* * *

«Словно поветрие пошло какое-то. Пристрастие к пьянству стало все заметнее. Простые лопают, вельможи тоже пьют, не зная меры. Такого прежде не было, чтоб столько народу пило и часто столь. А в чем причина? Началось с чего? Быть может, оттого, что много праздновали побед? И оттого втянулись пить и в будни. Притом добычей разжились в никаньских городах, Запасы винные в них тоже были, и, с ними управляясь, пристрастились к вину. Идут ко мне доклады: «Государь, неладно дело. Пьяниц средь нас становится все больше. Меры прими».

Тут каждого в отдельности, — вздохнул Нурхаци, — приструнивать не станешь. Их сколько? Я один. Да и на начальствующих тоже положиться как? Днями с чем довелось столкнуться самому? Двое дубасят кулаками одного, четвертый на земле лежит. Подъехал к ним, «А ну-ка, Расходись!» — кричу. Они и ухом не ведут. В толк взять не могли, столь пьяны были, что перед ними государь. Но то еще было полбеды. В подпитии, затеяв драку, убили своего же, из одной нюру. Я приказал, чтоб тотчас привели ко мне чалаэчжэна. А он и с места сдвинуться не мог: так сильно пьян был.

И если дальше так пойдет, что станется с моим народом?» — скривившись, Нурхаци удрученно помотал головой, стараясь отогнать неприятные видения. Встав с места, прошелся несколько раз взад-вперед, бормоча под нос. Проговаривал сам себе слова будущего указа.

Перестав ходить, подошел к столу. На нем стояли тушь, кисть, лежала бумага. Нурхаци завел такой порядок, чтобы для письма всегда все было под рукой. Если в походе, то принадлежности такие в особом сундучке. А если дома, то, понятно, на столе. Коротконогий стол был явно мал для рослого Нурхаци. Но расставаться с ним не пожелал никак: достался этот стол в добычу. Прежде за ним писал Ляодунский цзинлюэ. И было лестно сознавать Нурхаци, что этот стол теперь ему, Нурхаци, служит.

Глазом кося на дракона, что, распластавшись на основании тушечницы, зло вытаращил бельма и разинул зубастую пасть, Нурхаци выводил слова указа.

«Слыхали вы, что люди пили издревле. Но, бражничая, что могли обрести, чему научились, какую выгоду извлекли? Вот что случалось с теми, кто пьет. Либо с другим человеком затевает свару, ножом его ранит и потом искупает вину. Или, сев на коня, калечит себе руки, ноги, а то и гибнет, сломав шею. Либо из-за пристрастия к вину без чести умирает. Или, свалившись в пути, теряет одежду и шапку. Либо лишается влияния на мать с отцом и братьев. Или из-за вина ломает утварь дома, рушит собственность своей семьи, имя ее позоря. Об этом всем не раз Мы слышали»^{93}.

Отложив кисть, Нурхаци прочей написанное и снова принялся писать.

«Из-за пристрастия к вину иные голодают. Досыта не едят, а пьют. Ведь если приготовить лепешки, сварить просо, то можно наесться. Но водка тоже делается из проса. И потому иные не едят, а пьют… Если пьет тот, кто глуп, то он пропивает свое тело, а если умный предается пьянству, то разрушает добродетель. Притом перед государем становится провинным и подвергается осуждению и наказанию со стороны бэйлэ, сановных лиц. И все это из-за выпивки… Муж пьет вино — вызывает отвращение у жены. Жена пьет — гневит мужа. Слугп тоже не могут сносить пьянство хозяев и уходят^{94}. Какая польза от выпивок? Прежде мудрец сказал: «Яд, который излечивает, хотя и горчит во рту, однако может заставить отступить болезнь. Вино, хотя приятно рту, может вызвать недуг». Поэтому непременно нужно бросить пить».

— Этот указ, — подал письмоводителю бумагу, когда явился тот на зычный зов, — переписать и объявить повсюду в нашем государстве^{95}.

* * *

Ногтем большого пальца Нурхаци поковырял кирпич в разломе стены. Он крошился. «Ладно, если только в одном месте так, — подумал про себя. — Но вон у северных ворот стена вся в трещинах, словно лицо в морщинах. А коли так, то город стар. И подновлять его — будет дольше, чем построить новый. Тем более что нам зачем такой большой, как Ляоян? Притом никаньское начальство жило здесь, имея свой расчет, а у меня иной совсем он». К полудню домой к себе вернувшись, Нурхаци велел явиться на совет бэйлэ, вельможам.

