После новых повторных ходатайств перед государем отдельных министров, действовавших по уполномочию остальных членов Совета, об изменении принятого царем решения Николай II, невзирая на то, что эти ходатайства председателем Совета поддержаны, очевидно, не были, согласился наконец выслушать мнение всего правительства.
Заседание Совета в Высочайшем присутствии состоялось в Царском Селе 20 августа. Последствия его были совершенно не те, которые ожидали настаивающие на нем министры.
Предполагалось, что в нем будут обсуждаться вопросы 1) о Верховном главнокомандовании и 2) о будущей внутренней политике, т. е. будет ли эта политика твердая, носящая характер диктатуры, или же пойдет она на встречу общественным пожеланиям. «Золотая середина, — сказал по этому поводу в Совете министров Кривошеий, — всех озлобит».
Эти вопросы и были предметом суждений председательствуемого государем заседания 20 августа. По первому вопросу, по обыкновению, ни к какому решению не пришли, но стало совершенно ясно, что реакционная точка зрения Горемыкина разделяется государем, который, не желая принять никаких решительных мер к прекращению обильно льющейся с кафедры Государственной думы страстной критики по адресу правительства, по существу, не желает с нею вовсе ссориться.
На состоявшемся на следующий день очередном заседании Совета министров многие его члены обратились с упреком к Горемыкину в том, что он не только не поддержал их стараний убедить государя отказаться от смены великого князя, но как бы сам признавал решение государя правильным, хотя в Совете высказывался в обратном смысле.
Тут же большинство министров обращается к государю с письмом, в котором еще раз умоляет государя не принимать на себя ответственности за дальнейший ход военных действий. Письмо это подписывают все министры за исключением кн. Шаховского, что в достаточной степени объясняется его близостью к Распутину, и А.А.Хвостова, понемногу перешедшего в лагерь Горемыкина. Не подписывают письма и военный и морской министры, так как правила воинской дисциплины им это воспрещают, но при этом принимают меры для доведения до сведения государя, что они со своими товарищами по Совету в этом вопросе вполне солидарны.
Не могу по этому поводу не заметить, что выказанное в этом вопросе господами министрами упорство можно объяснить лишь каким-то тем более странным психозом, что они в то же время сознавали и указывали на невозможность сохранения того двоевластия, которое образовалось в империи при наделении Ставки Верховного диктаторскими полномочиями. Современная война отнюдь не ограничивается исключительно одними военными действиями. В ней силою вещей участвуют все живые силы страны и также все отрасли ее управления. При таких условиях, коль скоро главный военноначальник не ограничен в своих действиях исключительно преследованием боевых задач, ему по необходимости приходится передать управление всем государством. Каким образом русские министры летних месяцев 1915 г. этого не постигали, понять трудно.
Между тем разногласие между председателем Совета министров и его членами становится все более острым. Обнаруживается это в том же заседании 21 августа при обсуждении вопроса о прекращении сессии Государственной думы приблизительно до осени.
Желательность прервать занятия Государственной думы признают все министры, но в то же время одни из них желают расстаться с Государственной думой по-хорошему, высказывая опасения, как бы в противном случае не возникли рабочие беспорядки. Некоторые министры даже говорят, что «лучше митингующая Дума», нежели ее насильственный, без предварительного сговора, роспуск. Наибольшую твердость проявляет в этом вопросе тот же Горемыкин. «Рабочее движение пойдет своим чередом и ничего общего с роспуском Государственной думы не имеет», — заявил он.
Однако все эти суждения служат лишь подступом к постановке основного вопроса, а именно — необходимости исполнить повсеместно высказываемое общественностью пожелание о назначении правительства, пользующегося доверием страны. При этом некоторые министры высказываются за коллективное в этом смысле заявление Совета министров государю.
Горемыкин говорит, что подобного заявления он допустить не может, на что Сазонов резко замечает, что «в таком случае мы (думающие иначе) оставляем за собою свободу действий». «Мы с вами, Иван Логгинович, находимся в разладе» — так заканчивает свое обращение к председателю Сазонов, на что Горемыкин тотчас отвечает: «Усердно прошу вас доложить государю о моей непригодности и о замене другим, более подходящим лицом», — и затем несколько раз с силой это повторяет.
