Здесь Витте руководило желание направить возможно большее количество народных средств в кассы Государственного казначейства, чему обложение земское, а также и сельско-мирское (он и против него высказывался) в известной мере препятствовало. Тем не менее объяснить одним этим его поход против земства нельзя. Правом самообложения обладали и городские самоуправления, причем, если смотреть на них с точки зрения Витте, они являлись при самодержавном строе такой же аномалией, как и земские учреждения. Однако против них Витте не ополчался, против торгово-промышленного слоя он никогда не выступал^[104], а всякие общественные организации, связанные с торговлей и промышленностью, не только поддерживал, но даже сам вызывал к жизни. Так, в 1899 г. по инициативе Витте были разрешены периодические съезды представителей металлургических и промышленных предприятий, а также вагоностроительных и механических заводов северного и прибалтийского районов. Съезды эти имели тем большее значение, что большинство из них образовало постоянные органы, охраняющие интересы той промышленности, которую они представляли, органы, вскоре получившие большую силу и значение^[105]. Объясняется это опять-таки тем, что Витте был типичным горожанином, т. е. купцом, промышленником, и все близкое к земле ему было чуждо и значения для него не представляло. Правда, впоследствии он заинтересовался и так называемым крестьянским вопросом, равно как и вопросом земельным. Но к этим вопросам он ближе подошел, уже оставив финансовое ведомство и превратившись в председателя Комитета, а затем Совета министров.

В частности, права земств безгранично поднимать обложение недвижимых имуществ Витте опасался именно с точки зрения интересов промышленного класса. Имущества этого класса, расположенные вне черты городов, а именно оборудование фабрик, подлежали земскому обложению, представители же этого класса в земских собраниях составляли незначительное меньшинство^[106].

Обнаруженное Витте в поданной им записке о земстве резко отрицательное отношение к местному самоуправлению кажется на первый взгляд странным и даже непонятным. Автор Манифеста 17 октября 1905 г., Витте вполне оценивал значение общественного мнения и не упускал случая привлечь его на свою сторону, что ему нередко и удавалось. Свое уменье он, как известно, в этом отношении проявил в особенности в Америке при ведении им там мирных переговоров с японцами, предшествовавших заключению Портсмутского договора: в несколько дней сумел он так себя поставить, что склонил на свою, и тем самым русскую, сторону американское общественное мнение, что сыграло существенную роль в деле установления мирных условий^[107]. Но дело в том, что в глазах Витте общественное мнение было одно, а общественная деятельность — совершенно другое. Будучи по складу своего характера человеком чрезвычайно властным, он был, в сущности, может того сам не сознавая, так называемым просвещенным абсолютистом. Искренне и горячо отстаивая народное просвещение, нетерпеливо и страстно стремясь провести всевозможные реформы, направленные к всестороннему экономическому развитию страны, он, однако, полагал, что все это может быть достигнуто скорее и осуществлено лучше ничем не ограниченной и вполне свободной от внешних давлений единоличной властью, нежели органами, построенными на выборных началах и вынужденными считаться с изменчивыми взглядами демократии. Соответственно с этим общественное мнение для Витте было важно не само по себе, не как указание того или иного образа действий, и даже не как творческое начало, а лишь как орудие для достижения своих, им самим заранее намеченных целей. Словом, считался он с ним не как с фактором народной жизни, а лишь как с трамплином для проведения своих начинаний, для осуществления своей воли. Его скептическое мнение о человечестве, взятом в массе, естественно приводило его к убеждению, что народ должен управляться без его непосредственного в том участия, причем правители, не ради пользы дела, а для укрепления своего положения и своей власти, должны так облекать свои мероприятия, чтобы они привлекали общественное одобрение. Конечно, его формулой абсолютизма было «Und der Konig absolut wenn er iinser Willen thtit»^[108]; но разве сторонники народовластия не подходят сами под другую формулу, в сущности, тождественную: «Et le peuple souverain, si son desir est le mien»^[109], и разве не сводится часто на практике весь вопрос к тому, при помощи какого орудия легче достигнуть осуществления своих взглядов. В положении Витте в бытность его министром финансов это несомненно было для него легче при существовании единичной власти; естественно, что ее он и отстаивал, причем общественное мнение было для него важным, но лишь подсобным средством для укрепления своего положения.

Сознавая огромное влияние повременной прессы на общественное мнение, Витте всемерно стремился быть в лучших отношениях с ее представителями, причем и тут, конечно, не брезгал никакими средствами. Умел пользоваться Витте и нашими учеными силами, как по существу в отношении наиболее полного освещения разрабатываемых им вопросов, так и в целях авторитетного для общества доказательства правильности проводимой им политики. Так, он неизменно пользовался столбцами «Нового времени» для защиты своих финансовых мероприятий при посредстве не без выгоды для себя ему преданных экономистов^[110]. Не стесняло, однако, Витте при случае надевать на прессу намордник, когда высказываемое ею не отвечало его видам. Еженедельный орган долголетнего противника его финансовой политики — С.Ф. Шарапова — «Русское дело» он прекратил путем цензурных запретов^[111]. Однако надо признать, что он прибегал к таким способам неохотно, очевидно сознавая их тщетность и даже обратное действие. Иной способ действия по отношению к печатным произведениям своих противников был ему более свойственен и более по душе, а именно примененный им к изданной за границей брошюре Циона, заключавшей злостные нападки на его финансовую политику. Брошюру эту, запрещенную цензурой для ввоза в Россию, Витте, узнав про эту меру, немедленно освободил от запрета, о чем не преминул, конечно, осведомить общественное мнение путем печати^[112].

Но одно — единичная брошюра явно памфлетного характера, а другое — постоянная, хотя и остроумная, критика постоянного печатного органа, каковую заключало «Русское дело» Шарапова. Покончить с этой критикой Витте удалось лишь иным, не административным способом. Дело в том, что Шарапов заменил свой журнал выпуском брошюр, выходивших под разными названиями, но представлявших, в сущности, такое же периодическое издание, имевшее тех же сотрудников и заключавшее ту же критику, как и прекращенный журнал^[113]. Просуществовал он, однако, недолго, прекратившись одновременно с получением Шараповым денежной субсидии для принадлежащей ему мастерской по производству легких крестьянских плугов…^[114]

Говоря о неразборчивости Витте в средствах, нельзя упускать из вида те невероятные трудности, тем более раздражительные, что они отчасти сплетались из множества мелких и притом закулисных противодействий, которые встречало осуществление всякой сколько-нибудь крупной меры. Разнообразные, часто сменявшиеся и иногда совершенно неожиданные влияния на исход того или иного вопроса вынуждали Витте искать опоры в своей деятельности решительно во всех сферах, в том числе и у таких беспринципных людей, как пресловутый редактор «Гражданина» кн. Мещерский^[115], как успешно торговавший патриотизмом и монархизмом генерал Богданович^[116], и даже таких явных авантюристов, как известный всему Петербургу Андронников^[117], которого Витте использовал как осведомителя. Поставленный в иные условия, Витте был бы, вероятно, разборчивее в средствах и, конечно, не якшался бы с людьми, которых он в душе мог только презирать. Действительно, Витте превосходно разбирался в обстановке, легко и быстро к ней приспособлялся и действовал по пословице — с волками жить, по-волчьи выть. Обстановка, среди которой протекала деятельность Витте, была тяжелая, но способ борьбы Витте с ней был таков, что лишь ухудшал ее.