– Да болезни-то такой нет, ты пойми, дурень. Нету катару сердца.

– Как нету-с?

– Как не бывает! Вчера доктора спросил одного, так он вот как хохотал, чуть не помер со смеху, и дернуло меня такую болезнь сочинить!

– Это ничего, папаша. Скажите, что ошиблись, только и всего.

– Все это чудесно, а его нет. Надо искать Ивана и найти во что бы то ни стало, потому завтра я Алеевых к себе на обед пригласил, и ты пойми, если Иван и завтра не явится, что я Алеевым скажу? Гордость-то моя пострадает от этого аль нет?

– Свинья-с он, папаша, и даже совсем бесчувственная свинья! – сокрушительно мотнул головой Андрей.

– Надо искать и найти, слышишь, по всем гулевым вертепам искать. Вертепы-то знаешь?

Андрей, разумеется, отлично знал все «вертепы», в которых бывал и холостым, и женатым, с нужным покупателем, конечно, но, зная характер отца, отрицательно завертел головой.

– Что вы, папаша, господь с вами! Откуда же мне их знать, да я сроду в такие распутные места не заглядывал.

– А все-таки надо искать, разошли приказчиков, артельщиков.

– Пошлю-с, известно, найдем, только все-таки он против вас свинья: знает, что дело заварилось, и вдруг такую неприятность вам.

– Негодяй!

– Неблагодарный человек, папаша, чувств настоящих у него нет, и дурак при этом, авось женитьба его изменит к лучшему направлению.

– Давай-то бог! А искать все-таки разошли. Да не сидит ли он где в добром месте, как ты полагаешь?

– Не думаю я этого, папаша. Ежели бы сидел где, давным-давно бы нам его на поруки сдали. Просто либо пьет без просыпа, либо спит от выпивки до выпивки.

– Наградил меня Бог сыновьями, нечего сказать, – вздохнул Аршинов. – Тебя я исключаю, ты не такой совсем.

– Покорнейше вас благодарю, папаша, за теплое слово.

– Про тебя и речи быть не может, а эти, что Иван, что Сергей – одно сокрушение с наказанием.

Андрей чмокнул в плечо Афанасия Ивановича и прослезился.

Старик посмотрел с нескрываемым удовольствием на Андрея и затем отправился к себе, наказав еще раз сыну разослать служащих искать блудного сына.

Не успел Афанасий Иванович войти в свой кабинет, как ему в ноги повалилась что-то бурчащая фигура какого-то взлохмаченного человека.

Старик откинулся в испуге назад и с недоумением нагнулся над растянувшимся на полу человеком.

– Кто это? Что надо?

Всклокоченная голова приподнялась от полу и уставилась опухшими глазами на старика.

– Иван! – вскрикнул Афанасий Иванович, опускаясь в кресло.

– Папашечка, простите, – подполз тот на коленях к отцу и припал к его сапогу.

Афанасий Иванович отдернул ногу и, как разъяренный тигр, накинулся на сына.

– Распутник! Фармазон! – тяжело дыша, шептал старик, отталкивая сына, который живо вскочил на ноги, оправил шевелюру, почистил запылившиеся колени и юркнул в дверь. – Стой! – загремел Афанасий Иванович, ударяя кулаком по столу с такой силой, что стоявшая на нем чернильница подпрыгнула и веером разбрызгала чернила. – Поди сюда, каналья пьяная!

Иван вернулся и смиренно вытянул руки по швам.

Старик долго смотрел на побуревшую от попойки физиономию сына, на грязную и измятую манишку, на которой вместо галстука болтался какой-то обрывок черного с белым, покачал головой и плюнул прямо в глаза Ивану.

– Тьфу, бесстыжие твои глаза! – проговорил Аршинов, сжимая кулаки.

Иван, моргая глазами, достал платок из кармана пиджака, вытерся не спеша, сложил затем платок аккуратно вчетверо, положил обратно в карман и, склонив голову, принялся рассматривать носки нечищеных сапог.

– Сичас чтобы спать ложиться, слышишь?! – проревел старик, гневно смотря на сына.

– Слушаю, папаша, лягу-с…

– И спать до утра завтрашнего числа, слышишь?

– Слушаю, папаша, просплю-с…

– Чтоб к завтрашнему вечеру у меня твоей пьяной морды не было, понял?

– Слушаю, папаша… не будет-с.

– Завтра у нас обедают Алеевы… я им сказал, что ты нездоров был…

– Слушаю, папаша, – словно эхо отзывался Иван, не сводя глаз с носков своих сапог, – нездоров-с был…

– У-у, харя противная! Брысь!