Как бы то ни было первоначально Горемыкин разделяет мысль о желательности до роспуска Государственной думы сговориться с ее лидерами и сопроводить указ о перерыве сессии правительственной декларацией, заключающей милостивые слова по адресу законодательных палат. Но в начале сентября, предварительно заручившись соответственным Высочайшим указом, Горемыкин объявляет Совету, что сессию он прекратит немедленно без всяких сопутствующих этому указу правительственных деклараций.
Изменение взгляда Горемыкина происходит в связи с образованием в половине августа так называемого прогрессивного парламентского блока. При каких условиях образовался этот блок? Кто был его инициатором? Мне сдается, что мысль образования блока между партиями, занимавшими центральное положение в Государственной думе и Государственном совете, впервые возникла у того же Кривошеина.
Имея в виду возглавить правительство, Кривошеин мечтал о принятии власти с одобрения общественности, обеспечив себе тем самым и ее будущую поддержку. Рассчитывал он при этом на поддержку парламентских кругов и для скорейшего увольнения Горемыкина.
Как было к этому реально подойти? С чего начать? Наиболее разумным ходом казалось Кривошеину, да и не ему одному, начать с объединения представленных в Государственной думе и Государственном совете разумных элементов в один объединенный союз, преследующий одну, превосходящую в данный момент все остальные цель. Для образования такого объединения естественно было обратиться к присяжному организатору новых в Государственной думе политических комбинаций П.Н.Крупенскому. По мнению Кривошеина, объединение умеренно-правых элементов прежде всего в лице октябристов, с которыми Кривошеин с давних пор был и в единомыслии, и в близком контакте, с элементами, еще недавно определенно оппозиционными, но со времени начала войны заявившими, что в деле государственной обороны они всецело будут поддерживать правительство, обеспечивало превращение большинства обеих палат из оппозиции в опору правительства. Словом, одним ударом получалось двойное действие: с одной стороны, обеспечивался разумный умеренно-правый состав правительства с некоторой прослойкой общественности, почерпнутой, между прочим, из рядов торгово-промышленной среды (с ней Кривошеин был близок через родство своей жены), а с другой, правительство получало мощную поддержку разнообразных политических течений и перед престолом, и перед страной. Спешу оговориться, что прямых конкретных данных для подтверждения высказанного мною предположения у меня нет. Мысли свои по этому предмету Кривошеин, умевший таить про себя свои планы, мне не высказывал, и во все время образования парламентского блока я отнюдь не подозревал его участия в этой политической комбинации хотя бы поневоле, косвенно. Но множество побочных данных убеждают меня, что моя догадка, ибо это, разумеется, догадка, верна.
Основываю я свою догадку прежде всего на том, что Кривошеин во время образования блока отнюдь не скрывал своего сочувствия этой политической комбинации, а во-вторых, что главное, принятое блоком тотчас по его образовании положение, а именно образование министерства общественного доверия, была именно та цель, которую стремился осуществить Кривошеин. Действительно, если впоследствии большинство блока под термином «министерство общественного доверия» подразумевало министерство, ответственное перед законодательными палатами, иначе говоря, парламентский строй, то я положительно утверждаю, что при своем образовании, да и в течение всей зимы 1915–1916 гг. под министерством общественного доверия имелся в виду лишь такой состав правительства, который пользовался лишь моральной, а не юридической поддержкой Государственной думы и широких общественных кругов. Конечно, это формула довольно туманная, и весьма возможно, что некоторые члены блока из наиболее видных, например, Милюков, с места имели в виду введение у нас парламентского строя, как обеспечивающего им лично участие в правительстве (в сущности основной цели которой они добивались), но гласно они этого не высказывали, и вообще вопрос об изменении конституции страны в блоке ни разу не возбуждался. Думается мне, впрочем, что и Милюков и иже с ним если и стремились к парламентскому строю, чего они никогда не скрывали, то все же первоначально подразумевали под министерством общественного доверия такое министерство, которое по личному составу не вызывало бы неприязни и даже негодования как в думских, так и в общественных кругах, что от такого министерства легко было перейти к определенно зависящему от народного представительства, было понятно каждому.
