— Бэньсян, Бэньцань, — обратился он к двум другим монахам, также присоединившимся к общему собранию вокруг Дуань Юя. — Что вы думаете о словах Бэньгуаня?

— Я, пожалуй, соглашусь с ним, — добродушно ответил один из них, чуть обрюзгший, нестарый ещё мужчина. Он с лёгкой улыбкой почесал голый подбородок. — Все же, не стоит нам с таким тщанием держаться за мирские секреты.

— Мы обязаны следовать заветам основателей, брат Бэньсян, — возразил второй. Он, в противоположность своему круглолицему собрату, был сухощав, морщинист, и обладал остроконечной, полностью седой бородой. — Сегодня, ты забудем положения монастырского устава, а завтра, начнем оспаривать учение Будды? Нет, это совершенно не годится. Лучше изыскать другой способ для спасения юного Дуаня.

— Мнения высказаны, — остро глянул Кужун на Бэньиня. — Что ты решишь, настоятель?

— Здесь нечего решать, — был ему невозмутимый ответ. — Человеческая жизнь ценнее мирских тайн. Дуань Юй изучит боевое искусство своей семьи, оставаясь мирянином.

— Быть может, кто-нибудь спросит моего мнения об изучении этого… Божественного Меча? — с лёгкой обидой спросил юный принц, подняв голову с камней храмового двора.

— Ну, жить-то ты, без сомнения, хочешь, — насмешливо фыркнул Инь Шэчи. — А значит, будешь обучаться. Вставай, шурин, хватит разлеживаться, — он протянул лежащему юноше руку, и тот, с его и Дуань Чжэнчуня помощью, кое-как поднялся на ноги.

* * *

Тем же вечером, Инь Шэчи одолевала бессонница, сразу по нескольким причинам. Первой, и немаловажной, было то, что их с Му Ваньцин поселили в разных кельях, и, что хуже, старый монах Кужун в первый же день строго-настрого запретил молодой паре посещать друг друга ночами — по его словам, разврату не было места в обители целомудрия. То, что Шэчи и Ваньцин были мужем и женой, сурового старца ничуть не волновало. В первые пару дней, юноша еще мог посмеиваться над их с подругой невольным монашеством, но сегодня, к концу четвертого, оно начало его раздражать.

Второй причиной было прискорбное неучастие Инь Шэчи во вчерашнем бою. Поневоле заинтересовавшись схваткой монахов с незваным гостем из Тибета, юноша нашел боевое искусство Цзюмочжи интересным и необычным, а самого нахального монаха — весьма опасным противником. К концу его противостояния с защитниками тяньлунских сокровищ, у Шэчи чесались руки проверить огненные техники тибетца на прочность, но сделать это ему так и не удалось — на поле боя явился Дуань Юй, и обезвредил врага с неожиданной легкостью.

Третьей, и наиболее раздражающей юношу причиной был сам Дуань Юй. Этим вечером, Инь Шэчи одолевали мысли, совершенно нехарактерные для него. Не в силах больше беспокойно ворочаться на жесткой монастырской лежанке, он оделся, и вышел на двор. Там, вдыхая прохладный ночной воздух, что еще хранил ароматы уходящего дня, Шэчи пытался разобраться в себе, и своем недовольстве.

Он не соврал Дуань Чжэнчуню в их недавнюю встречу: юный принц Да Ли был приятным собеседником, увлекался вещами, схожими с интересами самого Шэчи — за исключением фехтования, конечно, — и успел стать наследнику семьи Инь другом. Инь Шэчи даже начал подумывать о том, чтобы предложить Дуань Юю побрататься, столь велика была их взаимная приязнь и сходен образ мыслей, но их злосчастная размолвка перечеркнула все это, сделав двоих юношей врагами. Шэчи не мог простить шурину столь наглого пренебрежения к имуществу и доброму имени его секты — та успела прочно обосноваться в сердце Иня-младшего за недолгое время, что он провел с Уя-цзы и Су Синхэ. Масла в огонь подливало и разрешение их спора Дуань Чжэнмином, пристрастное и однобокое. Сейчас, уязвленные гордость и чувство справедливости упорно толкали Инь Шэчи на нечто, о чем он и не подумал бы в иных условиях.