Иван не трогался.

– Убирайся вон!

– Слушаю-c… уйду, папаша.

Иван переступил с ноги на ногу и нерешительно поднял голову.

– Ну? Чего мнешься? Марш отседова!

– Папаша, там я… виноват-с, в последний раз это, папашечка. Клянусь Богом-с!

Афанасий Иванович понял.

Он медленно поднялся с кресел, подошел к Ивану и положил ему руки на плечи.

Иван вздрогнул и присел невольно. Коленки у него дрожали, а глаза бегали из стороны в сторону, ища защиты.

– Сколько, распутник? Сколько? – проговорил старик, впиваясь, как клещами, пальцами в плечи Ивана.

– Шесть, папаша-с… в последний раз, ей-богу-с.

– Шесть тыщ? Записку дал?

– Векселечек-с… не верят записке, папаша.

Иван не договорил и покатился, как скошенный сноп, из кабинета в гостиную.

Ударившись о какой-то предмет, не то о стул, не то о тумбу с часами, Иван вскочил на ноги и стремглав бросился в свою комнату.

Афанасий Иванович вышел из себя. Он бегал по длинной анфиладе комнат и ругался так, что слышно было на улице.

Все живущее в доме окаменело. Только один Андрей улыбался ехидно, стоял, прислонясь к колонне в зале, и ждал конца «родительского гнева».

– Нет, каков негодяй, а? – выскочил в залу Афанасий Иванович, схватывая за руку Андрея. – Шесть тыщ прокутил! Шесть тыщ! Да он сам, негодяй, шести монеток не стоит.

– Наслание Божие, папаша, – смиренно проговорил Андрей, подымая глаза к потолку. – Надо претерпеть-с.

– В три дня, Андрюша, ты пойми, – стонал старик, – в три дня такую сумму спустить… ведь за это его на Конной плетьми драть надо!

– Не поможет, папаша… горбатого, говорят, только могила исправляет, да и то едва ли-с.

– Нет, куда он шесть тыщ мог прожить, ты мне вот что скажи? Куда? В карты проиграл?

– Иван, папаша, в азартные игры не играет-с, это я верно знаю-с.

– Так куда же? Куда?

– Сичас он мне, мимо пробегая, сознался, что два благородных патрета попортил… вообще дагеротип на сторону свернул.

– Благородных, говоришь?

– Так точно-с. А благородные патреты, папаша, возвышенный прейскурант соблюдают.

– Пошли выкупить вексель… Спроси у этого негодяя, кому дал, и выкупи.

– Слушаю-с, сегодня же будет исполнено.

– Это что у тебя за письмо в руках? – увидал старик письмо, которое Андрей вертел между пальцев.

– От Сергея, к вам-с, с фабрики.

Афанасий Иванович подошел к окну, распечатал послание сына, в котором Сергей подробно доносил отцу о последних событиях на фабрике; прочитав его и скомкав, он разразился новой бранью.

– Мальчишка! Щенок! Читай!

– Что такое, папаша? – подскочил Андрей к отцу.

– Нет, ты прочитай, какие он там колена выкидывает! Рабочие буйствуют, а он их прощает и половину штрафу скащивает. Он разорит меня!.. В гроб меня вгонит!

– Папаша, успокойтесь… Авось, Бог даст, все уладится к лучшему, – утешал Андрей отца, расправляя скомканное письмо брата.

– Читай!.. А?.. Хорошо?.. Что ж это такое, Андрей?

– Тсс!.. – качал тот головой, пробегая письмо. – Вот уже справедлива пословица: «Как ты дурака ни крести, он все в воду лезет». От одного дурака шесть тысяч убытку, от другого вдвое больше.

– Убить мало за это! Нет, что я теперь с ним сделать должен, а?

Старик в бешенстве забегал по зале и стучал кулаками по колоннам.

Андрей спокойно следил за эволюциями отца и вздыхал на всю залу.

– Слушай! – остановился Афанасий Иванович. – Пошли сичас же депешу, чтоб Сережка ко мне на глаза явился.

– Этого сделать нельзя, папаша.

– Ну?..

– Он нам все дело испортит. Не угодно ли вам прочитать еще вот это письмецо-с? – тихо проговорил Андрей, доставая из бумажника письмо.

– Чье письмо?

– Сережкино, папаша, к Олимпиаде Сергеевне-с.

– К невесте Ивана? Как оно к тебе попало?