можно перестать вертеться, если ты и не вертишься?! Дяденька повторил свою просьбу — еще громче, чем в первый раз. Это была затруднительная ситуация: если я буду с ним спорить, люди начнут возмущаться, что мы им мешаем. С другой стороны, если я промолчу, люди могут подумать, что я и вправду какая-нибудь вертлявая идиотка, глухая к доводам разума. Я не могла просто встать и уйти, потому что сидела в центре, и, чтобы пробраться к выходу, мне пришлось бы побеспокоить полряда — человек по шесть — восемь и с той, и с другой стороны. Я выбрала тактику слабых: полностью сосредоточилась на том, чтобы вообще не шевелить головой, что, конечно, испортило мне все удовольствие от фильма. На самом деле я вообще не воспринимала, что происходит на экране, но зато очень хорошо слышала, как мужик сзади ругает злобных эгоистов, которым плевать на других и которые ходят в кино исключительно с целью мешать честным гражданам смотреть фильм. А я сидела и думала лишь об одном: ну почему все всегда происходит не вовремя? Почему со мной нет никого из приятелей — из тех славных и чуточку старомодных бойфрендов, склонных к избыточному, неоправданному насилию, которые не вступают в дискуссию с наглецами, а сразу бьют в рыло?

Уже потом я поняла, в чем проблема. Многие люди — они вообще не люди. Причем различить их на вид невозможно. Те, которые не люди, безукоризненно маскируются под людей: кожный покров, волосы, секущиеся на кончиках, родинки, зубы. У них все в точности как у людей — вплоть до строения клеток. Но они не люди! Для того чтобы их различать, надо быть истинным знатоком. Они разговаривают как мы. Рассказывают анекдоты как мы. Выглядят точно как мы.

Но это не люди; это подделки. Потому что внутри у них — пустота. То, что случилось тогда в кинотеатре, не имело ко мне ни малейшего отношения. Это были издержки трудного детства. Это как будто кто-то ушел из дома и не выключил воду, а соседям снизу, которых заливает, приходится страдать за чужую забывчивость и безалаберность. Потому что после определенного возраста ты уже никогда не научишься быть человеком; ты можешь пытаться, ты можешь стараться — но у тебя все равно ничего не получится. Детей надо учить говорить спасибо. Это один из важнейших уроков в жизни. Мы все умеем говорить спасибо, но этому нас научили. Мы все можем вырасти и повзрослеть, но надо, чтобы нас научили как. Конечно, есть люди, которые сами справляются, без подсказок, — но таких очень мало.