Прежде всего кн. Мирский не сознавал, что во все времена существующий в стране государственный уклад ниспровергался не столько вследствие производимой на него атаки, сколько за отсутствием у него деятельных сторонников и защитников. Если бы он это постиг, то он одновременно понял бы, что первой заботой правительства в то время должно было быть создание такого общественного слоя, на который оно могло бы опереться в своей борьбе с осаждающими государственную власть революционерами различных толков. Недостаточно было ввиду этого достигнуть прекращения непосредственных нападок на правительство со стороны земских и городских самоуправлений и либеральной прессы. Нужно было достигнуть их деятельного участия в борьбе с растлевающей народные массы пропагандой утопических учений и с расшатывающими и развращающими правительственную деятельность террористическими актами.
Проводя резкое различие во всех своих частных и даже официальных, но келейно происходивших беседах, между революционерами и либеральной оппозицией, кн. Мирский не имел мужества прямо это высказать в каком-либо официальном акте или публичном заявлении, не имел решимости сказать, что благожелательное и доверчивое отношение к общественной деятельности и готовность расширить рамки этой деятельности требуют, чтобы общественность определенно высказалась против революционной социалистической пропаганды и заклеймила террористические акты.
Конкретно сближение земских кругов с правительством должно было при этом выразиться в ином отношении земских управ к местной администрации. Деятельность и тех и других должна была идти параллельно, и земства должны были прекратить практикуемое ими в широком масштабе пристано-держательство на многочисленных наемных земских должностях многих как скрытых, так и явных революционеров различных толков. Этим страдали, как ни странно, отнюдь не одни передовые по личному составу земские управы. Больше чем снисходительно относились к политическому прошлому своих служащих и к высказываемым ими революционным взглядам и правые земские деятели. В стремлении расширить сферу своей деятельности все земства без различия их политической окраски желали захватить в свое ведение низшее народное образование[414], хотя фактически никакого контроля за деятельностью сельских учителей иметь не могли. Не усматривали земства и опасности наводнения сельских местностей земскими статистиками — прямыми проводниками революционной пропаганды в крестьянскую среду.
Обязанность правительства была раскрыть земским деятелям те глубокие революционные корни, которые пускает в сельские народные массы земский третий элемент, и указать, что доверие к земцам правительство может иметь, но к третьему элементу не может и что земствам, следовательно, надо выбрать, с кем они хотят идти — с правительством или со своими наемными служащими.
До достижения этой задачи, иначе говоря, до прямо и открыто провозглашенного лидерами оппозиционной либеральной общественности отречения от молчаливо-пассивной у одних и конспиративно активной у других солидарности с революционными элементами, никакие сделанные этой общественности уступки не имели значения в отношении укрепления государственного строя. Такие уступки, наоборот, усиливали общественное брожение и увеличивали если не оппозиционность либеральной части общества, то, во всяком случае, предъявляемые ею к власти требования.
Если формула «сначала успокоение — потом реформы», как заключавшая антитезу, была бессмысленна, так как основной причиной общественного брожения было именно неосуществление определенных реформ, а неуспешность борьбы с революционным движением зависела преимущественно от молчаливого сочувствия, которое оно встречало со стороны либеральной общественности, то была другая формула, вполне осуществимая, — «сначала сговор с либеральной оппозицией, а потом соответствующие этому сговору реформы».
Но для достижения такого сговора надо было прежде всего точно выяснить для самого себя предел тех уступок, на которые правительство признает возможным идти, словом, выработать определенную программу и получить твердое одобрение ее верховной властью. Имея такую твердую базу, можно было вступить в переговоры с либеральной оппозицией, да, думается мне, и с радикальной ее частью, и дойти с ней до вполне дружеского соглашения. П.Б.Струве был, безусловно, прав, когда в издаваемом им в то время в Париже журнале «Освобождение» говорил, что Святополк-Мирский должен поставить вопрос о конституции прямо. «Этого требует от него, — продолжал Струве, — простая добросовестность по отношению к самому царю, ибо не ставить этого вопроса перед царем значит просто обманывать Николая II»[415].
Политика кн. Мирского действительно имела тот основной недостаток, что ничего конкретного она не заключала и ни на какую определенную программу открыто не опиралась и даже для собственного руководства ее не имела. Инициатива такой программы, естественно, перешла при таких условиях к общественности, которая и поспешила воспользоваться оказанным ей «доверием» для того, чтобы вырвать у правительства ее немедленное осуществление. Но для успешного натиска на правительство общественности необходимо было сохранить занятое ею положение благожелательного нейтралитета у одних ее элементов и определенного сочувствия у других по отношению к революционным элементам, в которых она не без основания видела единственную реальную силу, с которой правительство вынуждено считаться.
Перед русской государственностью в то время открывалось два пути. Один, имея в своей основе твердое охранение самодержавного строя, состоял в решительном и быстром проведении правительственною властью тех органических реформ, которых неотступно требовали развивавшаяся народная жизнь и расширявшаяся хозяйственная деятельность населения. Здесь в первую очередь необходимо было перестроить социальный организм страны. Наряду с самыми решительными мерами, направленными к сохранению остатков редеющего и тем самым утрачивающего свое политическое значение землевладельческого класса и к уравнению в общественном положении с дворянством представителей крупного промышленного класса посредством его постепенного слияния с ним — путь, по которому с давних пор следует Англия, — нужно было создать мощный слой зажиточного крестьянства, владеющего на праве личной собственности крупными, десятин в 30–50, участками земли — этого надежнейшего во все времена и во всех государствах устоя существующего порядка.
Путь этот требовал от правительства большой энергии, широкого реформаторского размаха и исключительного такта, и при всем том нельзя было быть уверенным, что социальное перестроение государства обгонит заливавшую страну революционную волну, но признать его безнадежным тоже нельзя было.
Если же государственная власть на такую широкую и быстро осуществляемую реформу не почитала себя способной либо вообще признавала ее недостаточно обеспечивающей спокойное развитие государства и желала немедленно привлечь на свою сторону либеральную общественность, то надо было осуществить ее основное желание и ввести конституционный образ правления при народном представительстве, опирающемся на ограниченный крут избирателей. Крупные реформы могли быть в таком случае осуществлены уже с участием этого представительства. Конечно, часть радикал-либералов этим бы не удовлетворилась и еще теснее связалась бы с революционными партиями. Однако оказавшиеся на стороне правительства интеллигентные силы были бы также весьма значительны, и бой, во всяком случае, перестал бы происходить между одним правительством и всей передовой общественностью. В нем со стороны власти неминуемо приняли бы деятельное участие и культурные общественные силы.
Это был тот естественный путь, идя по которому государства Западной Европы постепенно эволюционировали от самодержавия к парламентаризму.
Если в середине 1904 г., т. е. после убийства Плеве, государственная власть, не меняя резко своей политики, пригласила бы лидеров умеренной либеральной оппозиции и выслушала бы их пожелания, то она бы выяснила, что наиболее прогрессивные общественные круги, разумеется, не зараженные социалистическими утопиями, стремились лишь к конституционному режиму непарламентарного типа.