Глядя на них, подумалось Нурхаци: «Лица какие-то не те. Как будто пылью их припорошило. Видать, в домах никаньских жить им не пристало». И так подумав, еще больше укрепился в своем решении.

— Ляоян — город большой, но стар. Приходит в ветхость. На юго-западе у нас Чоухяньское владение, на севере — земли монго. Обе эти страны ненадежны. Если, поселившись здесь, в Ляояне, пойти походом на Минов, то опасаюсь, что придется оглядываться назад, как бы неприятности не приключилось. Поэтому тем более нужно на новом месте возвести крепкие городские стены. Расставить воинов, чтобы охраняли. Тогда сможем укрепить наш корень и, выбрав подходящее время, пойти в поход на Минов.

Нет, не этих слов хотел в ответ услышать он. Как будто сговорившись меж собой, одно рекут, хотя и разными словами: «В хоромах тех, что сейчас занимаем в городе, можно и остаться. Подправить только разве что..» И утруждать народ не надо понапрасну».

Все молча выслушал, плотно прижав к губам два пальца. И только легкое дрожание руки выдавало, как тяжело сдержаться было. Когда заговорил, заклокотало что-то в горле: «Раз ныне с Минами у нас война, то разве можно жить покойно?!» И уже спокойно, увещевающе продолжал: «То, что вызывает у вас сожаление, — это чей-то небольшой труд в течение недолгого времени. Я же забочусь о большом».

— Изволь сказать мне, государь, — негромко голос подал Хифе. — Решил ты строить новый город. Так, видно, нужно. Но вот смущает что меня: где место лучше выбрать для него. Ведь как-никак мы здесь недавно. Толком не знаем, где рыхлая земля, а где она плотна…

— Постои, — прервал Нурхаци недовольно. — Тебя послушать, так выходит, что мы пришли на землю нам совсем чужую. Но мы не просто пришли, а возвратились на те места, где прежде наши предки жили, когда ника-ней не было в помине тут.

— Прости, о, государь, оговорился я. Действительно, на земле, где прежде жили наши предки, никани, захватив ее, наставили крепостей. Но в том не вижу и худого, если и спросим у никаней-старожилов, чего пока не знаем. Чего-чего, а строить-то они умеют, им в этом не откажешь.

— Да, это так, — согласился Нурхаци. — Ну что ж, послушать знатоков их — худа нет.

* * *

— А главное всему, — пожилой китаец с благообразным лицом предостерегающе поднял указательный палец, — это «фэншуй», ветер и вода. Умельцем можно быть по части кладки стен, но без знания «фэншуя» толку не будет. На памяти моей такой был случай. Приехал к нам в Ляоян строительных дел мастер из Тяньцзиня. Известен был своим умением. И потому, как принялся он строить дом чиновнику податного приказа, сразу было видать, что мастер он большой. Но я ему сказал: «Не там, где надо, ставишь дом». Он только отмахнулся: «Фэншуй я во внимание взял». Но не учел того, китаец сделал многозначительную паузу, — что в каждом месте свой «фэншуй». В Тяньцзине он иной, чем в Ляояне. Построил дом тот мастер, однако жить не стали в нем: не дали муравьи, что поселились там.

Нурхаци от удивления рот раскрыл. Его захлопнув, вновь открыл: «А расскажи-ка поподробней про «фэншуй».

— Предсказатели судьбы нам говорят, что небесные звезды могут быть благоприятны и неблагоприятны людям. Но не только звезды. Сочетание возвышенностей или впадин, а также вод и растительности на земле могут приносить счастье или несчастье живущим на ней. И по той причине, что на поверхности земли находятся в беспрестанном движении два течения, они представляют мужское и женское начала в природе. Одно называется «лазоревый дракон», другое — «белый тигр».

— Хм, — отозвался Нурхаци и, поразмыслив, добавил: — ты так вот мне скажи, раз понимаешь ты «фэншуй». Что б сделал сам ты для своего жилища, чтоб жить покойно и счастливо в нем?