Дуань Юй, начавший изучать Божественный Меч Шести Меридианов, все еще был крайне слаб — даже до ветра он выходил с помощью отца. Шэчи не мог не думать о том, что сейчас, юный принц Да Ли был в полной его власти, для любого возможного отмщения. При должной осторожности, ни монахи, ни Дуань Чжэнчунь не смогли бы остановить Инь Шэчи — чтобы разрушить меридианы воина столь неопытного и слабого, каким был Дуань Юй, наследнику секты Сяояо хватило бы считанных минут. С другой стороны, слабость юного принца не собиралась длиться сколько-нибудь долго: могущественная и таинственная техника Божественного Меча Шести Меридианов, что он изучал, впечатляла даже в частичном своем виде, примененная шестью тяньлунскими монахами. Шэчи подозревал, что изучив этот стиль полностью, Дуань Юй легко сравнится с ним силой, а то и вовсе превзойдет.

Раздраженно встряхнувшись, Инь Шэчи отогнал глупые мысли и чувства, толкающие его на подлость. Он рассудил, что подобные думы были вполне естественны — он не мог не желать восстановления справедливости для своей секты, и взять эту справедливость в свои руки было много надежнее и быстрее, чем полагаться на добрую волю Дуань Чжэнчуня, и совесть его сына. Вместе с тем, напав на Дуань Юя исподтишка, Шэчи изрядно запятнал бы уже свою совесть, чего он совсем не хотел.

Юноша уже собирался вернуться в свою комнату, и улечься спать, как нечто, промелькнувшее на фоне ночного неба, привлекло его внимание. Это не была ни ночная птица, ни иное неразумное существо — скрытность ночного гостя изрядно портили заметная даже во тьме красная кашая, голая левая рука, блестящая от пота в лунном свете, и длинные завязки остроконечной шапки, что развевались за спиной мужчины, точно постромки вырвавшегося из упряжки коня. Не преуспев ни в угрозах, ни в торговле, ни в бою, Цзюмочжи вернулся в храм Тяньлун тайно, не как грабитель, но как вор.

Найдя хитрого тибетца взглядом, Инь Шэчи уже собирался перехватить его, и объяснить Цзюмочжи всю неправедность его действий посредством верного меча, как в голову юноши пришел иной план, столь замечательный, что Шэчи даже зажмурился на мгновение, широко и довольно улыбаясь. Своим ночным вторжением, тибетский злодей подарил ему великолепную возможность восстановить свою душевную гармонию целиком и полностью.

Инь Шэчи немедленно последовал своей идее, быстрее ветра метнувшись к главному зданию храма Тяньлун. Он уже успел побывать внутри, и знал, что нужно искать разбойному тибетцу, в отличие от него самого. Тихонько прокравшись внутрь, он притворил за собой дверь, и, с трудом сдерживая смех, принялся за исполнение своего коварного плана.

* * *

Пробравшись в святая святых храма Тяньлун, Цзюмочжи довольно потер руки: искомое обязано было находиться в просторной зале, что располагалась на первом этаже главного здания монастыря. Середина этой залы была отгорожена тростниковыми занавесями, что скрывали шесть молельных подушек, и шестигранный же высокий постамент, на котором были закреплены шесть свитков. Все это не могло быть ничем иным, как местом хранения и изучения вожделенного стиля Божественного Меча Шести Меридианов. Предвкушающе улыбаясь, тибетец раздвинул циновки, что частично скрывали от глаз его цель, и застыл в удивленном ступоре: свитки на постаменте были девственно чисты, без единого знака или рисунка.

— Воры! — внезапный вопль, истошный, но до странного веселый, казалось, сотряс весь храм. — Воры в хранилище тайных знаний! Злодеи покушаются на сокровища храма!

Главное здание монастыря немедленно наполнилось шумом, гамом, и вооруженными монахами. С десяток бдивших в ночи послушников с боевыми шестами наперевес, двое из высокопоставленных монахов — Бэньцань и Кужун, — и заспанный Дуань Чжэнчунь вбежали внутрь, заполошно оглядываясь. Их взоры, не обещающие вору ничего хорошего, немедленно скрестились на Цзюмочжи. Следом, на нем скрестились сияющие клинки Божественного Меча Шести Меридианов.

Тибетец не стал вступать в продолжительный бой — его раны, забинтованные окровавленными полосами ткани, явно давали о себе знать. Кое-как отразив пламенным щитом слаженный удар троих монахов, он что есть силы драпанул в сторону выхода, где, напуганно шарахнувшись от держащегося за стену Дуань Юя, он поспешно свернул, куда глаза глядят. Врезавшись в закрытое окно, переломав рейки ставень, и проделав в оклеивавшей их бумаге огромную рваную дыру, тибетец проломился наружу и был таков.